– «Заповеди и молитва непорочной девы. Желание нравиться бывает также первым шагом к падению. Ищи прежде всего путей, как понравиться Богу, и тогда ты понравишься всем благородным людям».
– Когда я был однажды в Бродах в больнице, – заметил на это Швейк, – там была одна монашенка, сестра Анастасия. Это была очень славная девушка, и каждый в неё влюблялся. Она могла бы быть святой, но спуталась с доктором, от которого у неё родился мальчик, но замуж он её не взял.
– «Бесстыдство в нарядах и легкомысленное кокетство, – читал Звержина, – вот очаги, которые развращают душу. Честность и правдивость – самые прекрасные украшения твоего пола. Много дев слишком рано заботятся о своём замужестве, и потому, что они бесстыдно выставляют это напоказ, их никто не берет, ибо они пользуются недозволенными средствами», – читал далее Звержина.
– Лучшее средство для роста грудей продаёт пани Анна Пальцова из Коширжа, – напомнил Швейк. – Она приготовляет эти обольстительные средства для женщин, а её муж – для мужчин. Он часто в «Политике» помещает такие объявления: «Где нет волос – там они никогда не вырастут»; «Дети – это счастье семьи».
– «Кто тебе льстит, лукавит с тобой, тот стремится обмануть тебя, берегись змия, презри его. Если тебе что-либо обещает легкомысленный человек, если он тебя обманывает, не держит своего слова или обещает тебе то, что он уже обещал другим – сторонись его. И кто на свете может вознаградить потерю твоей невинности и честности, которые похитил у тебя бесстыдный человек своими обещаниями?» – с восторгом спрашивал, читая по книжке, Звержина.
А Швейк на это отвечал:
– Никто. Все равно ей, бедняге, придётся потом гонять его через всех судей, прежде чем ей удастся высудить алименты.
Звержина прочёл все десять заповедей девы, а затем пустился читать её молитвы, призывая громким голосом Бога, чтобы он каждого бесчестного соблазнителя отогнал от неё и чтобы он помог ей следовать всем предостережениям осторожных родителей. Полузадохшийся Швейк тоже растянулся возле него, стараясь также поймать холодный воздух на полу, и заглядывал к нему в книжку.
– А молитвы умирающих супругов у тебя там нет? Такой, когда оба умирают сразу?
Когда через минуту Трофим Иванович открыл двери, вталкивая перед собою раздетого Марека и неся его мундир, чтобы очистить его в бане от вшей, он нашёл обоих пленных в полусваренном состоянии, лежавших в полусознании на земле. Он похлопал их по спинам и сказал ласково:
– Ну как, хорошо попарились? – И, забрав пустое ведро, направился за водой.
– Пить хочу! – закричал Швейк и, взяв ведро из его рук, принялся пить в то время, как крестьянин принёс кусок мыла и, показывая им на ведра с горячей водой, приказал мыться и мылить все тело.
Марек понял, что они оказались в русской примитивной паровой бане; он знал, как надо мыться, и послужил им хорошим примером. Они принялись тереть друг друга. Трофим Иванович пришёл со свежей водою, голый, и, бросая в воду камни, чтобы она согрелась, снова разливал её по печке, чтобы в бане был пар. Затем он из-под лавки вытащил небольшой берёзовый веник и начал им бить себя по всему телу так, что скоро сделался красный. Он валялся на лавке, кряхтел, фыркал и кричал от удовольствия, а Швейк тоже взял веник, настегал им Марека, Звержину и себя и сказал:
– Вот это хороший аппарат для уничтожения вшей! Бить по одной штуке – это слишком долго и медленно. Мы думали, что тут хотят нас мучить, а оказывается, здесь мы уничтожили наших врагов. Да здравствует русская святая инквизиция!
На другой день Трофим Иванович наложил на воз три косы, кувшин с водою, мешок с хлебом, котёл для варки и побежал к небольшому домику, где расположились на ночь пленные. Было ещё почти темно. На востоке невидимое солнце вонзало свои огненные кровавые лучи в небо, и Трофим Иванович с удовлетворением сказал:
– Погода будет хорошая.
Затем, полуоткрыв двери домика, громовым голосом закричал;
– Ге-ге, ге-ге! Вставай, подымайся! Марек от испуга вскочил на ноги. Звержина со всего размаху, желая выбежать из барака, влетел в объятия к хозяину, а Швейк, переворачиваясь на другой бок во сне, пробурчал:
– Черт возьми, будьте потише! Иначе вас арестуют за нарушение ночной тишины.
– Ге-ге, ге! – заорал в ответ мужик над его головою. – Ну, вставай, надо в степь, на работу поедем!
– Ну, если на работу, так ладно, – зевнул Швейк, – а что будем делать?
– Ну, скорее, скорее, одевайтесь, – нетерпеливо повторял крестьянин. – А то скоро утро будет.
Трофим Иванович вышел и запряг в телегу лошадей. Дочери его были тоже на дворе и уже запрягали быков в небольшие арбы.
– Я едва успел вздремнуть, – жаловался Швейк. – С вечера меня страшно кусали блохи. А он, чудак, пришёл и как начнёт кричать в уши «ге-ге-ге», как жеребец. С испугу можно получить падучую. Будит на работу, а ещё ночь. Чудно все-таки! Раз мы хотим спать, значит, надо спать.
– Честное слово, Швейк, ещё нет двух часов, – заворчал Марек, смотря на часы. – Конечно, у нас ещё ночь.
– Видишь, – победоносно посмотрел на него Швейк, – конечно, я бы его мог арестовать. Только вот если бы был под руками полицейский. Ну а полицейский, лишь ему попадись в руки, он тебе покажет все! Как это было с тем, с Пепиком Поспешилом из Выслчан, которого арестовали при демонстрации за всеобщее избирательное право. Он идёт во главе демонстрации, на шее у него платок, а в горле воспалённые миндалины. Он где-то на фабрике на сквозняке простудился, и, если бы ему дали миллион, все равно никакого голоса из него не выжали бы. Ну а так как ему нечего было делать, то он и шёл на демонстрацию с этими отёкшими миндалинами. Стоит на Вацлавской, слушает доктора Соукупа, который кричит на пражских полицейских: «Вооружённая полиция, покорись его величеству пролетариату!», и думает: «Он кричит, а полицейские стоят, как ослы. Если мне не будет облегчения от полоскания бертолетовой солью, то придётся эти миндалины вырезать». И вдруг на него опускается рука полицейского: «Именем закона вас арестую, вы кричали: „Позор Австрии! Смерть императору!"“ Пепик показывает рукой на горло, а полицейский даёт сигнал другим, чтобы те помогли отвести его, и так вытащили его из толпы и потащили в комиссариат.
Там составляют протокол, а Пепик сипит: «Я не кричал, у меня воспалённые миндалины», – а полицейский добавляет: «Вы видите, господин комиссар, он от крика даже охрип».
Но комиссар видит, что у Поспешила распухло горло, и он спрашивает полицейского: «Вы убеждены, что это кричал он?» А тот отвечает: «Так точно, кричать мог именно он».
«Но ведь вы видите, что он не может говорить?» – рассердился уже и сам комиссар, так как видел, что полиция попадёт впросак и опозорится. А полицейский стоит на своём: «Клянусь служебной присягой и подтверждаю, что этот был тот самый, который хотел кричать».
– А у нас в Венгрии, – добавил к этому Звержина. – там теперь совершаются всякие чудеса. Один Белик из Штявника судился…
В это время в дверь влетел Трофим Иванович:
– Ну, ребятушки, поскорее, в поле далеко ехать!
– Я ещё не умывался, – отговаривался Марек. И Трофим Иванович на это ответил:
– Не надо, это только барам полагается умываться каждые сутки. Скорей, скорей!
– А я, хозяин, – отозвался Швейк, – хочу сделать себе маникюр.
Но Трофим Иванович заворчал что-то под нос, выругался и стал выталкивать их наружу. Швейка он взял к себе на воз, Марека и Звержину посадил к дочерям, и они тронулись.
Лошади побежали вперёд и сейчас же исчезли в степи из глаз. Быки же, запряжённые в арбы, шли важно, медленно, и Наташа с Дуней управляли ими при помощи длинных бичей, крича каждый раз: «Цоб-цобе, цоб, ну, куда ты лезешь, цоб-цобе!»
Марек внимательно посматривал на Дуню. Она была миловидна, кругла, сплошь из округлостей. Нигде нет выступов. Полные икры её были обожжены солнцем, её рубашка на груди едва не лопалась, когда она глубоко вздыхала, и всегда, когда она смотрела на Марека, улыбалась.
– Ух, сколько уж людей в поле, – говорила она ему с упрёком, – мы выехали поздно. А наше поле ещё далеко!
– Ничего, – махнул рукой Марек, – дома я бы ещё спал крепко, а возможно, только бы теперь шёл спать.
Дуня села возле него и начала его расспрашивать, как живут в Австрии, спрашивала, есть ли там солнце, вода, реки, деревья, и, немного краснея, неожиданно спросила:
– А какие у вас женщины? Есть ли у вас бабы, девушки, барышни? Так, как у нас?
– Есть всякие, – улыбнулся Марек, не понимая сущности этого вопроса. – Есть молодые, старые, красивые и безобразные, худые и толстые. Женщины на всем свете одинаковы.
– И все у них так, как у нас? – любопытствовала Дуняша дальше, – И волосы, и зубы, и ноги, и руки?
– Есть, есть, – убеждённо говорил Марек.
– А вот это тоже есть? – продолжала Дуня, кладя руки на полные груди.
