— Столовая обита панелями?
— Еще нет. Как ее обобьешь без денег? Тут нужен капитал.
— Конечно. Капитал — это главное.
— Закрыв глаза, — продолжал Галли, — я все это вижу. Сворачиваешь с шоссе, попадаешь в сказочный сад, усеянный цветными фонариками.
— С фонтаном.
— Естественно, с фонтаном.
— В разноцветных лучах.
— Вот именно. Приятно слышать, как вы все схватываете. Я знал, что вам понравится.
— Как же! На чем мы остановились?
— На лучах. Справа — сад, полный самых разных цветов. Слева, за таинственными стволами, мерцает серебро.
— Почему?
— Там пруд.
— И пруд есть?
— Будет. Какой пруд без капитала?
Типтон задумался:
— Я бы сделал искусственные волны.
— Блестящая мысль. Запиши, Генри. Теперь — терраса.
— Это где зал?
— В хорошую погоду.
— Вот что, — заволновался Типтон, — увьем ее розами.
— Увьем.
— Ту т нужно это… Ну, сверху… как его?
— Зонтик? — предположил Генри.
— Генри! — с упреком сказал Галли. — Зонтик — и розы! Я тебе удивляюсь. Типпи ищет слово «пергола».
— Она самая. Увьем ее розами, а джаз поместим за густой жимолостью. Красота! Сколько с человека за обед?
— Шиллингов восемь.
— Лучше десять. Они и не заметят. Смотри-ка, двести обедов по десять монет — чистых сто фунтов. А если прикинуть, что так все лето, три месяца… И напитки. Вот где главная выручка! Коктейли — на столиках, у фонтана.
— И у пруда.
— Генри! — вскричал Типтон, прохаживаясь взад и вперед. — Это золотая жила!
— Верно, Типпи.
— Повалят отовсюду! Придется нанять полицейских. Да ты оглянуться не успеешь, как станешь миллионером.
— Вот и я ему говорю, — поддержал Галли. — Одно тут нужно — капитал.
— Именно!
— Тысячи три.
— Кладите четыре.
— Или пять.
— Да, может, и пять. Круглое такое число. Галли положил руку Типтону на плечо.
— Вы дадите пять тысяч? — нежно спросил он.
— Я? — удивился Типтон. — Я ничего не дам. Я не могу потерять деньги! Да вы их достанете, чего там. Поспрашивайте. Ну, я пошел. Мы с Вероникой собирались покататься на лодке.
Быть может, он знал, что оставляет разбитые сердца; быть может, не знал. Он думал о себе.
7
Галли посмотрел на Генри, Генри — на Галли. Какое-то время они не могли говорить. Мысли их были слишком глубоки для слов.
— Что ж, бывает, — сказал наконец высокородный Галахад. — Есть люди, которые просто не могут вынуть чековую книжку. Приходится это принимать мрачно и твердо. Вернемся к Кларенсу. Чего бы я ни отдал, чтобы узнать, кто стащил ожерелье! Если не Гермиона, счастье еще возможно. А, вот и она!
Генри подскочил, словно червяк на крючке.
— Что? Где? — Он кинул лихорадочный взгляд на двери и увидел, что дурная весть верна. Леди Гермиона в сопровождении лорда Эмсворта выходила из гостиной. — Галли, я бегу.
Галахад кивнул:
— Да, предоставь все мне. Я бы на твоем месте поговорил с Пру, она шла в розовый сад. Я приду попозже. — И он обернулся к родственникам. Монокль сверкал решимостью, сам он дышал твердостью и отвагой, словно боксер в весе пера, поджидающий чемпиона.
Когда сестра подошла поближе, он увидел, что она не победна, а мрачна.
«Держи хвост!» — сказал он сердцу, и сердце отвечало: «А то!»
К нашему счастью, в знатных домах Англии редко бывает, что два человека выпивают горькую чашу в один и тот же день. Но это случилось. Вспомним полковника Уэджа; а теперь посмотрим на леди Гермиону. Чем больше она размышляла, тем больше соглашалась с тем, что брат ее Галахад оказался прав. Гордые женщины этого не любят. Выхода она не видела.
Ультиматум Фредди казался ей гласом судьбы. Она уже поняла, что с Типтоном шутки плохи. Откроет обман — разорвет помолвку, это ясно. Да, какой-нибудь жених появится, но не этот. Такие мысли разъели вконец ее железную волю.
Галли был из тех, кто верит в быстроту и натиск. Времени он не терял.
— Ну? — сказал он.
Леди Гермиона задрожала, но не ответила.
— Передумала? — не отстал он.
— Галахад, — попыталась она, — ты же не хочешь, чтобы твоя племянница вышла за нищего?
— Он не нищий. Он будущий миллионер, если Кларенс вложит немного денег.
— А? — откликнулся лорд Эмсворт.
— Кларенс, — сказал Галли, — хочешь разбогатеть?
— Я и так богатый, — сказал девятый граф.
— Тогда представь себе, — продолжал его брат, — сельский сказочный пейзаж, а в пейзаже приветливую гостиницу. Там и сям люди пьют разноцветные напитки. На террасе едят — прямо под розами. Фонарики. Фонтан. Пруд — заметь, он всегда волнуется. Ну как?
Лорд Эмсворт сказал, что это очень приятно, и Галли его похвалил за точное слово.
— А что для этого нужно? — спросил он. — Пять тысяч.
— Э?
— Ты не веришь? Правда! Такая малость! А если ты откажешь, подумай сам: я не отдам ожерелье, Плимсол разорвет помолвку, Агги разведется с Фредди…
— Э?!
— …и бедный Фредди проведет остаток дней в Бландингском замке.
— Ой!
— А как иначе? Раненая птица в родном гнезде. Что ж, будете вдвоем коротать старость.
— Сейчас все дам, — сказал граф. — Пойду и выпишу. На чье имя?
— Генри Листер. Ларингит, ипекакуана, салицилка…
Но лорда Эмсворта уже не было. Галли снял шляпу и ею обмахнулся.
Сестра его Гермиона тоже что-то испытывала. Глаза ее вылезли, щеки полиловели.
— Дай мне это ожерелье, — сказала она. — Будь так добр.
— У меня его нету, — отвечал Галахад.
— Что!
— Прости, не виноват. Понимаешь, я его положил в очень надежное место, во фляжку Плимсола. Он вчера мне дал…
Страшный крик прорезал тишину сада. Леди Гермиона походила на кухарку, которая увидела таракана, а последний порошок израсходовала еще вчера.
— Во фляжку?!
— Да. А она исчезла. Не понимаю, кто ее взял.
— Я понимаю, — сказала леди Гермиона. — Он дал ее мне, просил подержать. — Она скорее вздыхала, чем говорила. — Галахад, тебе бы стать профессиональным мошенником.
— Да, многие советуют, — согласился польщенный Галли. — Вот и хорошо. Оно у тебя, ты его отдашь Фредди, и дело с концом. Все счастливы. Схожу-ка я к Кларенсу, а потом у меня свидание в розовом саду.
И он поскакал к дому, словно постаревший Кристофер Робин.
Первый из дневных поездов начал свой ленивый бег по небольшой ветке, которая отходит от Уокли, чтобы доставить пассажиров в Эгмарш-Сэнт-Джон, Эшенден-Окшот, Бишопз-Икенхем и другие сонные селенья, испещряющие южную часть Англии.
Кряжистые дети природы не собирались обогащать сверх меры железнодорожную компанию, а потому большей частью ехали в третьем классе, оставляя первый класс беспечным аристократам, на сей раз — молодому пассажиру с открытым, добрым, но очень загорелым лицом и человеку лет на тридцать старше, высокому, изысканному, бодрому той бодростью, какую дает насыщенность каждой минуты. Глаза у него были яркие, усы — седые, красивые, шляпа — немного набекрень. Сигару он держал словно знамя.
Первые минут десять царило приличное молчание. Потом молодой человек, бросавший взгляды на своего спутника, покашлял и сказал: «Э-э».
Спутник с любопытством взглянул на него. Молодой человек покраснел, он вообще был застенчив, да и думал уже, что зря затеял разговор.
— Простите, — сказал он тем не менее, — вы не лорд Икенхем?
— Он самый.
— Вот здорово!
Спутник его удивился.
— Я и сам этому рад, — признался он. — А вы почему радуетесь?
— Ну, это… — ответил младший, думая о том, какой был бы ужас, если бы он ошибся. — Понимаете, я с вами знаком… Был. Давно. Дружил с вашим племянником. Знаете — Мартышка? Ездил к вам играть в теннис. Вы мне дали пять шиллингов.
— Так деньги и уходят…
— Наверное, вы меня не помните. Я Билл Окшот.
— Что вы, что вы, мой дорогой! Как не помнить! — сердечно соврал лорд Икенхем. — Хотел бы я получать десять фунтов всякий раз, когда говорил жене: «Что там с нашим Биллом?»
— Нет, правда? — обрадовался Билл. — Вот здорово! Как поживает леди Икенхем?
— Спасибо, хорошо.
— Вот здорово! Она мне дала полкроны.
— Женщины бережливее мужчин. Что поделаешь, структура черепа! Да, моя дорогая жена — в превосходном состоянии. Я только что проводил ее. Уплыла в Вест-Индию.
— На Ямайку?
— Нет, по собственной воле.
Молодой человек помолчал, чуть не сказал «Здорово», но передумал и спросил о Мартышке.
— Мартышка, — ответил, лорд Икенхем, — в прекраснейшей форме. Попирает мир. Можно сказать смело, что Моав — его умывальная чаша и на что-то такое он поставил сапог свой. Получил солидное наследство от крестного из Америки, больше не боится портных. Скоро женится.
