— Я сказала, что ходила за телятиной… Какой вы странный!
— Простите! Мне послышалось, что вы сказали что-то по-итальянски. Те-ля-ти-на… Те-ля-ти-на… — прошептал он.
— Хорошо же вы, должно быть, знаете итальянский язык…
— Я не могу знать его плохо. Понимаете? Не могу знать его плохо, потому что не знаю совсем.
Софья Ивановна замолчала и стала придумывать, как бы ей поделикатнее отвязаться от своего спутника. Ей очень не хотелось, чтобы их увидели вместе, так как бедный «декадент» был почему-то особенно несимпатичен ее ревнивому мужу. Петр Игнатьевич не ответил ему на визит и, когда встретил его с Софьей Ивановной на музыке в городском саду, немедленно увел жену домой и закатил ей сцену, какой, как говорится, и «старожилы не запомнят». После этой истории Софья Ивановна старательно избегала опасного поэта, терпеливо ожидая осени, когда он уберете к себе в Петербург. Мужа, положим, теперь на станции нет — он в «Контиках», но все равно, ему насплетничают… А с другой стороны, нельзя же его прогнать сразу — все-таки человек услугу оказал. А и некрасив же он, голубчик, взглянула она искоса. Петух не петух… черт знает что!..
— Я знаю, о чем вы сейчас подумали, — прервал он ее мысли.
— О чем? — испугалась Софья Ивановна.
— Вы подумали о том, что жизнь наша бесцветна и тосклива… Зачем вы здесь живете? Разве вы не чувствуете, что созданы блистать в свете?
Софья Ивановна успокоилась.
— Действительно, скучно, но мужу обещали скоро большую станцию. Тогда будет веселее.
— Вы постоянно сводите разговор на мужа: это прямо какой-то «незримый червь»!
Софья Ивановна хотела обидеться, но мелькнувший вдали красный зонтик отвлек ее внимание.
— Ой, ой, ой! Ведь это Курина!.. Жена помощника! — она стала торопливо приглаживать волосы, оправлять платье… — Ведь нужно же, как на грех… мерзкая сплетница! Перейдемте скорее на ту сторону полотна, на запасный путь, пока она нас не заметила.
Они быстро свернули налево и, перепрыгнув через проволоку семафора, приблизились к длинным рядам товарных вагонов, бесконечной цепью тянувшихся к станции, темная крыша которой выделялась тусклым пятном на сверкающей синеве южного неба.
— Скорей! Скорей! — торопила Софья Ивановна. — На крайний путь; там никого не встретим.
Тяжело гремя спущенными цепями, прошел мимо паровоз, обдав их целым клубом затхлого дыма, и, тревожно свистнув несколько раз, остановился. Стрелочник, помахивая красным флагом, вылез из-под вагона и, скосив глаза на Софью Ивановну, затрубил в рожок.
«Должно быть, он знает, кто я», — подумала Софья Ивановна и как страус, втянула голову в плечи, закрываясь зонтиком.
Они обогнули первый ряд вагонов, пролезли между колесами второго, кое-как протискались между расцепленными буферами третьего и тут только вздохнули свободно, чувствуя себя в безопасности. Здесь не было ни души. Издали доносилась перекличка локомотивов да отвечающий им меланхолический рожок стрелочника. Порой, далеко за крышами вагонов, быстро проносилось гигантское облако белого пара, протяжный свист разрезал воздух, затем опять все стихало. Да, здесь никто не видит. Кругом одни вагоны. Софья Ивановна обмахивалась платком, сдувая падавшие на глаза растрепанные волосы.
— Так вот этот забытый путь! — говорил «декадент», глядя на поросшие травой рельсы, уставленные товарными вагонами, с открытыми, зияющими, как черные пасти, входами, с беспомощно повисшими цепями. — Забытый путь! Как это красиво звучит! В этом слове целая поэма. Забытый путь!.. Я чувствую какое-то странное волнение, повторяя это слово… Я вдохновляюсь!.. — он зажмурился, втянул щеки и открыл рот, как дети, когда они представляют покойника.
Скажи когда-нибудь «забудь».
Но никогда тебя я не забуду,
Он медленно открыл глаза.
— Я разработаю это в поэму и посвящу вам.
— Мерси. Только рифмы у вас не хватает.
— Так вам нужна рифма? О! Как это банально! Вам нравятся рифмы! Эти пошлые мещанки, ищущие себе подобных, гуляющие попарно. Я ненавижу их! Я заключаю свободную мысль в свободные формы, без граней, без мерок, без…
— Ах, Боже мой!.. Смотрите, там идут! — прервала его Софья Ивановна, указывая на группу рабочих, шедших в их сторону. — И, кажется, Петин помощник с ними!.. Куда нам деться?!
— Спрячемся в пустой вагон и обождем, пока они уберутся, — предложил находчивый поэт.
— Я его не боюсь, — продолжала Софья Ивановна, топчась в волнении на одном месте, — только я такая растрепанная… и не могу же я ему объяснить при рабочих, что лезла на насыпь… Господи! Как это все глупо!
— Серьезно, самое лучшее—переждать в вагоне.
— Да как же я туда попаду? Тут и подножки нет.
— Позвольте, я подсажу вас. Только поторопитесь, а то они нас заметят.
Софья Ивановна кое-как влезла, оборвав окончательно кружевную оборку и запачкав платье обо что-то очень скверное. За нею следом вскочил и декадент, обнаружив необычайную ловкость и розовые чулочки с голубыми крапинками.
— Теперь встанем в тот угол. У, как здесь темно и прохладно. Все это напоминает мне милую, старую сказку… И жутко… и сладко.
— Ах, да замолчите же, они сейчас подойдут, — просила Софья Ивановна.
— Забытый путь! — не унимался декадент.
Но никогда тебя он не забудет,
Он вдруг замолк, прижав палец к губам и таинственно приподняв брови. К вагону подходили: послышались шаги, голоса… Остановились около…
— Этот последний вагон, что ли?
«Помощник! Петин помощник! — думала Софья Ивановна, замирая от страха. — Господи! Как все это глупо! Зачем я сюда залезла!.. Ведь это совсем скандал, если нас увидят!..»
— Отцепили? — спросил тот же голос.
— Го-то-во! — прокричал кто-то.
Дверь вагона, двигаемая чьей-то рукой, с грохотом захлопнулась… Тихо простонал рожок стрелочника, где-то недалеко отозвался свистком паровоз, и вдруг вагон, дрогнув, как от сильного толчка, весь заколыхался и, тихо покачиваясь, мерно застучал колесами.
— Господи, Боже мой!.. Да что же это?.. — шептала Софья Ивановна. — Они, кажется, повезли нас куда-то?
— Да, мы как будто едем, — растерянно согласился поэт.
— Вероятно, наш вагон переводят на другой путь…
— Уж это вам лучше знать. Вы жена начальника станции, а я не обязан понимать этих маневров.
— Не злитесь, сейчас остановимся и вылезем, когда рабочие уйдут.
— И какая атмосфера ужасная! Грязь! Какие-то корки валяются, даже присесть некуда.
— Здесь, должно быть, перевозили собак!..
Колеса застучали ровнее и шибче, очевидно, поезд прибавлял ходу.
— Не могу понять, в какую сторону мы едем: к «Лычевке» или «Контикам»? — голос Софьи Ивановны дрожал.
— Я сам не понимаю. Попробую немножко открыть дверь.
— Напрасно! Я слышала, как задвинули засов. Декадент схватился за голову.
— Это, наконец, черт знает что такое! Нет! Я узнаю, куда они меня везут! — Он вынул из кармана перочинный ножик и стал сверлить в стене дырочку, но дерево было твердое и толстое, и попытка не дала никаких результатов. Тогда он присел и стал буравить пол. Тоже пользы мало. Он кинулся к стене и принялся за нее с другого конца.
— Ах! Да полно вам! — злилась Софья Ивановна. — Ну, что вы глупости делаете!.. Только раздражаете!
— Так это вас раздражает?! Благодарю покорно! — вскинулся на нее поэт. — Человек впутался из-за вас в глупейшую историю, а вы же еще и раздражаетесь.
— Как из-за меня? — возмутилась Софья Ивановна. — Кто посоветовал залезть в вагон? Я бы сама никогда такой глупости не придумала… идиотства такого…
— Вы, кажется, желаете ругаться? Предупреждаю вас, что совершенно не способен поддерживать разговор в таком тоне.
— А, тем лучше! Не желаю вовсе разговаривать с вами…
— Прекрасно, — декадент помолчал минуту и затем стал обращаться непосредственно к Богу.
— Господи! — восклицал он, хватаясь за голову. — За что? За что мне такая пытка?! Разве я сделал что-нибудь дурное?
Софья Ивановна тихо стонала в своем углу.
— За что наказуеши? — взвыл декадент, решив, что к Богу удобнее адресоваться по-славянски. — Наказуеши за что?!
Душно было в полутемном вагоне. Через пробитое под самой крышей маленькое окошечко, вернее, отдушину, слабо мерцал дневной свет, озаряя невеселую картину: Софья Ивановна, в позе самого безнадежного отчаяния, поникнув головой, беспомощно опустив руки, прижалась в уголок, с ненавистью следя за своим спутником.
Декадент метался, упрекал Бога и сверлил вагон перочинным ножичком.
А поезд все мчался, все прибавлял ходу, весело гремя цепями, соединяющими звенья его гигантского тела, и не чувствовал, какая страшная драма разыгрывается в самых недрах его. Но вот колеса застучали глуше, толчки сделались сильнее и реже. Софья Ивановна заметила, как мимо окошечка проплыла большая розовая стена: подходили к станции. Загудел свисток паровоза; еще несколько толчков, и поезд остановился.
