Глаза. Ее роскошные глубокие глаза. Изумрудные вспышки, веер ресниц – магнит убийственный.
Она прикрыла глаза, подняла лицо вверх и снова запела. Ее песня – звонкая россыпь – спугнула облака, и они расступились, открывая объеденную временем Луну.
Ей не зябко, нет. Вечер теплый, вечер славный, вечер будто создан для пения. Прямо здесь и сейчас, смотрите – она стоит на крыше дома, обняв себя за плечи, покачивается и поет. Здесь и сейчас крещендо, потом затихание. Здесь и сейчас губы мягкие, губы влажные. Здесь и сейчас ветер сонный, ветер робкий.
Так не может быть, но так есть – ее голос хрупок, но слышен далеко. Голос плывет над Брест-Литовским проспектом, над суетливыми людьми, над Политехническим парком. Спускается оттуда, с крыши безвкусного небоеда со стеклянными стенами, спускается вниз и стелется невидимым туманом.
Она поет и слышит все вокруг. Шуршание шин – вот притормозил роскошный экипаж цвета венозной крови. Тихий звон – кто-то из горожан уронил пакет. Звон стекла. Всхлипнуло открывающееся окно, и кто-то с затуманенными глазами обратился в слух. Заслушался и забыл про себя. Пятый этаж, смазанное движение, три секунды полета. Первый. Она улыбнулась и открыла глаза, не прекращая петь. Губы упругие, губы сочные – здесь и сейчас. Осень теплая, осень пугливая – здесь и сейчас.
Завопил сигнал, взвизгнула резина, и черная длинная машина ударила тело красивое, тело смертное,
тело, погруженное в песню. Потерявший разум пролетел метров десять вперед – удар, хруст, негодующе скрипнули доски забора, и из тела поднялись дымчатые нити энергии. Нити, видимые лишь ей одной, поющей. Еще один сосуд откупорен. Второй. Сладко, как сладко.
Она засмеялась, не прекращая петь. Здесь и сейчас – смех тонким звенящим льдом вплелся, втерся в ткань песни. Здесь и сейчас, но ей нужен еще один, всего один.
Вот же он.
Предательски неровная земля сбила чей-то шаг, и кто-то, забывший про все на свете, упал лицом прямо в проем подземного перехода, нырнул и пропал в темноте – лишь блаженная улыбка сверкнула и растаяла, рассыпавшись на ступеньках. И снова ввысь понеслось освобожденное, пряное. Пища.
Пока хватит. Открыв сияющие глаза, она прекратила петь и посмотрела вниз. Тонкие невесомые нити впитывались ее телом – тело смакует, тело неслышно урчит от наслаждения, поглощая последние крохи чужой силы. А впрочем, почему чужой? Уже ее. Только ее. Всегда ее.
Сирена ласково усмехнулась ошарашенной Луне. Пока, подружка. Завтра мы встретимся снова, и завтра будет снова здесь и сейчас.
Зазвонило-затрепетало.
– Алло? Да? Мама, я скоро буду. У подружки была. Скоро буду, да. Была, была, ничего интересного, старье сплошное. Нет, спасибо, перекусила в городе. Хорошо. Мамуль, через полчаса, да?
И, уже входя в лифт:
– Мамусь, тебе купить чего-то вкусненького?
Первая за сегодня. Уже и свет в небе истончился, и потекла сквозь прохудившийся небосвод ночь, а она всего лишь первая. Плохой день, плохие лица, плохое место.
В зеркале заднего вида засияло синим, нервно и ярко. Опять торопыга на повозке отца своего. Сколько же их стало – наглых, ненасытно быстрых. Проносятся мимо ветром, сверкают громом, пахнут тем видом всесилия, который доступен только смертным. Ладно-ладно, нужно уступить. Кто справа? Справа чернь. Сзади – дороже.
Мстительно не включая поворотник, вильнул. Там, справа и уже чуть сзади, чья-то нога вдавила педаль тормоза в пол, чья-то рука ударила по сигналу, чьи-то губы прокричали. Да-да, да-да. Ничего с тобой не случится, девонька. Езжай тихо, езжай сообразно, твой удел женский – щебетать по правой полосе.
Пассажирка, испуганно вцепившаяся руками в собственные колени, просипела:
– Осторожнее, пожалуйста.
Таксист – мужчина с точеным загорелым лицом – лишь хмыкнул в ответ. Прибавил газу, пролетел перед самым носом у забитой вечерней маршрутки, нахально выпирающей с остановки, и включил ближний свет. Вечер, вечер. Глотка ночи уже открыта. Туда и путь, туда и дорога.
Дома с зевающими окнами неслись мимо. Дорога стала пустой и битой, как тело нищего. Дорога сужалась, дома прятались в темные деревья.
– Вот здесь направо, пожалуйста. У первого подъезда.
Направо, пожалуйста… дочь стада, ты понятия не имеешь, насколько безразлично, где ты живешь.
– Здесь остановите, пожалуйста.
Машина мягко остановилась. Девушка, протянула таксисту мятую купюру:
– Двадцать сдачи, пожалуйста.
Таксист недоуменно повертел в руках бумажку, внимательно, шевеля губами, прочитал начертанное на купюре и вдруг стал туманом. Девушка вскрикнула.
Туман сжался, обрел цвета, превратился в обезображенного старостью мужчину с рваной седой бородой. Сквозь прорехи в одежде светилось снежно-белое тело.
– Что ты мне суешь, смертная? С тебя один обол!
– Что-что?
– Один обол! Одна шестая драхмы, дочь праха!
Таксист ударил девушку в лицо коротким веслом, появившимся из ниоткуда:
– Один обол!
Девушка взвизгнула и отшатнулась от грозного старика, маша руками. Опять удар весла.
– Один обол, пища мрака!
Разбитые в кровь губы прошептали:
– Что вы делаете…
– Я перевез тебя через Стикс!
– Стикс? Днепр…
– Это твой Стикс, пир червей! Ты умерла еще час назад, глупая женщина!
Старик кричал и кричал, девушка постанывала и всхлипывала при каждом ударе. Небо проглотило звезды и стало бездонной тьмой. Тени деревьев обрели руки и лица.
Великолепно. Просто великолепно. Наконец-то получилось поймать движение. Уловить, схватить динамику. Вызов. Смог ведь. Поймал именно тот миг. Кто из вас сможет так? Никто.
Критики всегда стонут от восторга. «Невероятная реалистичность», «настоящая старая школа», «ответ Мастера», «загадочный гений в черных очках». Так они сходят с ума от статики. Интересно, что начнется теперь.
Получилось. Со второй попытки – получилось. Тысяч сорок можно просить без зазрения совести. Или пятьдесят.
Ту, первую, в утиль. Или на питание. Слишком неестественной получилась фигура – поймал ее в полуприсяде. Ни эстетики красоты, ни эстетики уродства. Просто неудобная поза и разинутый в испуге рот. А вот вторая…
Он обошел кругом тонкую фигурку. Девушка метнулась бежать к стене, да так и застыла. Одна рука чуть согнута в локте, вторая вытянута. Волосы взметнувшиеся – прекрасно, прекрасно, свет из окна подчеркивает тонкое плетение этого взрыва. Темные боги, теперь все просто взвоют от счастья. Видны отдельные волоски. Вы вообще понимаете, насколько это тонкая работа? В воздухе, паутинкой сияющей, так не может никто. Никто из смертных.
Красивая была шлюшка. Кареглазая. Или синеглазая? Да какая разница… после работы они все сероглазые, навсегда. Сколько их уже было, и не упомнить. Тридцать? Сорок? Без разницы. Дешевое сырье.
На столе зазвенел телефон.
– Слушаю. А, здравствуйте, господин министр.
Слушая голос в трубке, заметил небольшое пятнышко на локте скульптуры. Зажав трубку ладонью, плюнул на крошечный дефект – розовую плоть среди камня.
– Да, помню. Да, конечно.
Плоть моментально превратилась в серую каменную поверхность. Теперь дефектов нет. Завершенность.
– Господин министр, позвольте вас перебить.
В трубке рыкнуло, осеклось и замолчало.
– Господин министр, я же вам уже говорил – я не работаю на заказ. Никогда. Ни за какие деньги. Даже за ваши полмиллиона. Это принцип, дурь, блажь, воспринимайте как хотите. Я ничего не делаю на заказ и вообще не работаю людей известных. Это навсегда, господин министр… нет, и вашу жену тоже… и даже собаку… нет, нет и еще раз нет. Прощайте.
Хватит. Нервные разговоры и напор сильных мира сего всегда иссушали. Сработать кого-то из высокопоставленных – раз плюнуть, в прямом и переносном смысле. Но поди объясни потом, куда исчез некто очень известный. Сразу после посещения мастерской. Этих-то, шлюшек подзаборных, никто не хватится. Плюс двадцать, минус двадцать – улица восполнит потери и не спросит. Ничего не спросит. Улица молчит и всегда готова.
Урча животом от голода, он подошел к первой, неудачной скульптуре, отломил каменные пальцы руки и стал задумчиво жевать. Интересно, а получится ли групповая композиция? Надо будет попробовать. Посмотрим, посмотрим.
Артем одним движением поставил подпись на последней странице, рядом с усердными закорючками клиента, и молча толкнул соглашение по сияющей столешнице. Клиент понимающе кивнул головой. Это не хамство, нет; просто каждый хранит свое пространство, вежливо обозначив границы. Ты здесь, я тут. Между нами метр. Идеально просторный кабинет, тут не бывает тесно.
– Артем, и все же ответьте – как вы это сделаете?
Артем улыбнулся искренне и успокаивающе:
– Не беспокойтесь. Никакого криминала, крови, шантажа, грубости. Он не успеет.
Клиент чуть-чуть наклонил голову вбок и проговорил-пропел задумчиво:
