В понедельник в 9.00 я сел за стол и пристально уставился в окно напротив. То, что я видел, для повести никак не годилось, а если все же писать - мог получиться только фельетон или приказ об укреплении дисциплины.
Я терпеливо подождал час, два, два с половиной, а потом... Узнать телефон того отдела не составило труда. Я набрал номер и, когда молодой человек, сидящий на столе, взял трубку, сказал ему:
- Слезь со стола.
- Что? - не понял он.
- Слезай! - крикнул я. - Работать уже пора!
Он сполз со стола, плюхнулся на стул и замер. И остальные, наблюдая за ним, тоже застыли на своих местах.
Я быстро положил трубку и написал первое предложение: "Все сидели на местах". Предложение мне очень понравилось, в нем была деловая сухость, сразу определялось место действия. Я хотел уже и второе предложение написать, но посмотрел в окно и - отложил ручку. Сотрудники сбились в кучу и что-то горячо обсуждали.
"Ну уж, дружба дружбой, а служба службой!" - подумал я.
Номер начальника отдела я набирал резко и нетерпеливо, так что два раза у меня палец срывался и набиралось "01". Наконец я набрал правильно.
- Симаков слушает, - сказал он.
- Слушайте, Симаков, - сказал я как можно доброжелательнее, - ваши охламоны вот уже полдня ничего не делают!
- А кто это говорит? И почему вы так говорите? - Он потянулся за сигаретами.
- Да оставь ты сигареты в покое, - сказал я ему уже в сердцах. - С тобой как с человеком разговаривают!
Он одернул руку от пачки, втянул голову и забегал глазами по сторонам.
- И потом, посмотри на себя, ты же не на дачу приехал землю копать! Ну что ты отворачиваешься, я же вижу, что ты и не побрился сегодня! А вчера вообще пришел в кроссовках...
Он выронил трубку и, озираясь, на цыпочках вышел из кабинета.
В комнате отдела подчиненные тут же окружили его и стали что-то наперебой рассказывать, кивая на телефон. А потом вдруг как ветром всех сдуло за столы. Кто схватился лихорадочно за ручку, кто за бумагу, а женщина двумя руками за голову. Я тоже испугался: что такое?! Оказалось, телефон у них зазвонил.
Я поспешно склонился над столом и с облегчением написал:
"В отделе царила рабочая атмосфера".
Пошла повесть, пошла! Уже проснулись и расправляли плечи сладкие мечты об экранизации. Эх, да что говорить!
Но когда я опять посмотрел туда - сотрудников там не было. Я увидел только мелькнувший женский каблук и угол хозяйственной сумки.
Я набрал номер директора. Кабинет его был этажом выше и расположен так, что директор сидел ко мне затылком. Затылок его то краснел, то бледнел, четко семафоря в окно о директорском настроении. Об этом знал не только я, многие, прежде чем идти к нему, пытались разглядеть с противоположного тротуара, какой нынче затылок у Петра Федоровича.
То, что директора звали Петром Федоровичем, я узнал с первого дня. Я, как только открыл форточку, сразу услышал: "Петр Федорович... Петр Федорович... Петр Федорович сказал..." - неслось из разных окон.
Судя по затылку, у Петра Федоровича было трудное детство и нелегкий характер. Когда он распекал кого-нибудь, даже стекла в его кабинете потели. Когда кого-нибудь хвалил - этого я не помню.
- Петр Федорович, - сказал я ему вежливо. Секретарша сначала не хотела меня соединять, но я ей комплимент сделал, что помада ей очень идет: она в это время губы красила. - Петр Федорович, - повторил я как можно ласковее, - вы, конечно, человек занятой. Вон, я вижу, сколько бумаг у вас на столе навалено! Да вы затылок-то не чешите. И не оглядывайтесь, все равно вы меня не увидите! Вы за подчиненными лучше смотрите, ведь в отделе у Симакова сейчас шаром покати!
От моих слов затылок у директора так распалился, что автомобили на улице стали притормаживать, ждать, когда "зеленый" дадут.
Все-таки Петр Федорович был мужик крепкий! Не чета Симакову.
- А мою жену вы сейчас видите? - быстро спросил он.
- Нет, - сказал я.
- А фонды нам срежут?
- Не знаю, - ответил я. - Вы лучше порядок у себя скорее наводите!
- Значит, срежут, - подытожил Петр Федорович. - И простите за нескромный вопрос: сын у меня, Борька, в Политехнический хочет...
- Да что вы в конце концов! - не выдержал я.
- Значит, не поступит, - вздохнул Петр Федорович.
Он поднялся из-за стола, большой, грузный, а в сущности - пожилой, усталый человек, и вышел в дверь. "Вот и в семье у него не все ладно... - подумал я. - Но что же делать мне? Неужели придется все самому?!"
Узнал телефоны всех отделов, начертил план расположения столов и - начал! Как только кто опоздал - звонок: "Почему?! Это не повод!.." Только замечу, что кто-то посторонним чем занят - звонок: "Чем вы там занимаетесь?! Чтоб я больше этого не видел!" Уборщицу запугал - по телефону ей подсказывал, где она какой сор не подмела. Она полы не только мыть стала, но и на всякий случай одеколоном их сбрызгивать. Это, конечно, лишнее, но я не мешал.
Вот с Симаковым было сложнее, он так пугался моих звонков, что мог произнести только одно слово: "Когда?" Так что мне приходилось подстраиваться, и я говорил: "Энергичнее стройте работу в отделе!" "Когда?" - говорил он. "Немедленно!" - отвечал я.
Конечно, не сразу они смирились с таким положением: жаловались в местком, писали в газету... Председатель месткома отреагировал быстро - убрал заявление в какую-то папку, а потом никак не мог его найти. А на страницах газеты им ответил доцент Шубяк, который убедительно сказал, что Бермудского треугольника, летающих тарелок и кваса в бутылках нет и не будет.
В общем, работу я им наладил. Но со всем этим я совершенно забросил свою. Родственники и знакомые с нетерпением ждали продолжения, спрашивали: "Чем кончится? Кто был прототипом или я все выдумал?"
Жена хотела украдкой сама вписать туда два предложения, чтобы побыстрее и побольше получить денег, но я ей напомнил про Льва Николаевича и Софью Андреевну. Она всю ночь плакала, а утром понесла что-то в ломбард. Что именно, я узнал, когда хотел надеть ботинки.
Ну, да это не важно! Для меня главное: ручка, бумага и окно в жизнь!
Молодой человек Киселев почувствовал себя плохо и пошел к врачу.
- Покажите левую ладонь, - сказал врач.
Киселев показал.
- Что ж вы хотите, - сказал врач, - у вас линия жизни в тридцать лет кончается.
- Так что ж мне теперь делать? - испугался Киселев.
- Ну ладно, - сказал врач, - так и быть...
Он взял фломастер и удлинил Киселеву линию жизни почти до запястья.
- Спасибо, - сказал Киселев и, смущаясь, спросил: - А... а насчет денег там как?
Врач глянул на ладонь и нахмурился.
- Сколько вы получаете?
- Сто двадцать, - сказал Киселев.
- Все верно, - сказал врач.
- А... а ничего нельзя сделать? - заискивающе улыбнулся Киселев.
- Ну, я не знаю, - сказал врач.
- Ну я вас очень прошу, - сказал Киселев, - я в долгу...
- Ну ладно, - сказал врач, - давайте руку.
Он провел Киселеву линию, тот щекотно поежился.
- А... а вот, чтобы одаренность, талант... там у меня линия как? - кивнул на свою ладонь Киселев.
Медик надел очки и внимательно вгляделся в его ладонь.
- А у вас ее вообще нет, - спокойно сказал он.
- Как так? - растерялся молодой человек.
- Не знаю, - сказал врач, - только нету.
- А... а может быть?..
- Нет, нет, - решительно замахал руками медик, - это вопрос щепетильный.
- Ну я вас очень... очень в долгу...
- Ну я не знаю, - задумчиво сказал врач, - я сделаю вас талантливым, а вы чего-нибудь... не того чего... Талант ведь разный бывает: злой, добрый...
- А вы сделайте, чтобы я был добрый! - жадно попросил молодой человек.
Медицинский работник вздохнул, взял фломастер и провел ему еще одну линию.
- Все? - спросил он.
- Н-не... совсем, - краснея и пряча глаза, сказал Киселев. - А... а с женщинами у меня как будет?
- Вы женаты? - спросил врач.
- Женат, - сказал Киселев.
- Вот так и будет.
- А... а ничего нельзя?..
- Нет, - твердо сказал врач, - это выше моих сил.
- Ну я очень прошу вас!
- Нет, нет, нет, - повторил врач.
- Ну я в долгу не останусь, - напомнил Киселев.
- Нет, нет, нет, - повторил специалист.
- Ну... я три раза в долгу не останусь, - предложил молодой человек.
- Ну ладно, - сказал медицинский работник. - Только из чисто научных соображений.
И он вывел на ладони Киселева еще одну линию.
- Теперь все? - спросил он.
- А что еще может быть? - деловито спросил Киселев.
- Еще... удовлетворенное тщеславие.
- Это важно, - определил Киселев, подставил ладонь и после того, как там появилась еще одна кривая, осторожно потрогал ее пальцем. - Ну... ну, а еще... еще что-нибудь есть?
- Еще?.. Еще... ну, еще порядочность, - с трудом вспомнил эскулап.
- Порядочность... А давайте и ее! - решился молодой человек.
Врач прочертил ему сбоку ладони линию порядочности, после чего Киселев стер все остальные, сказал: "Извините" и пошел домой.
