- Бьюсь об заклад, дядьев, - сказала Каликса. - Их трое в этой истории. И две истории с волосами. Какое счастье, что я - стриженная ежиком сирота.
- Однажды утром она пришла в этот храм, чтобы принести Афине жертвы, - продолжала Афина, чудно ссылаясь на себя в третьем лице, - и, заметив в щите богини свое отражение, на мгновение отложила заклание, чтобы подколоть волосы. И тут же ощутила запах водорослей; влажные губы прижались сзади к шее девушки, и Посейдон подмял ее под себя. Шокированная Афина отвернулась, так же поступила и Медуза, но боже, глаза ее как прикованные замерли на отражении: как голубоглазый баловень-гребешок сопротивляется прожорливой морской звезде, но в конце концов взламывается и пожирается, такою она увидела и себя, пока ее отворял и насаживал мидиелюбивый бог. Когда он кончил, она в слезах подобрала свои волосы, чтобы не потерять вместе с девственностью прелести, и воззвала за отмщением к Афине. Но богиня в своей мудрости наказала за преступление его жертву. В студеную Гиперборею сослала она ме… Медузу вместе с ее сестрами, превратив их своим заклятием в змееволосых страшилищ, одного вида которых хватало, чтобы обратить в камень поклонников Медузы, когда они к ней приближались. Это было ужасное время.
- Один момент, - прервал я.
- Мне тоже любопытно, - сказала Каликса.
- Знаю, - сказала заместительница моей сестры. - Но Медуза тогда-то не знала. Видишь ли, в их каменной пещере зеркал не было, а ее свинозубые сестры только и могли, что хрюкать. Через несколько лет, видя, что все ее потенциальные возлюбленные застывают на месте, стоит ей состроить им глазки, она решила, что, если ей когда-либо суждено иметь любовника, должна она притворно представить в пещере то, что в притворе храма притворством не было: сделать вид, что не знает о его приближении. Однажды чайки поведали ей со статуй привалившихся вокруг валунами кавалеров, что к ней как на крыльях несется сам Персей. Что за прекрасный сон! Она убаюкала своих сестер, напевая, пока они не заснули, разученную ею песенку заклинателей змей, после чего и сама притворилась спящей. Тихо подкрался он сзади; все ее тело пылало; его рука, сильная как у Посейдона, собрала волосы у нее на затылке. По-прежнему не открывая глаз, она выгнула шею, чтобы ему было удобнее поцеловать ее сзади…
- Вот это да, - сказала Каликса. - Знаешь, что я подумала?
- Я знаю, что я чувствовал, - сказал я. - Но откуда мне было знать?
- Лучше бы я знал об этом, - сказал я с пылающим от стыда лицом той, в капюшоне; она отвечала, что это не имело значения: если бы Медуза знала, что сама огоргонена не меньше своих сестер, она умоляла бы, чтобы ей отрубили голову. Как бы там ни было, когда все задания Персеиды были выполнены и геройские причиндалы возвращены (кроме ножен полумесяцем, дарованных Персею в качестве сувенира, и глаза грай, который он, к несчастью, обронил, пролетая над Ливией в озеро Тритон), Гермес, оставив себе свой булатный серп, возвратил рассерженным и удрученным граям зуб и препроводил шлем, сандалии и кибисис стигийским нимфам; Афина же вновь обрела свой блестящий щит и прикрепила к выпуклости в его центре скальп Горгоны.
- Так, значит, нет никакой Новой Медузы? Но ты же сказала, что есть…
- Конечно, - сказала она. - Афина сочла, что в общем-то достаточно наказала девушку, и воссоединила ее голову с телом, оживила и восстановила ее изначальный облик. Более того, в виде своеобразной компенсации она наделила Медузу некоторой свободой передвижения, лишив ее взгляд былой ваятельности - до тех пор, пока она подчиняется определенным условиям…
- Мне до них нет дела, - перебил я. - Может ли она раскрепостить, снять с меня камень, пока я не зашел слишком далеко?
Девушка заколебалась:
- Возможно. На некоторых крайне жестких условиях…
Но я не желал никаких оговорок или условий; молил только о том, чтобы меня экипировали как раньше и подсказали, как снять голову с плеч возродившегося соперника. Я мерил шагами храм, сгорая от нетерпения его покинуть; я уже чувствовал себя моложе, в большей степени Персеем, чем всю последнюю дюжину лет. Сказанное ею ничего толком не изменило; я был новым человеком; только опояшьте меня заново серпом, вручите щит, и первое, что я сделаю, - срежу с себя свое собственное десятилетнее оцепенение, потом - голову Медузы, дабы спало с меня и остальное, затем выскочки Даная - и, наконец, устрою Андромеде очную ставку с лучшим Персеем, нежели тот, который когда-то снял ее с рифа.
- Этого-то ты и хочешь? - спросила тогда скрытая капюшоном дама и, вторя ей позже, Каликса: - Этого-то ты и хотел?
Я поддакнул сразу и той и другой; прошло время разговоров о прошлом, хватит говорить о чем-либо помимо поимки; в каждом из храмов я становился все моложе - в ее от предвкушения, в своем от повторения.
Ну ладно, сказал мой профессионально облаченный адвокат, она, как и прежде, готова меня консультировать. Но обстоятельства дела претерпели серьезные изменения, что должно сказаться и на моем снаряжении, и на линии поведения. Из-под мантии она извлекла обнаженный золотой кинжал - точь-в-точь мой фаллос и по длине, и по прямизне. Я впал в уныние, ибо то, чему, чего доброго, никогда не проиграть в любви, никогда не победит в войне.
- А булатный серп?
- Только это, - сказала она, - и твои голые руки.
- Мне нравятся твои голые руки, - сказала Каликса. - Но я тебя понимаю.
Пойми, было мне сказано, на сей раз ты должен действовать не оружием и не маскировкой. Почему, на мой взгляд, сам Гадес перестал пользоваться шлемом своей молодости, как не потому, что ни этот, ни какой-либо другой амулет не может сделать невидимкой того, кто достиг определенной известности? Что касается полированного щита, изменился он сам, обэгидился под воздействием былой силы былой Горгоны - потому его и нет в храме, дабы собственное отражение не обращало глядящих в него в камень.
- Волшебная сумка? - спросил я с упавшим сердцем.
- Может пригодиться, - сказала она. - Но не для того, чтобы класть в нее голову новой Медузы, ведь тебе не надо ее отрезать…
- Не надо?! - Но тут я припомнил и прикинул, что ее дегоргонизация сделала кибисис бесполезным. - Так ей только и нужно взглянуть на меня, и я опять стану двадцатилетним? Или так будет с каждым, кто взглянет на нее? Этот вопрос мне задавали о старой Медузе - в письме девушки из Хеммиса в Египте…
- Все не так просто. Персей, - предостерегла меня наставница, а моя жрица: - Ты же не ответил на вопрос.
И она тоже, сказал я, заявив только, что те условия, на которых испытуется новая Медуза, предусматривали, что в одних строго определенных обстоятельствах все опять может на старый лад обратиться камнем, а в других возможен не только обратный процесс, но достижимо даже своего рода бессмертие. В качестве возможной предосторожности от первых мне посоветовали еще разок позаимствовать кибисис, чтобы использовать его уже не как авоську, но как вуаль или чадру: Медуза сама все объяснит, когда явится ко мне, "а я, - сказал я Каликсе, - когда явлюсь к ней - на панели Шесть-А твоей второй серии". Тогда я спросил у Афины, что делать на этот раз с Седыми Дамами, каковые, хотя и безглазые, отнюдь не были слепы к моей предыдущей стратегии. Или же я должен просто пропустить их и, доверившись собственному носу, отправиться на поиски прокисшего скита нимф? В любом случае мне наверняка нужно раздобыть сандалии Гермеса, чтобы долететь до Гипербореи, а не то я умру от старости, так и не добравшись до Медузы.
Женщина покачала головой:
- Афина велела тебе напомнить, что ей нужно присматривать и за другими родичами; вот почему она сама не могла с тобой сегодня поговорить. Ей весьма по душе твой кузен по имени Беллерофонт или Беллерофон…
- Никогда о нем не слыхал, - сказал я, а Каликса: - Зато я слыхала; говорят, незауряден.
- Не имеет значения, - сказал ей я, а дева в куколе мне: - Услышишь, и довольно скоро; у твоей сестры на него большие планы. Вот ее точные слова: "Во мне всегда останется уязвимое местечко для старины Персея, но напомни ему, что он не единственный в Греции золотой герой". Извини.
- И меня, - сказала Каликса. - Теперь я вижу, почему ты так расстраиваешься из-за Аммона и Сабазия. Позволь задать один вопрос…
- Потерпи, я почти кончил. Она так и сделала; посланница в капюшоне призвала со двора Пегаса и, пока гладила и, что-то мурлыча, ласкала прекрасное животное, как любимого дитятю, напрямоту, иногда с оттенком извинения, изложила последние поручения и указания Афины. Я могу позаимствовать крылатого коня, но строго на том условии, что он всегда будет под рукой, поскольку приоритет здесь принадлежит Беллерофону и тот в любой момент может позвать своего любимца. Лететь я должен прямиком не на гору Атлас, а на берег озера Тритон, что в Ливии. Там я отыщу грай, беспомощных и достаточно разъяренных, чтобы откусить мне голову; но мне нужно честно им представиться, с терпением снести все угрозы и оскорбления и обещать глубоководное погружение за их давным-давно утерянным глазом, если они вновь направят меня к стигийским нимфам. В общем, заключила она, мой образ действия в этом втором предприятии должен являть собою противоположность тому, которого я придерживался в первый раз: с одной стороны, прямой вместо обходного - никаких окольностей, околичностей, отражений или уловок, - с другой, скорее пассивный, нежели активный: с какого-то момента я должен предоставить событиям случаться со мной, вместо того чтобы их домогаться.
