Вероника захлопала в ладоши.
— Да неужели? Ах, пожалуйста, напиши.
— Серьезно, напишу, — подтвердил я. — Мы назовем ее: «Нравоучительные рассказы для родителей». Все дети станут покупать эту книжку и дарить к рождению отцам и матерям и т. д., надписывая на заглавной странице: «От Джонни (или Дженни) папе (или дорогой тете) на память и пользу».
— Ты думаешь, они прочтут эту книжку? — с сомнением проговорила Вероника.
— Мы вставим в нее что-нибудь совсем не подходящее, и какая-нибудь газета напишет, что такие книги — позор для английской литературы, — предложил я. — А если и это не поможет, так мы скажем, что это перевод с русского. Там будет написано, что дети должны оставаться дома и заботиться об обеде, а взрослые пусть ходят в школу. Мы будем отправлять их туда с маленькими сумочками. Их заставят читать «Волшебные сказки» братьев Гримм по-немецки с примечаниями; заставим учить стихотворения наизусть и объяснять грамматику.
— И их будут рано укладывать спать, — добавила Вероника.
— В восемь часов они все будут у нас в постели и станут укладываться весело, будто это им нравится. Мы заставим их молиться. Между нами будь сказано, Вероника, мне думается, они не всегда это делают. И ни чтения в постели, ни стаканчика виски или тодди на сон грядущий — никаких подобных глупостей. Бисквит-Альбер, или, если они будут уж очень умны, карамелька, а затем: «Спокойной ночи», и извольте уткнуться в подушки. И никаких призывов, никаких жалоб, что «животик болит», никаких путешествий вниз в ночных сорочках, чтобы попросить водки. Знаем мы все эти хитрости!
— И лекарства они должны будут принимать? — вспомнила Вероника.
— Как только заметим, что они начинают хмуриться, что им не по себе — сейчас рыбий жир столовыми ложками.
— И мы будем спрашивать их, почему они все делают без смысла? — щебетала Вероника.
— В том-то и будет наше горе, Вероника, что они вовсе не имеют смысла или того, что мы называем так. Но, как-никак, мы должны быть справедливы. Мы всегда будем объяснять им причину, почему они должны делать то, чего им не хочется, и не могут делать ничего, что хочется.
Они не захотят понять этого и не сознаются, что так следует; но если они не глупы, они промолчат.
— И, конечно, им не позволено будет рассуждать? — продолжала Вероника.
— Если они станут отвечать, это покажет, что они одарены строптивым характером, это надо искоренить во что бы то ни стало, — соглашался я. — А если они не будут говорить ничего, это послужит доказательством, что у них наклонность к скрытности, и это также надо уничтожить сразу, прежде чем скрытность превратится в порок.
— И что бы мы с ними ни делали, мы станем говорить им, что все это для их же добра, — дополнила Вероника.
— Конечно, все это для их блага, — ответил я. — Нашим величайшим удовольствием будет сделать их хорошими и счастливыми. Если им это не доставит удовольствия, то только благодаря их неведению.
— Они нам будут благодарны впоследствии, — наставительно заметила Вероника.
— Мы будем по временам преподносить им это утешение. Вообще мы станем к ним снисходительны, будем позволять им играть в разные игры — не глупые, вроде гольфа или крокета: в них нет ничего хорошего, и они только ведут к болтовне и спорам; но в медведей, волков и китов. Воспитательные игры помогут им приобрести сведения по естественной истории.
Мы покажем им, как играть в «пиратов», «краснокожих» и «людоедов» — в умные игры, которые будут способствовать развитию в них воображения. Вот почему взрослые так скучны: их никогда не заставляют ни над чем задумываться. Однако иногда, ну, хоть по средам и субботам вечером, — продолжал я, — мы будем позволять им играть в игры по их выбору.
Мы станем приглашать других взрослых к ним на чашку чая и позволим им гулять в саду. Но, конечно, мы должны будем выбирать им друзей — воспитанных, благонравных леди и джентльменов, родителей почтенных детей; потому что, если представить их самим себе… ну, ведь ты сама знаешь, каковы они! — Сейчас заведут дружбу с каким-нибудь вовсе не подходящим субъектом, которого мы никоим образом не желали бы видеть у себя в доме.
Мы будем выбирать им товарищей, по нашему мнению, наиболее подходящих; а если это им придется не по нраву, — если, например, дядя Уильям заявит, что терпеть не может молодую леди, которую мы выбрали ему в подруги, мы скажем ему, что это только каприз, и он должен полюбить эту леди, потому что она подходит к нему, и мы просим его оставить подобные глупости. А если бабушка станет ворчать и заявит, что не любит старого дядю Джона только потому, что у него красный нос, мы скажем ей: «И все-таки, миледи, вы будете играть с мистером Джоном и будете с ним любезны, или вам придется рано удалиться в свою комнату сегодня вечером. Запомните это».
Пусть они играют в «мужа и жену» (по вечерам в среду и субботу) и в «хозяйство». Если они станут ссориться, мы будем отнимать у них бэби и прятать их в шкаф до тех пор, пока они не исправятся.
— И чем больше они станут стараться, тем хуже будет выходить, — высказала свое соображение Вероника.
— Сделаются они хорошими или дурными, это в значительной степени будет зависеть от нас, Вероника, — объяснил я. — Когда бумаги на бирже падут, когда восточный ветер подействует на нашу печень, им придется удивляться на себя, как они дурны.
— И они никогда не должны забывать, что им было раз сказано, — прорицала Вероника. — Чтоб нам не приходилось бесконечное число раз повторять все одно и то же, точно мы говорим каменной стене.
— А если мы намеревались что-нибудь сказать им, да забыли, то мы скажем, что странно, как это им надо говорить подобные вещи, словно они какие несмысленочки. Все это нам следует помнить, когда будем писать книгу.
— А если они вздумают ворчать, мы скажем им, что они ворчат потому, что сами не знают, как они счастливы. И скажем им, какими мы были умницами, когда… Ах, папа, смотри, не пропусти поезд, а то мне опять достанется…
— Ах, бог мой! Я совсем и забыл о поезде.
— Беги скорей! — посоветовала Вероника. Совет казался хорошим.
— Дорогой продолжай думать о книге! — крикнула Вероника мне вдогонку.
— А ты записывай, что тебе придет в голову, — ответил я.
— Как мы ее назовем? — во все горло крикнула Вероника.
— «Почему человеку с луны все казалось навыворот», — ответил я ей тоже благим матом.
Обернувшись, я увидал, что она сидит на откосе полотна и одним из своих башмаков дирижирует воображаемым оркестром. Поезд шесть пятнадцать, к счастью, опоздал.
Я счел за лучшее рассказать жене всю правду: как наша печь пострадала.
— Скажи мне сразу все худшее, — стала меня убеждать Этельберта. — Вероника ранена?
— Худшее это то, что мне придется заплатить за новую плиту.
Мне кажется несправедливым, чтобы при каждом неприятном происшествии само собой подразумевалось участие в нем Вероники.
— Ты уверен, что она не пострадала? — продолжала допрашивать Этельберта.
— Ах, чтоб их, всех этих ребятишек и их шалости! Говорю тебе, ничего нет, — ответил я.
Мамочка успокоилась.
Я рассказал ей все наши приключения с коровой. — Участие жены оказалось, главным образом, на стороне коровы. Я сообщил ей, какие надежды начинает подавать Робина, что из нее выйдет дельная женщина.
Вообще мы много говорили о Робине и пришли к убеждению, что вырастили очень умную девушку.
— Мне надо вернуться как можно скорее, — сказал я. — Боюсь, как бы молодой Бьют не забрал себе в голову чего-нибудь неподходящего.
— Кто это Бьют?
— Архитектор, — объяснил я.
— Я думала, архитектор — старик, — сказала Этельберта.
— Да, Спрейт уж немолод, — объяснил я, — а Бьют — один из его молодых помощников; но он, по-видимому, знает свое дело и не глуп.
— Вообще каков он? — спросила Этельберта.
— Очень симпатичный молодой человек и толковый. Я люблю молодых людей, умеющих слушать.
— Красив? — спросила она.
— Не красавец, — ответил я. — Но лицо приятно, особенно когда он улыбается.
— Женат? — продолжала свой допрос Этельберта.
— Вот уж правду сказать, не пришло мне в голову справиться, — сознался я… — Какие вы, женщины, любопытные! Нет, думаю, не женат. Предполагаю, что не женат.
— Почему? — допрашивала она.
— Да, право, не знаю. Не похож на женатого. Он тебе понравится. Он, по-видимому, сильно любит сестру.
— Нам часто придется видаться с ним? — спросила она.
— Думаю, что частенько. Полагаю, что он приедет в понедельник. Скучная это история с печкой…
— Какая польза, если он приедет без тебя?
— Осмотрит все и измерит, — высказал я свое предположение. — Дик может ему объяснить. А если не он, так — Робина. Только удивительно: она почему-то невзлюбила его.
