И – не испугаться.
Злые языки утверждают, что это никакой не подвиг, а просто там джинсы дешевле и вообще…
Но мы-то знаем, что это не так.
Что поэт себя буквально на алтарь истины положил (клал – слово некрасивое какое-то) – чтобы потом сказать с полным пониманием великой миссии Поэта и Гражданина:
У ПОЭТА в России – БОЛЬШЕ!
И я прошу злопыхателей и пр. не беспокоить!
Истина воссияла.
В России – больше.
И точка.
…Был у меня в одной газетенке такой псевдоним – Маня Небесная.
Колонку им писала.
На «аватаре» там была старуха лет так девяноста: страшная, старая и стервозная.
Многие мне пересказывали эти колонки и говорили:
– Во бабка сволочь!
А я отвечала:
– И где они ее откопали?
А они тогда говорили:
– Но бабка иногда в тему жжот… Хотя сволочь однозначно.
Я как-то сказала маме:
– Байки писать выгодно: вот в Австралию пригласили.
Мама – тут же:
– Может, они думают, что ты сумчатая?
– В своем роде: я могу свободно пронести бутылку водки на себе.
– Так кенгуру водку на себе проносят?
– Ну да, австралийцы их научили, когда там сухой закон свирепствовал.
Как-то после вечера в кафе, где я читаю свои байки, я похвасталась маме, что все сильно смеялись.
А мама и говорит:
– Ну не такая уж ты и толстая, чтобы все время смеяться. Посмеялись немного, и хватит.
– Да они не над толщиной!
– А над чем? А, у тебя чулок поехал – стрелка, смотри. Ну, над этим тоже вроде долго не будешь смеяться. Так, хохотнул, и всё.
– Мама! Они смеялись над моими рассказами!
– Да? Вот это удивительно. Людям вообще палец покажи – и они хохочут.
Как-то мне за мои байки предложили деньги.
Я хотела закричать: не продамся!
Но тут вошла мама и спросила меня с коварной ухмылкой:
– А за квартиру-то три месяца не плочено!
И я скорбно согласилась:
– Хорошо, пусть покупают… меня…
Мама говорит, что у меня был вид элитной проститутки, которую из-за возраста выгнали зарабатывать на улицу.
Один интеллектуал и очень талантливый человек написал мне в чате, что мои байки лучше, чем мои статьи про кино.
Мама – тут же:
– Допрыгалась?
Вспомнилось, как мой друг, тоже жутко умный, спросил меня, кем бы мне хотелось быть – шутом или королем?
– Конечно, шутом! – ответила я.
– Конечно, королем! – сказал он о себе.
Мама на это сказала:
– Интересно, тест такой есть – кем бы вы хотели быть: матерью короля или матерью идиота?
Взяли у меня как-то интервью.
Спросили, в частности, как ко мне относятся остальные писатели.
(Наверно, думали, что я скажу – завидуют.)
На что мама сказала:
– Конечно, завидуют. Они же – остальные, а ты – основной. Ты и псевдоним себе такой возьми – Иван Основной. Будет еще лучше, чем Захар Прилепин.
В прошлом году у меня была презентация моей первой книжки – на книжной ярмарке.
В подсобке стенда ЭКСМО, где у меня лежало пальто и сумка, сидели шикарные гламурные юноши из издательства: наверно, пиарщики.
Когда я туда сунулась, они посмотрели на меня с немым вопросом – типа – а вам-то что здесь, женщина, нужно. Думали, наверно, уборщица.
Ну, я им и говорю:
– Я тут свою швабру забыла, не видели вы тут мою швабру?
Вспомнила, как попросилась к философу Аронсону на его лекции в одном институте: мол, переоденусь уборщицей, чтобы пустили. На что Аронсон сказал, что мне и переодеваться не нужно.
Некая дама, как бы образованная, в редакции одного глянца, где я недолго служила, как-то в коридоре прижала к стене наборщицу текстов, типа машинистку, и закричала ей в ухо:
– Вы знаете, кто перевел «Фауста»?
Машинистка, нищая многодетная мамаша, робкая, как Акакий Акакиевич, испуганно вжималась в стенку.
Тут я мимо проходила и говорю:
– Через дорогу?
Машинистка оторопело спросила:
– Мефистофель?
Нобелевское патриотическое
Вручение Нобелевской Светлане Алексиевич сильно расстроило писателей-патриотов
А я вот что думаю по этому поводу.
Нобелевку должны давать по очереди.
Очередь надо занимать с утра.
Вот наши патриоты занимали, написали ручкой номер на руке, а их оттеснила какая-то наглая тетка.
– Наверно, прикинулась инвалидом со справкой, – сказала мама.
– Вот так всегда, – продолжила мама, – зазеваешься в очереди, и уже какая-то тетка получает или водки пять бутылок в одни руки, или какую-то там премию. Типа Ленинского комсомола.
Один начинающий писатель (то бишь я) однажды выпивал с одним начинающим читателем (строителем Лёхой, хорошим человеком).
Лёха прочел пока одну книгу, «Робинзона Крузо»: читать он в принципе не любит.
– Как писатель я – начинающий, – сказала я.
– Как читатель я тоже, – сказал Лёха. – И еще неизвестно, начну ли когда-нибудь.
Помолчали.
Каждый думал о своей будущей судьбе начинающего читателя и начинающего писателя.
Первым нарушил молчание Лёха:
– Как читатель я – Пятница.
– Как писатель я – тоже, – грустно сказала я.
– Как ты думаешь, сколько нужно времени, чтобы перейти от начинающего читателя к начинающему писателю? – как-то тревожно спросил Лёха.
– Это происходит неожиданно, – сказала я глубокомысленно.
– Если честно, пока у меня нет позывов, – откровенно признался Лёха.
Вновь помолчали.
Лёха вдруг опять встрепенулся:
– А бывает так, что если ты читатель, и уже не начинающий, то все равно никогда не станешь писателем, даже и начинающим?
– Бывает, – сказала я еще более глубокомысленно. – Но со временем, – прибавила я наставительно, – любому читателю все равно захочется стать писателем.
– Так что, – с отчаянием проговорил Лёха (который, повторюсь, читать не любит), – придется мне становиться читателем? Так, что ли?
– Чтобы со временем стать писателем – начинающим?
– Нет, не начинающим! – вдруг сказал Лёха, и дьявольский блеск тщеславия заиграл в его зрачках.
– А зачем? – задала я отрезвляющий вопрос.
Лёха, красивый тридцатилетний парень, понурился и говорит:
– Бабы не любят…
– Так и писателей не любят! – беспощадно припечатала я.
– Да?! – спросил Лёха обрадовано. – А я-то думал… Ну, тогда не буду я ни читателем, ни писателем – ни начинающим, никаким! Останусь строителем-ремонтником!
И мы добили водку, говоря уже исключительно о его бабах.
Кстати, сосед тоже против Нобелевки для Алексиевич.
– Да что ж такое-то?! – возмущается сосед. – Дали какому-то Алексеичу. Еще бы, блять, Петровичу дали!
Заходил сосед, человек с какой-то злонамеренной наклонностью к философии и такой непроходимый дурак (говорит, к примеру, что раз за доллар больше рублей дают, значит, рубль, наоборот, поднялся), что мама его подозревает в недюжинном уме (шифруется, говорит мама).
По делу заходил, в общем.
Увидав на столе мою книжку, сказал:
– Ты, штоле, написала?
Я потупилась:
– Выходит, так.
– Все равно до Фоменко тебе далеко – вот он наконец понял, что Рим младше Москвы. Уважаю.
– Далеко, – легко согласилась я.
– А че такая маленькая – книга-то? (спросил сосед, поняв, что я на него все равно никогда не обижусь, как бы он ни поддевал).
– На бо́льшую мозгов не хватило. Ее зато можно читать в поезде или типа в туалете. Так обо мне и пишут – читать, пишут, можно где попало типа поезда или метро. Про туалет, правда, стесняются писать почему-то, хотя между строк чувствуется.
– В туалете нельзя, – произнес сосед весомо. – В туалете все силы своего воображения надо направить… ну, сама понимаешь.
– В туалете, наверно, Фоменку лучше, – предположила я.
Сосед не обиделся, а неожиданно согласился:
– Ну да. Способствует. А от твоей точно запор будет.
На этих словах в кухню зашел мой кот Марсик и почему-то свирепо посмотрел на соседа.
– Не укусит? – боязливо подвинулся сосед.
– Нет, – сказала мама, до того молчавшая. – Но наделать может (что неправда, но соседа мама этого недолюбливает).
– Чего наделать? – испуганно спросил сосед.
– Делов, – сказала я. – Разных. Он Фоменку почитывает.
– Да ну? – в ужасе спросил сосед.
– Диля ему зачитывает самые интересные куски, – сказала мама. – Про Рим и Москву.
– Вот видите! – торжествующе сказал сосед. – Что я говорил! Фоменко – сила!
