Лёха не смел, волновался, не начинал разговор склеенным языком.
Девушка тоже молчала, а затем, после пяти минут простоя, пошла влево, налетела на столб, ударилась лбом в камень и завопила дурным голосом со вставками матерных слов:
«Да помогите же, ироды, слепой девушке!
Вшивая бабка куда-то провалилась, лучше бы в ад!
Наверно, с мужиками водку хлещет, а обо мне забыла.
Собака-поводырь не забыла бы, а родная бабушка забыла!».
Девушка оказалась слепая, как пень в Белорусском лесу.
В душевой Лёха подумал на миг, что Елена тоже ослепла и не видит его, а кажется Елене, что стоит она посреди цеха или на улице под дождем.
Лёха провел рукой перед глазами Елены, снимал пелену страха и венец безбрачия.
Женщина немедленно взорвалась, словно пузырь с перегретой водкой:
— Зачем же ты дошел до зверства, Лёха?
Рабочая жилка, заводское поведение, а руки распускаешь, словно последний музыкант.
Ты гадость написал на кафеле? Признавайся?
Если ты, то на, стирай, — Елена сунула в руки Лёхи половую тряпку с дырками, словно её моль под водой съела. Коричневая жижа брызнула на живот Лёхи: — Бесстыдник! Голый перед женщиной красуешься, извращенец.
Веришь, что можешь хорошо со мной зажить в загородном твоем доме.
Не дождешься, маньяк со стажем.
Теперь я знаю, кто хлеб в заводской столовой не доедает и кошкам и голубям скармливает, словно они лучше голодающих детей Новой Зеландии.
Лучше бы ты отравился, чем выставлял себя на позор и на посмешище в мужской душевой, когда туда вошла порядочная уборщица, труд которой ты не уважаешь.
Знаю, что написал на стенке гадость какой-то дурак, проходимец и нехристь.
На тебя сначала не подумала, но ты так долго смотрел на меня, не стыдился своей наготы и даже мерзко хихикал маниакально, и я поняла — ты, ты написал «Анатолий Маркович — гад».
Хотя Анатолию Марковичу за семьдесят перевалило, и во многие салоны эротического массажа его не пускают, но ты его мизинца на ноге не стоишь.
Дай тебе в руки молоток, так ты бы в душевой все разрушил, испоганил, а затем бы и меня убил молотком в темечко — так активисты партии зеленых убивают живодеров.
У каждого человека много естественных потребностей, а у тебя только — естественные гадости.
Что вылупил на меня зенки, вандальные?
Три стену, три, а я посмотрю на тебя сзади, какой ты герой с дырой.
Елена замахнулась на Лёху шваброй, он быстро отвернулся и приложил тряпку к надписи, тер «Анатолий Маркович — гад» и тихо шептал, чтобы кадровичка-уборщица Елена не услышала:
— Во как! Во как! Во как!
На отдыхе в кусковском парке, во как
В воскресенье Лёха пошел на прогулку в парк культуры и отдыха в усадьбу Кусково.
В саму усадьбу Лёха не заглянул — денег на билет жалко, лучше их на пиво потратить, но по дорожкам с собаками гулял, а затем присел на скамейку с видом на пруд.
Сидение на скамейке имело двойную мужскую цель: отдых и ожидание шальных девушек, которые подсаживаются на скамейки к мужчинам.
К Лёхе за всю его жизнь девушки не подсаживались на скамейку, наоборот, уходили, когда он присаживался и начинал разговор о погоде и рабочей смекалке Буратино.
Но надежда не умирает, как не умер Терминатор, и пассивное кадрение успокаивало — вроде бы не бегаю на охоту за бабами, а, если сами придут на поклон, то — не откажу, если ростом выше метлы и лицом чище снега.
Около скамейки присела собака с умным взглядом певца и композитора Анатолия Венерского.
Собака без надежды смотрела на пустые руки Лёхи, возможно, ждала, что он упадет с сердечным приступом, и тогда ей достанутся человеческие мозги на обед.
Но Лёха пять минут не умирал, и пес побежал по парку в поисках более перспективной еды с большими мясистыми грудями.
Лёха сплюнул в досаде, подумал, что собака, наверняка, кобель, а не сучка и даже обрадовался, что не испугался собаки.
Если на бобину намотает рабочий халат — страшно, и собака — страшно.
Но страшно не по интеллигентски, как интеллигенты боятся собак, чтобы собака не занесла в тело микробов и бешенство, а боялся Лёха собак по рабочему — так великан опасается, что ненароком наступит на карлика.
Лёха любил собак, но без раздумий пнул бы собаку в голову, если собака зарычит или набросится на него, как на кусок мяса.
Интерес к собаке пропал, и Лёха посмотрел на старика, довольно неопрятного, с большой клетчатой сумкой в которой звенело.
Старик облизывал свои руки, затем зашел в раздевалку для купальщиков, наверно по нужде зашел.
Возможно, что старик настолько болен, что справляет нужду через каждые пять метров, и за боль старика у Лёхи заболела голова, а потом отошло.
В раздевалку забежал пацан, послышался мат старика и хохот парня, пацан выбежал с красным лицом и хохотал, словно проглотил грушу.
Старик вышел из раздевалки со спущенными до колен штанами, подошел к Лёхе и долго смотрел на него, как на восьмое чудо света с золотой короной.
Он подтянул штаны, но ширинку не застегнул, и клок грязных трусов (бело-синее с гжельскими райскими птицами) торчал, словно хвост енота.
— Ты видишь? Свет в моих очах видишь, парень?
В душу мне посмотри, а не в штаны! — мужчина не наглел, говорил больше униженно, чем с пафосом — так нищий просит, чтобы палач намылил веревку.
Лёха не обиделся на полубомжа, достал из кармана бутылку водки, со вздохом налил в свой пластиковый стаканчик одноразовый, как девушка в кино:
— Все притворяются, дядя, — Лёха протянул стакан старику, а сам жадно отпил из горла, словно три года не пил воду. В глазах стало светлее, а на душе — теплее, как будто пришла любимая неизвестная девушка. — Не корчи из себя трудягу и бомжа, мужик.
У тебя на лбу университет написан, и не Дружбы народов Университет, где обучают правильному обхождению с наркотиками, а — Московский или Ленинградский университет с бородатыми профессорами.
Рабочего парня не проведешь, мы не коты приблудные.
Прошлого года один, как и ты, забулдыга, уверял меня, что он из трудового крестьянства, а сам телегу от хомута не отличит, словно ему в глаза корова плюнула.
Сшей себе нормальный костюм, купи газету «Известия», отдыхай по лавочкам в парках — старушки любят интеллигентных старичков с бородавками под носом.
— Разгадал ты меня, рабочий человек, — мужчина выпил и сразу захмелел — водка легла на вчерашнее или на сегодняшнее недавнее — так девушка ложится под жениха и во время акта любви вспоминает его имя. — Историк я по образованию, кандидат исторических наук, мать их етить.
Вот то-то и оно, то-то и оно! — историк испытующе посмотрел на Лёху — не вскрикнет ли Лёха в удивлении великом, не пожмет ли историку руку за подвиг на ниве науки, не схватится ли руками за голову и побежит в парк? (Но Лёха с безразличием снова глотнул из бутылки, и кажется, что этот процесс ему дороже всех исторических диспутов мира). — Я покажу тебе свои монографии, грамоты, похвальные листы от Президентов различных географических и биологических обществ, где девки не пляшут на столах.
Что толку от моих знаний общества «Знание», если я под конец жизни остался один и даже гвоздь в бетонную стенку не вобью.
Бью по гвоздю, бью, а он гнется и в бетон не входит.
Знаю, что гвоздь в дерево забивают, а в бетон он не пойдет, но бью, потому что полагаю себя умнее рабочих, оттого, что книжки читал, а рабочие книжки на самокрутки пускают.
Вот то-то и оно, то-то и оно!
Ты водку пьешь на природе, не закусываешь, так именно представляют рабочего человека обыватели, и я представляю, и, что самое удивительное и реалистичное, что правильно представляем — классически на скамейке в парке водку пьешь, потому что рабочий.
Но кто осудит тебя, кто бросит в тебя камень мелового периода?
Правильно, оказывается, что водку пьешь на скамейке в парке, и в этом твоя высшая историческая сила, поступательное движение от простого к сложному, движение вперед.
Если общество устроено по правилам, по понятиям исторических корней, то нет в обществе недопониманий, нет преступлений и проституток нет с пьяницами.
Но это не означает, что люди не пьют, а девушки не продают себя за деньги, а значит другое — и пьют, и продают себя девушки за деньги, только называется это протестом против серых будней, самовыражением, свободой тела и мыслей.
Если в Амстердаме менеджер накурится, напьется и завалится в постель с менеджером своего пола, то никто не назовет его пьяницей, наркоманом и гомосексуалистом с радужным задом.
А у нас — выпил стакан, и тебя уже заклеймили пьяницей, позором, а позор ли это?
Больший позор, когда мужчина на склоне лет остается один, потому что нет навыков вбивания гвоздя в стену; не умею менять унитазы, не оклеиваю квартиру обоями, под которыми прячутся старые газеты с передовиками производства.
