- Я избыла искус, - продолжала она, обращаясь к своему черствому дядьке, - служить спутницей жизни мечте, Сну о Славе; но к какому же дурному сну я от него пробудилась! Редковолосый, с брюшком, старше своих лет, обсосавший вдоль и поперек свое прошлое, все менее и менее озабоченный мною и семьей… - Голос ее звучал жестко, меня корежило от ее тона, но тут он смягчился. Она прикоснулась к отвернутой щеке статуи; прикасалась ли она хоть однажды так к моей? - Задумчивый Финей, заботливый Финей, слабовольный Финей! С тобою я была бы сильной… и томилась бы, подозреваю, по какому-нибудь Персею!
При этих словах она всхлипнула; защипало глаза и мне, я обнажил кинжал и громко позвал ее через весь зал по имени. Она вскрикнула, и в ответ статуи словно ожили или вытряхнули из своих мертвых упаковок живых людей; слишком поздно осознал я противоестественную природу ее монолога: из-за спины Финея шагнул вперед - при щите и полном вооружении - Данай, еще с полдюжины облаченных на серифский манер - из-за Астиага, Эриксия и остальных, а из ближайших дверей появился и того больший отряд дворцовой стражи под предводительством крысорожего молодца и с мрачноликой Кассиопеей позади.
- Ох ты, - сказал Кефей, - они расставили тебе, Персей, ловушку. Увы.
Я потянулся было его проткнуть (а он - вытащить свой старенький меч), но был отвлечен более неотложной уфозой со стороны взревевшего на меня Даная. Счастливая помеха! Ибо на самом деле сокрушающийся происшедшему Кефей отдал дворцовой страже приказ убить всех устроивших на меня засаду, кроме Кассиопеи и Андромеды. На миг все оцепенели под градом приказов и контрприказов: Кассиопея призывала стражу подчиняться Галантию и поубивать нас, включая Андромеду и Кефея; Галантий внес в ее директивы поправку, уточнив, что Андромеду следует пощадить; в это же время Данай увещевал их помочь серифианам убить меня, Галантия и своих собственных царя и царицу, после чего они смогли бы установить в Эфиопии власть своей хунты; Андромеда же тем временем вопила сразу всем и каждому никого не убивать, а лично мне - что она к заговору непричастна. Дрот Даная просвистел у меня над плечом и угодил в ложе, впервые проткнутое копьем Финея двадцать лет назад; затишье кончилось. Сам Кефей вытащил его и нетвердой рукой метнул в Галантия; альфонс отступил на шаг в сторону, стражник позади него с ленцой отразил Данаев дротик щитом, и, ко всеобщему удивлению, тот воткнулся прямиком в декольте царицы. С выкатившимися от ужаса глазами, она тяжко осела и тут же, молотя пятками об пол, преставилась; Андромеда визжала; Кефей со стоном шагнул к Галантию, Данай с ухмылкой ко мне, стражники и серифианцы - кто к кому попало. Даже с мечом и щитом мне пришлось бы нелегко, ибо при избытке веса мне недоставало ни практики, ни дыхания; с одним безыскусным кинжалом Афины у меня не было ни малейших шансов. Данай посему счел, что у него есть время надо мной понасмехаться: "Недурная, старина, из твоей жены подстилка; настоящий еще живчик, пришлось только ей напомнить, для чего служит кровать".
На миг я испытал вспышку типично Финеевой паники перед своей неминуемой гибелью, но ее тут же затмила багровая ярость. Но сама же моя беспомощность привнесла и третью силу - я овладел собой. Пока Данай застрял на месте - называя Данаю матерью шлюх, за то что она первой раздвинула ляжки перед монетой, а меня, следовательно, первородным шлюхиным сыном и бумажной трахмой, - я понял, чему, как мне казалось, суждено было принести мне последнее удовлетворение: несмотря на неравенство нашего оружия, колебался он отчасти от страха, внушаемого ему Персеем, под легенды о котором у него прорезались зубы. Последний мой шанс дописать достойный, пусть и несколько выпадающий из общего стиля финал к этой золотой книге предстал передо мной так же отчетливо, как и в искусстве Каликсы: заявив (что в ином смысле было правдой), что предпочитаю состязаться на равных, я бросил в сторону кинжал и величественно двинулся на него с голыми руками.
- Пустая бравада, - с издевкой бросил Данай и отступил на шаг. Это была единственная победа, на которую я мог надеяться, ибо (как я спокойно заявил ему сквозь шум и гам) мы были рождены одной матерью; его руку замедляла простая неопытность в героебойстве. Я знал, что побледнел он всего на миг; я еще говорил, когда краска вернулась ему на лицо, меч взлетел вверх.- Смотри-ка, Андромеда (не могу сказать, говорил ли я во весь голос или же обращался про себя к своему полуобморочному я)! Твой любовник и впрямь пригожий парнишка, этакий юный Персей! - В этот миг куча мала разрядилась сразу двумя эпизодами: у моих ног волчком завертелся сшибленный с алтаря Эмафиона массивный серебряный кубок, а между нами, обнимая колени своего дружка, бросилась Андромеда. Заслонить? Остановить? Обнять? Умолить? Данай истово ее отпихивал, кричал на нее, шлем соскользнул у него с головы, самого его повело и развернуло. В считанные мгновения - их было меньше, чем этих слов, - я подхватил здоровенный кубок, пришедшийся моей руке более ко двору, чем его прототип рядом с давно разбитым паралитиком Эритием, и пока мой единоутробный братец, чуть ли не рыдая, на чем свет стоит крыл свои импозантные узы, залепил ему по голове такую затрещину, что кубок зазвенел, как самый настоящий гонг.
Словно прозвучал гонг, схватка тут же прекратилась. Данай свалился замертво. Оглушенный и ошарашенный собственным спасением, я крутил в руках его орудие: более поздней выделки, чем модель Эрития, он рельефно представлял предшествующую катавасию в том же самом зале. К тому же, будто изобразила этот день сама Каликса, пока обезумевшая от горя Андромеда любовно баюкала голову своего покойного непоседы, я заметил, что прообразом омываемой ее слезами раны, инталией метившей его висок, служило изображение на чаше его будущего погубителя. Теперь она, моя женушка, стояла с безумным взором и, причитая, выплакивала скорбь за всех: помимо Кассиопеи и Даная убиты были все до единого серифиане и, отнюдь не единственным из всех стражников, Галантий, которого Кефею выпало удовольствие сначала отправить к праотцам, а потом оскопить. Еще теплая плоть сплошь и рядом перемежалась давным-давно застывшей. Получивший легкое ранение Кефей рыдал у тела Кассиопеи; какой-то стражник похлопал меня по плечу и почтительно передал себя в мое подчинение вместе с оставшимися в живых коллегами: угодно ли мне, чтобы Кефей и Андромеда были убиты на месте, или я предпочту приберечь их для пыток?
Прежде чем я успел ответить, что спущу со стражников шкуру, если они не будут впредь подчиняться своему старому царю, Кефей взмолился ко мне пощадить жизнь дочери, не признавая при этом, что кто-либо из эфиопов способен покуситься на его собственную, которая уже летела в сторону Гадеса вслед за тенью его черной королевы. Подхватив кинжал Афины (отлетевший в кутерьме в его сторону, как его кубок в мою), он по самую рукоятку вонзил его себе в сердце, брызнула кровь, закатились глаза, и он умер так же, как и жил, - у ног Кассиопеи. Андромеда возопила, оборотясь от своего погибшего полюбовника к мертвому отцу, и даже окропила слезами волосы своей жестокосердной матери, корень и кокон всех наших злоключений. Затем она все еще по-царски надо всем восстала, оборотясь от отбросившей все страхи цыплячьей фигуры Финея ко мне и призывая меня ее убить, как я уже убил все, что было ей дорого.
- Мне жаль твоих, - сказал я. - И Даная.
Но ей не нужны были мои оправдания: как я отлично знал, заявила она, она ничуть не любила моего молоденького братишку, а лишь утешалась с ним; любила она меня - Персея-человека, а не златокожего героя или полубога, - и была мне супругою, доколе я по недостатку в глубине сердца взаимности не убил как супружество, так и любовь. "Ты никогда не любил меня, - обвиняла она, - ну разве что как легендарный герой может любить простых смертных".
- Она говорит совсем как ты.
Еще пару страничек? От ее слов моя душа содрогнулась; факт, однако, оставался фактом - моим фактом, который я впервые уловил каменной ушной раковиной, предсердием святилища Каликсы, - я был, и никуда от этого не деться, хоть это и сулит больше бед, чем побед, одним из Зевсидов, треклятым легендарным героем.
- Ты свободна, Андромеда, - сказал я ей.
Никаких благодарностей.
- Я была свободна всегда! - закричала она. - Несмотря на тебя! Свободна даже на утесе! - Я не мог оставаться с ней, пусть же так оно и будет. Протыкаемая или потакаемая, заявила она, она сыта мною по горло; если останется в живых, то в Иоппе, забрав из Аргоса наших младшеньких…
Противный средний Персей, глыбой застывший между юным истребителем и мужем, сподобившимся новой Медузы, глумливо прервал ее: "И найдешь другого Финея?" - его последние слова, ибо я без лишних слов казнил его на веки вечные, услышав, что их говорю. Посему я не стал утруждать себя оправданиями, когда Андромеда преисполнилась по этому поводу глубочайшего возмущения. Во-первых, бушевала она, ее дядюшка был добрым и тактичным малым, конечно же не героем, но во многих отношениях мне не чета; во-вторых, не стоит ли мне напомнить, что я отнюдь не являюсь единственным з.-к. героем в списке: вне всякого сомнения, захоти только - и она могла бы найти себе другого, еще золотое; но (в-третьих - и как по-царски сверкнули у нее на лице материнские глаза!) последнее, что только может прийти ей в голову, - это подчиниться другому мужчине, будь то герой или пигмей: нет, она не Кассиопея, все, чего она хочет от оставшихся ей лет, - как можно лучше обустроить собственную жизнь. Чего, в отличие от нее, жаждал я, так это, она бы сказала, почитания обожания, а не взаимной человеческой близости; ну что ж, будем надеяться, что я отыщу себе нужное: взморье наводнено косяками юных девиц, жаждущих подцепить преуспевшего немолодого мужчину… "Вроде твоей подружки в капюшоне, - с горечью заключила она, указывая на дверь у меня за спиной. - Поступай, будь любезен, как тебе нравится; мне больше нет дела; только оставь меня одну".
