«Хоть бы нас облаял когда», — рассуждали между собой солдаты, потому что эта его деликатность надоела всем до чертиков. Словом, выбирают меня раз от всей роты, чтобы я ему об этом сказал. Пошел я к нему на квартиру и стал его просить, чтоб он раз и навсегда начхал на свое чистоплюйство. Солдаты, поясняю, привыкли, чтоб им все время тыкали в нос, что они свиньи, не то иначе просто теряют уважение к начальству. Поначалу он все брыкался, какую-то ахинею понес насчет интеллигенции, но, в конце концов, все же позволил себя уломать, расквасил мне морду и вышвырнул за дверь, чтобы повысить свой авторитет. В общем, когда я сказал ребятам, на чем мы порешили, все очень обрадовались».
Швейк окинул взглядом местность. «Сдается, — сказал он, — что мы идем не так. Нам бы надо наверх, вниз, налево, направо, потом опять направо, потом налево, — а мы все время топаем прямо. Предлагаю податься влево». Каптенармус стал утверждать, что нужно идти направо. «Моя дорога, — сказал Швейк, — поудобней вашей. Я себе пойду вдоль ручейка, где незабудки растут, а вы потащитесь по сухому косогору». — «Не валяйте дурака, Швейк, по карте мы как раз в этом месте должны свернуть направо!» — «Карта может такого загнуть! — ответил Швейк, спускаясь в лощинку. — Раз у вас своя голова на плечах, придется нам разойтись. Встретимся на месте, в Фельштыне».
После обеда Швейк подошел к маленькому пруду, где встретился с бежавшим русским пленным, который тут купался. Завидев Швейка, русский, как был нагишом, пустился наутек. Швейк загорелся любопытством, как бы ему пошла русская форма. Он снял свою, одел русскую и захотел толком рассмотреть свое отражение в воде. Поэтому он так долго расхаживал по дамбе пруда, пока его там не нашел патруль полевой жандармерии, рыскавший по всей округе в поисках бежавшего русского. Патруль был из венгерских жандармов и Швейка, несмотря на все его протесты, потащили на этапный пункт в Хыров, где включили в транспорт русских пленных, назначенных на работы по ремонту железной дороги на Перемышль.
В Хырове на этапном пункте Швейк хотел все объяснить какому-то офицеру, проходившему мимо, но один из венгерских солдат, карауливших военнопленных, стукнул его прикладом по плечу и добавил: «А ну, встань в строй, русская свинья, мать твою за ногу!» Швейк вернулся в строй и обратился к ближайшему пленному: «Оно, конечно, этот человек свой долг исполняет, а ведь при этом рискует собственной жизнью! Что, если б винтовка ненароком была заряжена, а курок — на взводе? Ведь этак легко может случиться, что винтовка выстрелит, весь заряд влетит ему прямо в глотку, и помрет человек при исполнении служебных обязанностей…»
«Не понимать, я крымский татарин. Аллах ахпер!» — ответил Швейку татарин, опустился наземь и стал молиться: «Аллах ахпер — аллах ахпер — безмила — арахман — арахим — малинкин мустафир». — «Так ты, стало быть, татарин? — сочувственно проговорил Швейк. — Ну, и рожа! Хм… А ведь ты меня того… понимать должен!.. Ярослава из Штернберка знаешь? Даже имени не слыхал, татарская твоя душа? Так это же он вам показал под Гостином, где раки зимуют. Тогда, небось, от нас во все лопатки драпали! А Гостинскую деву Марию знаешь? Само собой, не знаешь! А ведь это при ней все происходило… Ну, ничего, погоди, они вас, татарву, обратят в плену в христианскую веру!»
В Добромиле, на этапном пункте, какой-то фельдфебель принялся составлять списки пленных, но никак не мог с ними договориться. Совершенно опупев, фельдфебель заорал в толпу: «Wer kann deutsch sprechen? Кто говорит по-немецки?» Швейк выступил вперед. «Из евреев небось?» — начал фельдфебель. Швейк отрицательно покачал головой. «Ладно, чего уж там запираться… — продолжал фельдфебель. Здесь, еврейчик, я высшая власть! Ежели что скажу, все должны трястись и прятаться по углам! Ваш царь — сволочь, а вот наш — светлая голова! Сейчас я тебе покажу номер, чтоб ты знал, какая у нас дисциплина». Фельдфебель открыл дверь в соседнюю комнату и кликнул: «Ганс Лефлер!»
Немедленно раздалось «Hier!», и в канцелярию вошел зобатый солдат, штириец со слезливым выражением кретина. «Ганс Лефлер, — приказал фельдфебель, — возьми вон там мою трубку, сунь в рот и побегай вокруг стола на четвереньках!» Зобатый штириец принялся с лаем ползать на четвереньках. Фельдфебель бросил победоносный взгляд на Швейка. «Ну что, еврейчик? Не говорил я тебе, какая у нас дисциплина?..» Всласть потешившись, фельфебель, наконец, сказал: «Halt! Теперь служи… Трубку апорт!.. Хорошо, а теперь спой на тирольский манер!» И в комнате раздался рев: «Голарио, голарио…»
«Ну, ладно, а теперь, еврейчик, собирайся, бери бумагу и карандаш и катись составлять список!» — приказал фельдфебель Швейку. Швейк взял под козырек и ушел к пленным. Но составление списка оказалось делом совсем не простым. Швейк много перевидел и пережил на своем веку, но эти имена у него никак не укладывались в голове. «Мне же ни в жисть никто не поверит, что кого-нибудь могут так звать: Муглагалей Абдрахманов, Беймурат Аллагали, Джередже Чердедже, Давлатбалей Нургалеев. Что тут не говори, а все же у нас фамилии получше. К примеру, как у священника из Жидогоушти — Вобейда. Даром что «шантрапа» означает!» — «И как это ты только язык не прикусишь», — говорил Швейк каждому с добродушной улыбкой.
Составив, наконец, список, Швейк решил вновь попытаться объяснить фельдфебелю, что он стал жертвой недоразумения. Однако фельдфебель, который и до этого был не вполне трезв, теперь окончательно потерял способность здраво мыслить. Швейк начал с того, что все же в Фельштын следовало идти вдоль ручья, и в чем же тут, скажите на милость, его вина, если какой-то русский солдат удрал из плена и пошел купаться в пруд. Лишь дойдя до этого места, Швейк понял, что говорит совершенно напрасно, ибо фельдфебель уже давно спит без задних ног. Швейк подошел к нему ближе и потрогал за плечо, чего оказалось вполне достаточно, чтобы господин фельдфебель свалился со стула. «Извиняйте, господин фельдфебель», — сказал Швейк, взял под козырек и вышел из этапной канцелярии.
Военное начальство порешило отправить группу пленных, в которой был Швейк, в крепость Перемышль. Венгерские конвойные гнали колонну форсированным маршем. В одной деревне, где был устроен привал, пленные столкнулись на площади с каким-то обозом. Перед обозными фурами стоял офицер и смотрел на пленных. Швейк выскочил из строя, вытянулся во фронт и воскликнул: «Herr Leutnant, ich melde gehorsamst, осмелюсь доложить…» Однако ничего больше ему произнести не удалось, потому что двое венгерских конвоиров в мгновение ока были тут как тут и затолкали его обратно к пленным. Офицер бросил следом за Швейком горящий окурок, который быстро подобрал и докурил другой пленный.
В Перемышле пленных загнали в какой-то разбитый форт, где остались целы одни конюшни. Передали их тут майору Вольфу, человеку, одержимому навязчивой идеей, будто русские пленные скрывают, что они грамотны, так как на его вопрос: «Железную дорогу строить умеешь?» все пленные стереотипно отвечали: «Знать не знаю, ведать не ведаю, жил честно и благородно!..» Сперва Вольф спросил, кто из них говорит по-немецки. Швейк энергично выступил вперед. Майор тут же спросил, не инженер ли он. «Осмелюсь доложить, господин майор, никак нет! Не инженер, а ординарец 11-й маршевой роты 91-го полка. Попал в наш плен…»
«Что-о?!» — заорал Вольф. «Так что осмелюсь доложить, господин майор, дело было так…» — «Вы чех? Переоделись в русскую форму?» — «Так точно, господин майор, все так и было, как изволите говорить! И меня, ей-ей, очень радует, что господин майор сразу вошли в мое положение. Наши, может, уже сражаются, я бы тут попусту проваландался всю войну…» — «Хватит болтать!» — прервал его майор Вольф, подозвал двух солдат и приказал им тотчас отвести этого человека на гауптвахту. Сам же майор еще с одним офицером медленно шел за Швейком и в разговоре часто поминал «чешских собак».
Спутник майора все время кивал головой, а потом заметил, что о задержании все же придется доложить в штаб гарнизона. Так, как это предлагает господин майор, дело не пойдет: допросить его на гауптвахте и потом тут же за гауптвахтой вздернуть. Но на майора нашло дикое упрямство, а потому он заявил, что этого перебежчика-шпиона прикажет немедленно повесить на свой страх и риск. «Не имеете права! — кричал капитан. — Его повесят по приговору полевого суда!» — «А я говорю, будет повешен без приговора…» — шипел майор Вольф. Швейк, которого вели перед ними и который слышал целиком этот интересный разговор, обращаясь к своим конвоирам, обронил: «Что в лоб, что по лбу!»
Позже Швейк рассказывал: «Спешка нужна только при ловле блох!.. Когда-то в Праге свихнулся один районный судья. А выяснилось это вот каким образом. Один человек, звать его Знаменачек, обложил как-то самыми что ни есть последними словами его преподобие каплана Хортика. А судья, который потом судил это дело, был человек очень набожный и до того разнервничался, что совсем лишился рассудка и ну орать на обвиняемого: «Именем его величества приговариваетесь к смертной казни через повешение! Приговор окончательный и обжалованию не подлежит!» — «Господин Горачек! — зовет судья судебного пристава. — Возьмите этого господина и вздернете его там, где ковры выбивают. Потом приходите сюда, получите на пиво!» Пристав с перепугу совсем уже было потащил пана Знаменачека вешать, и не будь при этом защитника, не знаю, чем бы все это кончилось».
