А замполит корабля ходил по каютам, находил эти журналы и изымал их как вредные, отвлекающие от несения вахты.
Я пришел с моря и вышел из партии. Первым в части.
Тогда еще это было не принято, это потом все из партии строем вышли. Меня спросили, конечно, чего это я, а я их спросил: «А вы «Архипелаг Гулаг» читали?»
Хорошо, что я прочитал его так поздно.
И хорошо, что замполиты нас от этого чтения так берегли. Я бы не знаю что сделал, прочитав это все не в 1990 году, а раньше. Расстрелял бы, например, всех замполитов или сам бы застрелился.
Великое произведение.
Гнали – и его, и произведение.
А теперь вот награждают.
А до этого было награждение Ростроповича.
Власть торопилась. Все это походило на снятие посмертной маски с еще живого. Очень тягостно.
Какие-то вещи делать нельзя.
Мародерствовать, например, обирать еще теплого.
К слову, холодного тоже нельзя обирать. Почему-то тогда именно это мне и пришло на ум.
И Ростропович, и Солженицын – великие люди.
Они свое сделали, но им, беднягам, нужно еще и одобрение власти.
Великие хотят быть мелкими.
* * *
Когда я слышу о том, что этот год объявлен годом русского языка, мне все время хочется спросить: а почему только год? Может быть, продлим это дело года на полтора, на два, на десять?
И потом, о каком русском языке идет речь? О классическом литературном русском языке?
Вряд ли. Скорее всего, имеется в виду язык разговорный, который тоже нуждается во внимании, но это внимание не такое убыточное, потому что защита литературного русского языка – это, я вам скажу, очень большие деньги.
Ведь литературный язык существует не только в среде его немногочисленных носителей, но и в книгах – главном его хранилище.
Вот детективный язык сохраняется сам. С телеэкрана он просто льется, в книжных магазинах он нарасхват, а авторы плодятся, как домовые мыши в отсутствие кота.
А вот литературный русский язык в России помрет скоро.
Помрет он, дорогие мои человеки!
Хороший перевод зарубежной литературы делается как минимум два года, и все это время переводчику надо что-то кушать. То есть перевод на хороший русский язык – это дорого.
Сейчас современная русская проза существует где-то сама, как плесень, поэзия – тоже.
Библиотеки кормятся чем придется, а книжная торговля у нас относится к Министерству торговли.
То есть книгами торговать – все равно что пивом. То есть сейчас книги – это коммерция, это не культура. Правда, НДС на книжную продукцию не так давно сделали десять процентов.
А во Франции, я слышал, он четыре процента.
То есть налог на родной русский язык в пользу родного государства у нас в два с половиной раза выше, чем у французов.
И каждый год книжные магазины выклянчивают у администрации льготу по аренде.
Без этой льготы торговле книгами на классическом литературном русском языке наступает труба.
Посчитаем еще налоги. Налог на бумагу и типографские услуги у нас восемнадцать процентов, а недавно он был двадцать процентов. 0н недавно и на книги был такой же.
Его после небольшого раздумья ввела нам как-то Государственная дума.
И все. Рынок книг рухнул. Цены в книжных магазинах сразу взлетели на двести процентов, но и с такими ценами магазины все равно еле-еле свели концы с концами.
Потом наше любимое государство опомнилось и опустило налог на десять процентов, но рынок в себя не пришел до сих пор.
То есть книга – это очень сложный продукт. Книгу на хорошем литературном языке надо сначала выстрадать, потом написать, потом издать, потом найти оптовика, через него продать и получить деньги на дальнейшее страдание.
С каждым годом рынок гуманитарной литературы в России сжимается, как шагреневая кожа, – оптовики разоряются, льготы на аренду заканчиваются, а магазины начинают торговать детективами и книгами о здоровье.
Конечно! Самое время объявлять этот год годом русского языка, а то от него скоро уже ничего не останется.
Вот в Швеции издательство гуманитарной литературы, насчитывающее в своем составе целых два сотрудника, выпускает в год минимум две книги тиражом в две тысячи экземпляров каждая.
И это на восемь миллионов шведов. Себестоимость – два доллара. Магазинам издатель продает книгу уже по десять долларов, и они у него покупают сразу в деньги. 0дин доллар с этой цены издатель платит оптовику-развозчику и еще один доллар он платит тому оптовику, что собирает заказы, – тот отправляется с книгой по всей Швеции и во всех магазинах ее показывает, после чего они и заказывают какое-то количество.
В магазине книга уже стоит двадцать долларов. Тираж в две тысячи продается за год-два, но к издателю это уже не имеет отношения – он продает книгу по собранным заказам сразу в деньги. Тираж две тысячи для восьмимиллионной Швеции оптимален.
А для стосорокамиллионной России такой тираж гуманитарной литературы огромен. Тут и тысяча экземпляров уже редкость. Обычная цифра – пятьсот. При этом наш издатель в своем издательстве числом в два человека должен выпускать не две, а двенадцать книг в год, и при этом он еле выживает.
Вот вам, ребята, и весь русский язык.
В Швеции действует могучая система поощрения издательств и магазинов, производящих и торгующих гуманитарной литературой. Там магазины и библиотеки есть в каждом населенном пункте. И они прекрасно укомплектованы. А если магазин торгует без прибыли, то и налоги с него не берут.
Вдумайтесь! С магазина не берут налоги! Потому что он, магазин, сработал на культуру!
Потому что или ты тратишься на культуру, или на тюрьмы! На тюрьмы дороже!
Кстати, о тюрьмах! В тюрьмах Швеции, в сравнении с нами, почти никто не сидит!
Вот вам и забота о языке.
* * *
Грушинский фестиваль авторской песни – это явление природы.
Такое же, как гроза или ветер. Оно самостоятельное и живое – запрещай его или не запрещай.
Люди пели всегда. Они и при Батые пели.
Пение – это же свобода. Поющий свободен.
Он свободен внутри, и потому потуги некоторых партий присоседиться, притулиться, застолбить участок рядом очень смешны.
Поющий не нуждается в партиях, это партии в нем нуждаются, потому что рядом с поющим очень остро ощущают свою полную и окончательную никчемность.
Другая шкала ценностей. Брось при поющем в огонь пачку денег, и он не прекратит пение, чтобы выдернуть их из огня.
И тут можно окружать себя охраной, великолепными собаками для охоты на львов, одеваться, как на парад, или привозить с собой комфортабельный дом на колесиках – все едино тебя никто не заметит.
Тут ты или можешь сочинять и петь – тогда пожалуйте на сцену, или не можешь – тогда ваше место среди зрителей.
Конечно, то, что организаторы Грушинского фестиваля в этом году поделили его, особой радости не добавляет, потому что сразу становится ясно – спорят деньги; но и какого-то особенного влияния на сам процесс пения эти споры не оказали. Разве что многие не приехали, потому что не хотели, чтоб спорящие тащили их на баррикады – пусть так, люди все равно пели, и были конкурсы и лауреаты.
Можно, конечно, сетовать на уровень, говорить о степени мастерства, можно приводить аргументы, размышлять – но авторской песни-то все равно. Она песня туристов, костров, дорог, сырых палаток.
Авторская песня – это гитара и небольшой круг слушателей.
Авторская песня – это огромное число песен и авторов, из которых время оставит, возможно, только несколько песен и несколько имен. Остальное уйдет в небытие – и это правильно. Сквозь века пройдут только камни и рукописи. Не все, но пройдут.
На Грушинском фестивале люди улыбаются – и это, как мне кажется, главное достижение.
Мы отвыкаем улыбаться.
Россия – как побитая собака – никак не может растянуть губы в улыбке.
Очень хочется, чтоб она заново научилась это делать.
Такое простое упражнение для мимических мышц – а вот никак.
А тут я увидел улыбки людей, и это здорово, праздник получился.
Конечно, еще много всего мешающего. Авторы – народ не слабый, но ранимый, и если во время выступления появляется нетрезвое лицо отечественного песенного воздыхателя, которое во время выступления начинает орать, как самаркандский ишак, то это мешает всем, и, как мне думается, надо бы их вынести куда-нибудь и там сложить штабелями.
И еще очень мешает мусор. Невозможно петь, если под зрительскими скамейками перекатываются пустые бутылки. У мусора очень прилипчивый нрав. Мусор все делает мусором. И мне хочется воскликнуть: «Ребята! Давайте уберем нашу планету! Авторская песня – это же планета. За ней надо ухаживать. Ее надо лелеять. Пожалуйста, убирайте не в понедельник, а каждый день. От этого легче петь!»
Вот и все, что я хотел рассказать о Грушинском.
* * *
Вот и День Военно-морского флота наступает! Боже мой! Боже мой! Боже мой! Радость-то какая и счастье! Слезы, слезы, слезы.
