Марек ушёл. Потом Звержина предложил:
– Иди туда, а я пойду сюда. Как только их найдёшь, закричи мне или я закричу тебе.
– Если ты найдёшь лошадей, приезжай за мной, – кричал издалека Звержина Швейку, – мы бы на них поехали, а быков погоним перед собой.
И с этим они разошлись в разные стороны, а Швейк пошёл дальше в степь, осматриваясь вокруг, чтобы поскорее пригнать скот хозяина.
На сжатых полях паслись огромные стада, но Швейк нигде не встречал таких лошадей и быков, которых он бы мог признать принадлежащими Трофиму Ивановичу. Когда ему случалось набрести на быков, пасшихся в одиночку, они подымали хвосты и убегали. Точно так же было и с лошадьми. Едва только к ним приближался Швейк, как они раздували ноздри, втягивали воздух, фыркали, били задними ногами, и Швейк только смотрел, как они летели по степи с развевающимися гривами и хвостами.
Было жарко. Швейк уже выбился из сил; он снял блузу, лёг, немного поспал и опять принялся искать лошадей.
Недалеко виднелась уже другая деревня, когда ему улыбнулось счастье. Возле пасшегося стада он заметил лошадей, в которых признал лошадей своего хозяина.
Он подошёл к ним и стал звать:
– Фуша, Фуша!
В то время как другие лошади бросились бежать, одна кобыла, вытянув шею, стала принюхиваться к куску хлеба, который вынул Швейк из своего кармана.
Швейк победил. Он схватил лошадь за гриву, вскочил на неё, отделил от стада шесть быков, о которых он не сомневался, что они принадлежат его хозяину, и стал их гнать по направлению к своей деревне.
Это была чудовищная работа, так как быки отказывались повиноваться. Они разбегались, тоскливо мычали и бежали назад к стаду. Едва Швейк возвращал одного, как убегали три других.
– Раз я оказался в этой Америке ковбоем, то я не должен опозориться, – сказал Швейк, сгоняя быков вниз в овраг. – Черт возьми, я повиновался столько лет на войне, а тут мне волы[4] не хотят повиноваться? Это забавно, вот тут человек не может управлять шестью волами, а там два осла управляют целыми народами!
Эта речь подействовала на волов. Возможно, это объяснялось тем, что когда он их загнал в овраг, то стадо исчезло у них из глаз, они скучились и побежали вместе, а лошадь пошла за ними быстрым темпом.
– Вот бы теперь на меня посмотрел гейтман Сагнер, – продолжал разговор сам с собою Швейк. – Вот бы он поучился, как нужно вести солдат в бой. Честное слово, это как у нас в армии: волы впереди, а офицер сзади.
Швейк выпятил грудь и, полный гордости от своего «офицерского» чина, начал командовать во все горло.
Крик понёсся по степи такой, что старый крестьянин, складывавший сено на отдалённом поле, поднёс руку к глазам, осмотрелся и затем неожиданно заорал:
– Эй, православные! Австриец – конокрад! Эй, люди добрые, гоните чёртова сына. Подожди ты, чёртов сын, мы тебе покажем!
И он побежал к соседнему полю, отвязал от воза лошадь, вскочил на неё и во всю прыть погнался за Швейком, отчаянно крича:
– Конокрад, конокрад! Держите его, у Петра Ивановича кобылу украл, догоняйте его!
Шум, который поднял старик, разносился далеко по полю, как звук трубы архангела о последнем суде, и произвёл соответствующее действие. Со всех сторон появились мужики на конях, бабы, девчата и дети, и по степи загудело:
– Конокрад у Петра Ивановича кобылу украл!
Понукая лошадей, крестьяне собирались окружить Швейка со всех сторон. Швейк скорее почувствовал, чем увидал, что ему придётся плохо, бросил волов и стал бить сапогами в бока свою лошадь.
Рёв всадников становился сильней и безумней. Самый отважный из них направился было прямо к Швейку и так перепугал лошадь Швейка, что она понеслась во всю прыть против желания её всадника. Она рванулась вперёд с такой силой, что Швейк вынужден был схватиться за её шею, чтобы не слететь, и понеслась по полю, едва касаясь копытами земли, и, совершенно неуправляемая, влетела во двор Трофима Ивановича, ожидавшего с Мареком, когда пленные пригонят скот.
Швейк слез с лошади. Трофим Иванович его спрашивает:
– Где нашёл? Зачем же ты её так гнал, лошадь вся потная! – Но, осмотрев внимательнее лошадь, он воскликнул: – Да ведь это вовсе не моя лошадь, ведь это кобыла! Это кобыла, которую я в прошлом году продал Петру Ивановичу!
И в этот момент во двор влетело около пятидесяти всадников с криком: «Где конокрад? Убить его! Закопать живьём!»
Они остановились, когда увидели Швейка с Трофимом Ивановичем. Хозяин вышел к ним и широко развёл руками:
– Ну, глупцы, глупцы, что с ними сделаешь? Пошлю я их за лошадьми – они мне чужих приведут! Коней не знают, быков не могут найти, а говорят о себе, что люди грамотные и что дома газеты читают! Возьмите, пожалуйста, эту кобылу назад и отведите её в Королевку, а Петру Ивановичу кланяйтесь.
Всадники повернули лошадей, выехали, а Трофим Иванович долго ругался и проклинал всю Австрию, австрийцев, проклиная день, когда ему вздумалось взять пленных на работу, плевался, удивлялся и наконец перестал тогда, когда услыхал голос Звержины: «Ну, цоб-цобе, цобе!»
– Ну, хоть бы тот пригнал мне быков. Ну-ка, ребята, запрягайте, мы ещё успеем два раза нынче сено привезти.
Первая пара волов вбежала во двор, и из уст Трофима Ивановича вновь посыпались ругательства. Потом двор наполнился быками, коровами, овцами, а Трофим Иванович рвал на себе волосы и кричал на Звержину, гордо стоявшего среди ревущего, мычащего и блеющего скота.
– Я, мать… приказал, чтобы ты пригнал наших быков, мать… а ты, мать… что ты пригнал, мать… Морда германская, сволочь австрийская, ведь этот скот, мать… не наш! Гони его туда, откуда пригнал, а то убью, мать…
А когда его отчаяние прошло, он побежал к хате и позвал дочерей. Те выбежали, и он распорядился:
– Попросите сейчас же трех лошадей у соседа, поедем искать свою скотину.
Девчата моментально прибежали с лошадьми. Трофим прыгнул На одну, показал рукой на пленных и сказал:
– Самим приходится искать быков, у них ни у одного шарик не работает.
– У них все, что у других людей обыкновенное, – у них маленькое, – вздохнула Дуня, садясь по-мужски на спину лошади.
Наташа уже выезжала со двора.
Поздно вечером вернулся Трофим Иванович с лошадьми, а ещё позже дочери пригнали быков.
Когда все пришло в порядок, хозяин пришёл к пленным и. каясь, сказал:
– Простите, дети, что я вас утром ругал по матушке. Вы не могли найти, скотина зашла далеко, кони на тридцать вёрст в степи были. А быки были аж возле самых Кохоновиц. Простите, ребята, грехи мои.
– Прощаем, прощаем, – усмехнулся ему Швейк, – но я так набил задницу, что теперь буду целую неделю прикладывать сладкий лист, чтобы охлаждало и чтоб слишком не горело. Почему ты не напишешь на быках свою фирму, когда пускаешь их в мир божий?
Как Дуня говорила, так и случилось: в воскресенье приехали гости – жених с родственниками. Трофим Иванович низко кланялся, приветствуя гостей, и сейчас же позвал их к обеду. Они вошли в хату, долго молились, кланялись, потом уселись вокруг стола, все подали руки пленным и стали расспрашивать их об Австрии и о том, почему произошла война.
Потом Наташа начала ставить на стол все, что мать напекла и наварила. Это был торжественный обед, состоявший из лапши молочной, вареников, жареной курицы, блинков, намазанных кислой сметаной. Деревянные миски ставились на стол такими полными, что Швейк и Звержина закрывали глаза от блаженного ощущения, а Швейк, расстёгивая пуговицу у брюк, понукал Марека:
– Ты ешь тоже, пользуйся случаем. Черт возьми, жалко, что человек не верблюд: нельзя наесться на семь дней сразу.
Дуня на обед даже не показывалась. После обеда Наташа поставила самовар. Хозяйка любовно во все глаза смотрела на жениха и уж видела в нем своего сына. Это был двадцатилетний парень, в начищенных сапогах, красной рубахе, подпоясанной пёстрым шерстяным кушаком. Потом мать жениха посмотрела на пленных, а затем вопросительно на Трофима Ивановича. Тот понял, равно как и Марек, что она хочет начать и что перед ними не решается. Хозяин поэтому сказал:
– Можно, они ни черта не понимают. Марек оттащил Швейка на лавку у печки, чтобы не мешать. Звержина ушёл. Мать жениха откашлялась и затем, посмотрев на иконы, на подушки и вычищенный самовар, сказала:
– Чтобы вы знали, зачем мы пришли к вам. У вас есть товар, не какой-нибудь товар; а у нас есть купец, тоже не обыкновенный. Наш Илья парень хороший, хозяйственный, да и красавец на погляденье.
– Да, да, – радостно подтвердил Швейк Мареку, – это, видно, какой-то фрайер с этим кушаком.
– И уж время, чтобы Илья невесту в дом привёл, – продолжала, словно резала, мать. – Барышни у нас в деревне за ним бегают, а он и слышать не хочет. Я сама ему одну выбрала, красивую да горячую, иду к нему: «Вот, Илюша, вот на этой тебя женим». А он отказывается: «Как же, мамаша, у нас на дворе чёрной курицы нет, а ты хочешь меня женить на чёрной?» Ну и признался, что не любит её, потому что ваша Дуня засела у него на сердце. Вот он её бы хотел в жены взять. А я её не знаю, ещё и не видала, где она у вас?
