Нужен свод правил. Нужны правила поведения. А тут – из деревни в деревню даже костюмы крестьян разнятся.
Вот у казаков уже есть правила поведения. Но о чистоте крови я бы в их случае никогда не заикался – там столько всего. Пограничные жители таскали к себе кого угодно.
То есть в этом случае смешение с другими народами совершенно не мешало казакам чувствовать себя истинно русскими людьми. Наоборот, от такого смешения вырастало очень здоровое поколение.
Поэтому, ребята, лучше культуры еще ничего не изобрели.
А культура – это все.
Культура и есть правила поведения.
* * *
Дикие барсы нам всем должны нынче привидеться! М-да. Именно они.
Встретились они с Кондолизой Райс, и она им заявила, что строить ракетные установки они будут.
А они заявили, что наложат на это дело вето. А она им сказала, что они на это вето… как бы это поприличней. тоже, наверное, наложат.
А они сказали… А она им сказала…
Ребята! Я тут все время хочу у вас спросить: а вы к войне-то готовы?
Нет, не просто так, а к нормальной, полномасштабной войне? Как? Не слышу?
Ах это все дипломатические игры! Вы так считаете? Ну тогда конечно!
Вот нас в свое время готовили к войне. Было это в далеких семидесятых годах прошлого столетия.
А начаться она должна была, по всем прогнозам, уже в начале восьмидесятых.
Нас тогда долго готовили.
Приезжали генералы с маршалами и говорили нам: «Вы не знаете, как мы близки к войне!»
И мы ходили как бешеные в море, и каждое всплытие сидели по тревоге, а перед этим, за час до всплытия, была еще одна тревога по «готовности к старту в один час». То есть всплываем, получаем сигнал, погружаемся и тут же стреляем.
Сериями. По четыре ракеты. А могли и по восемь ракет. И вот так каждый день девяносто суток подряд. Пришли, послонялись по земле немножко и опять ушли на те же девяносто. И так годами.
У нас командиры в обморок падали. У них пена изо рта шла.
Падали они на палубу и дергались всем телом.
Вот такая была у нас подготовка к войне в период всеобщего застоя.
А потом те генералы и маршалы или умерли, или сами застрелились, потому что начались совсем другие времена, и к этим временам те маршалы с генералами совсем не были готовы.
А у вас есть сейчас такие генералы и маршалы? Такие маршалы с генералами, что приедут к нам, спустятся в центральный пост атомной ракетной подводной лодки, выслушают устало доклад командира, а потом и скажут на весь отсек: «Ребята, держитесь! Война на пороге! Я ничего не могу сделать. Теперь на вас вся надежда. Не дайте все это взорвать!» – и как-то после этих слов уставшего маршала становилось тихо. И все понимали – не врет маршал, тяжко дело.
Нет у вас таких генералов.
И маршалов таких у вас нет.
У вас генералы воруют, и об этом знают все – до последнего рассыльного.
А у нас до последнего рассыльного все думали о том, как бы войну не допустить.
А у вас адмиралы военные пирсы превратили в пирсы для перевалки нефтепродуктов.
И матросы все это видят.
Гниет рыба.
Гнилой рыбой у вас несет.
Нет у вас ничего. С первых же выстрелов все сдадутся.
Сами сдадутся.
С превеликим удовольствием.
* * *
Всем хочется совершенства.
Это и странно. Совершенство безродно. Оно не способно ничего породить.
* * *
У меня тут вышла беседа с русскими националистами.
Друг позвонил: «Тут националисты хотят с тобой встретиться, поговорить. Ты не против?»
Против ли я? Да нет, наверное. Посмотрим. Если люди хотят поговорить.
Беседа получилась довольно странной. Я говорил о том, что хорошо знаю, о службе на подводных лодках, например. Потом, в ходе беседы, я почувствовал, что им обязательно надо вывести меня из себя.
– А почему вы все время говорите «эта страна», в «этой стране»? – вдруг задали мне вопрос.
– А как, по-вашему, правильно?
– Правильно говорить «моя страна» или «наша страна».
Оказалось, что это своеобразный психологический тест, и слова «эта страна» вместо слов «моя страна» говорят только «враги».
Я сказал, что я писатель и, обсуждая предмет, должен отстраниться от него, лишиться эмоций, что я должен вроде бы летать над предметом, и тогда я смогу объективно его описать.
Много позже я подумал, что в этой фразе «эта страна» вместо «моей страны» для меня, во всяком случае, есть еще и иной смысл.
Дело в том, что русское слово «моя» или «наша» предполагает владение, обладание.
Например, «мой хлеб» или «моя одежда».
Кто-то, наверное, может так сказать о стране, называя ее «моей», но только не я, так как я очень бережно отношусь к словам.
К русским словам и к русскому языку.
Я на нем думаю и именно поэтому я – русский, у меня русское сознание.
Так что я не могу сказать, что я владею этой страной, потому что, с моей точки зрения, владея, ты можешь поступать с ней как заблагорассудится – можешь делить, продавать.
Поэтому я не могу сказать про эту страну, что она моя. Я не в праве. Я часть этой страны.
Я в этом деле похож на американских индейцев или на аборигенов Австралии.
Когда тем и другим белые предложили купить их земли, они ответили, что земля им не принадлежит, что это они принадлежат этой земле.
Я именно так себя и ощущаю – принадлежащим этой земле. Она входит в поры. Она в моем существе.
Я ее чувствую. Я ее ощущаю. Кожей.
Я ее защищал, защищаю и буду защищать, потому что мне за нее больно, потому что я – ее часть.
Это очень глубоко во мне сидит.
Так что эта страна не моя, это я – маленькая часть этой замечательной, дивной, удивительной, родной для меня страны.
И потом в «моей стране» я могу бросить на землю окурок, могу плюнуть, вообще, могу сделать что угодно, а вот в «этой» стране я не буду этого делать. Мало того, если кто-то бросит окурок или плюнет тут на землю, то мне становится больно.
Я физически ощущаю эту боль и унижение. Это в меня бросили окурок и на меня плюнули.
И я страдаю, когда вижу, как сносят старинные дома.
Я страдаю от одного только вида развалин и помоек.
Мне больно. Ничего с этим не могу поделать. Болит.
* * *
«Все мы трудимся на великой ниве нашего просвещения, жатва которого зреет на наших глазах.
То есть медленными шагами негромкого, случайного приращения наши физические, математические, геодезические, технологические, химические, историографические, драматические, биологические и гомеопатические знания, а также всякие прочие отросли человеческого разумения в течение многих столетий всползали на вершину, достигнув которой они не только не станут более куда-либо всползать, но и вообще перестанут двигаться, колебаться, вздрагивать и вздуваться» (Эрик Гильдебранд. «Чтения»).
* * *
Баса, ой баса! Это то же самое, что краса, хорошевство, пригожесть, нарядность, изящество, украса, прикраса. А что еще остается? Что еще можно сказать?
Эта земля должна возопить.
Попомните мое слово.
Обязательно это случится, потому что нельзя.
Нельзя безнаказанно срывать скверы и ставить на их месте дома. Нельзя это делать.
Вырубили дерево – посадите дерево, перерыли газон – посадите газон. Эта земля и так вас долго терпит.
А потом пойдут плывуны. И дома начнут под землю уходить. Вы же строите как попало. Это даже строительством назвать трудно – вы хапаете. Вы хапаете, хапаете, хапаете. Все никак не нахапаетесь.
Вы сгоняете людей с понравившейся вам земли.
У вас на дворе Средневековье.
Вы сейчас живете в Средние века.
Вам понравилось что-то, вы пришли и отобрали. Это называется «Средние века».
Средневековьем это все называется.
А вокруг уже давно все живут по другим законам, и только вы отличаетесь удивительным историческим долголетием. Длите вы историю.
А она уже прошла.
Ее уже в школах изучают: «псы-рыцари», «монголо-татарское иго», «овцы съели людей», «восстание лионских ткачей».
Все уже было.
А у вас – и было, и есть, и будет.
А потом будем искать врагов на стороне.
А потом будем говорить, что пришли из-за границы и все-все нам тут порушили. Только мы, понимаешь, взялись созидать, наваяли, а они, поганцы!..
Обязательно придут.
И порушат. Обязательно.
Потому что нельзя рыть яму в песке и думать, что она простоит вечно.
Чем глубже яма, тем выше желание окружающего песка в нее хлынуть.
И он хлынет. Ему ничего не останется. Вы глубоко роете, вам все мало.
И охрана нашей природы вас поддерживает.
Потому что это своя охрана.
Она появляется по мановению волшебной палочки. Раз – и появился кудрявый охранник.
Защитник природы. Ее радетель.
Очень у него гладкая, сытая морда.
Почему у него морда? Потому что лицом это никак нельзя назвать.
Только мордой. Щелк пальцами – и он заговорил. И все о полях, да о лесах, да о реках и нерестилищах для рыб.
Плевали вы на эти нерестилища.
И на город вы плевали.
И на скверы.
