Меняется и язык.
Русский язык меняется.
Восхитительный русский язык Гоголя, Белинского, Тургенева, Пушкина, Салтыкова-Щедрина остается только в полных собраниях сочинений. Жаль. Мне жаль старинные слова.
Нет уже тех романов, которые писал Лев Николаевич Толстой. Теперь пишутся другие романы.
Беспокоиться об этом не стоит. Язык сам пробьет себе дорогу. Он живой. У него есть руки, ноги, голова, а есть и другие места. С их помощью удаляются экскременты.
Это его, языка, экскременты, и они должны идти.
Меняется все. Меняется облик планеты, технологии, пища, жилища.
Вот только национализм не согласен меняться.
Национализм не согласен с течением времени.
А между тем даже лозунги меняются, меняются гимны и кличи.
Вот раньше был клич: «Гей, славяне!» – так он сегодня, например, звучит ой как сомнительно.
Вдумайтесь: «Гей!» – а теперь: «Славяне!»
* * *
О наших предложениях о совместном использовании чего-то огромного там на юге.
«Величие духа, явленное этим поступком.» – именно так я и начал бы о нем свою речь.
Ведь только он появится где-то, как и нате вам – он прямо-таки неотразим.
И в речах, и в словопрениях.
Оратор, право слово, прирожденный оратор.
А убедительность – можно так сказать – опережает каждое его слово.
И еще об элементах.
Такие элементы, как логика и риторика, столь гармонично ни в ком еще не соединялись.
И вдобавок он так тонко чувствует слабости и страсти своего собеседника.
Сама природа не сочла бы лишним заявить: «Этот человек красноречив!» – будь у природы способность к подобному изъявлению чувств.
Я же добавлю: защищает ли он слабую или же сильную сторону вопроса, нападать на него опасно.
Не думаю, что он когда-либо читал Цицерона, Аристотеля, Плутарха, Платона, Сенеку или Плиния младшего; не уверен, что хоть раз в жизни он высек в уме своем малейшую искорку ораторских тонкостей хотя бы беглым чтением иных политических авторов (впрочем, возможно я и ошибаюсь), но, господа хорошие, каково? Человек, не знающий порой даже названий своих орудий, способен так ловко ими пользоваться.
Еще бы! Ему приходится ежеминутно защищать прижившихся у нас тысячу маленьких парадоксов комического свойства, большая часть которых явилась нам поначалу в качестве простых чудачеств, позабавивших нас с полчаса. Так что нельзя не поднатореть в этом деле, муторном и непростом.
И здесь стоит предупредить любознательные умы против неосмотрительного приема внутрь этих наших странностей, которые после многолетнего свободного и беспрепятственного входа в наш мозг требуют потом для себя права постоянного поселения, действуя подобно дрожжам, но гораздо чаще по способу нежнейшей страсти, которая начинается с вольных шуток, а заканчивается совершенно серьезно.
«Как чертыхаться – так смеяться, а как рожать – так плакать!» – гласит народная мудрость.
Порой и здравый смысл может стать жертвой его остроумия, но во многих своих взглядах, пусть даже на неискушенный, непосвященный взор странных, он был и остается совершенно прав.
Я даже решусь утверждать, что во всех предыдущих исканиях он всегда оставался верен себе, поскольку систематичен, подобно всем систематикам, и готов сдвинуть небо и землю и все на свете перевернуть вверх дном для подкрепления своей гипотезы.
Словом, он очень серьезен, пусть даже он теряет порой терпение, видя, как люди, особенно высокорожденные, которым следовало бы быть просвещенными, проявляют куда больше беспечности, чем надо бы.
Засим умолкаю!
То бишь договорились мы с этими, слава тебе Господи!
* * *
Знаете, есть такое звание «почетный гражданин».
Иногда его добиваются годами. Его ходят выпрашивают, или не ходят и не выпрашивают, но все равно волнуются, звонят нужным людям.
А те говорят: «Подождите. Имейте терпение. В этот раз проходит вот тот-то, а потом – вот этот!»
Ужас, жуть.
Сколько всего порушено внутри. Сколько там растоптано. И все это на старости лет.
А по молодости-то заявлял, что «ни за что» и «никогда». И тогда были идеалы. Тогда – с пеной у рта…
А теперь вот идет другая пена. Другого цвета.
Хотя спроси его сегодня, и он тут же скажет, что ничего он не менялся, всегда был таким и страдает он за все то же, за то же самое.
Конечно, это хорошо, здорово – все-таки оценили.
Оценили, завернули, бирку выставили. Оценили – значит, есть цена. Определена. И от этой цены теперь никуда. Никуда не деться.
И в нужный момент – достаем из специальной ячейки – ну-ка заговори, зайчик! И он заговорил.
И все говорит и говорит, и все предлагает и предлагает, и все такое нужное, для общего блага.
Для того и держат, чтоб говорил, – так что он все оправдывает. И так было всегда.
Почетные граждане отличаются от просто граждан этим удивительным умением – умением говорить.
Здорово у них это получается – говорят как заведенные.
Словно бы их завели.
Такой специальный механизм сзади.
То есть просто гражданин, как в древних Афинах, в рубище и сандалиях – это не совсем то.
Он же остается верен только себе, а кто об этом знает?
А вот о вере почетных граждан знают все.
Или должны знать.
Просто гражданин сам для себя определяет: что для него правда, что ложь и как он служит своему Отечеству.
Он даже определение Отечеству придумывает сам.
Он все делает сам, бедняга. Безо всякой подсказки.
Сам себе выбирает религию, законы, муки совести. Он выбирает себе жизнь и служение. Он определяет, кому он служит, почему он служит и как он служит.
Просто гражданин приходит в этот мир, живет в нем и уходит из него неоцененный.
Почему неоцененный? Очень даже оцененный.
Он сам себе это выбрал и сам все оценил. Обычный гражданин – это же мир. Мир в собственной душе.
* * *
Недавно я говорил с одним англичанином. Вернее, он ирландец, и англичанином я его назвал по привычке: все жители Великобритании англичане.
Это не так. Попробуйте шотландцу сказать, что он англичанин. Да он от возмущения лопнет.
Англичане же захватчики.
Для ирландцев они захватчики вдвойне. Так что я очень извиняюсь.
Имя у него вполне нейтральное, зовут его Генри. У него есть небольшой по меркам этой страны бизнес, он выпускает газету. Некоторое время мы с ним болтали о политике и о политиках и ругали их нещадно.
Потом мы перешли к экономике. И тут мне стало интересно. По нашим меркам у Генри предприятие среднего бизнеса, но он совершенно не понимает, что такое налоговые проверки.
– А зачем вас проверять? – спрашивает он.
– А что, тебя никогда не проверяют?
– А зачем?
Оказалось, что дело в туманном Альбионе обстоит следующим образом. В конце отчетного периода (чуть ли не в конце года) приходит к нему сертифицированный аудитор, который очень быстро прикидывает дебит и кредит (а там все очень просто: деньги пришли, деньги ушли) и выдает ему сумму налогов, он ее платит, и больше к нему никто не приходит.
– Никто-никто?
– Никто.
– Никогда?
– Никогда.
– А вдруг ты утаил, заплатил меньше?
– Но аудитор же проверил.
Аудитор у них все это проверяет, как я понял, за пять минут. То есть все, что Генри вздумается записать себе на необлагаемую налогами базу, он, Генри, записывает. То есть государство получает не столько, сколько оно хочет выжать из предпринимателя, а столько, сколько он хочет ему заплатить.
Вдумайтесь! Все доверяют всем. То есть Великобритания – это страна на доверии. «Народ и партия едины».
Вот она мечта-то. Тут все за всех.
И это несмотря на то, что англичан каждый второй считает захватчиками.
А у нас – «идет охота на волков, идет охота, на серых хищников, матерых и щенков».
0хота у нас на нас. Сезонная. И ни о каком «единстве» речи быть не может.
Могу написать это большими буквами для тех, кто этим единством все еще бредит.
Только сила, только давление. То есть силовикам все больше и больше делегируется полномочий, после чего за ними, за силовиками, уже не уследить.
Так что коррупция, господа, – движущая сила нашего общества.
А государство и общество находятся в состоянии непрерывной войны.
То есть Россия сидит на двух разъезжающихся стульях.
Она удержится на них только в том случае, если умеет делать шпагат. Надеюсь, что умеет.
* * *
Наградили Солженицына. Он очень болен, это видно. Он худ, плохо говорит.
Человека, занятого словом, собственная невнятная речь угнетает скорее любой болезни.
А я помню еще те времена, когда все выступали с осуждением его «Гулага», а в прессе писали, что он предал родину. Я тогда говорил, что надо сначала прочитать, а потом осуждать.
Когда я прочитал «Гулаг», я два дня чесался. Зуд пошел по коже, я два дня не спал.
В последней автономке это было. В 1990 году.
Он был напечатан в «Новом мире» в четырех журналах. Мне хватило одной трети первого.
