Комбат поставил стаканы, налил каждому по сто и предложил выпить за победу. А третье место, по большому счету, и была настоящая победа.
Сам же виновник этого праздника вошел в казарму на первом этаже и прошел в кубрик, отгороженный химвзводу, где не обнаружил вообще никого, чему обрадовался и завалился дрыхнуть. Время было послеобеденное, и народ, видимо, угнали на работы.
А его на сегодня комбат своим словом освободил от физических нагрузок, которые, как известно, начинаются в армии в основном во второй половине дня, после проведения учебных занятий. А иногда и в первой, но это, если очень надо и если больше заняться нечем. Обычно и то и другое случается весьма часто.
Мудрецкий сидел напротив своего командира и упирался грудью в стол. Руки его безжизненно болтались вдоль туловища, а сам он пытался отвечать на вялые вопросы комбата.
– Чем на гражданке занимался, Мудрецкий?
Тот стал гундеть себе под нос, утирая подбородок о плечо, так как по нему постоянно текли слюни непонятно с каких делов. Наверное, из-за того, что перед ним комбат поставил открытую банку сардин в масле.
Пить уже не хотелось, а точнее – не моглось, потому как и вторая бутылка уже грозила окончиться. Мудрецкий прогукал об университете и биологическом факультете, и тут вошел майор Холодец. Как назло, он был трезв. Назло для Юры.
Теперь их было двое, комбат и майор. И отказаться от еще одного налитого стакана он не смог.
Холодец поздравил Мудрецкого с тем, что у него во взводе такие остроглазые соколы, и резко осушил свой стакан.
Когда лейтенант просто рухнул со стула, Стойлохряков поднялся, поглядел на лежащее бездыханное тело, колыхнул здоровым животом и снова опустился на свое место.
– Ну вот, – улыбался он, – такие дела. Молодежь. Наливай еще.
Холодец только успел войти в раж и стукнул стаканом по столу. В результате чего он вскоре наполнился.
Но комбат себе не налил. Он хлопнул руками по полированной крышке, поднялся, подошел к окну. И твердо сообщил, что ему хватит, все-таки как-никак еще рабочий день.
Было уже семь часов вечера, но комбата никто не беспокоил благодаря расторопности Холодца, сообщившего дежурному по части, сидящему на первом этаже, что у Петра Валерьевича заседание, и очень важное, и рано не закончится.
Похлопав себя по щекам и встряхнув головой, Стойлохряков повернулся и предложил Холодцу, сидящему с набитым ртом, перетащить лейтенанта Мудрецкого в уголок на диванчик, дабы тот спокойно почивал. Все равно дойти до своего общежития он не сможет, класть его в коридоре у штаба как-то нездорово. Пусть подремлет в командирском кабинете. Раз не выдержал обычных армейских посиделок.
Дверь открылась, и, переминаясь с ноги на ногу, войти в кабинет попросился уроженец Астраханской области, старший лейтенант Савелий Белобородов.
У него действительно имелась в наличии белая борода, а также пепельные брови. Он мог играть Деда Мороза без грима, над чем любил иногда подшучивать Стойлохряков. По этой причине он и разрешил офицеру ношение бороды, только с условием, что тот будет содержать ее в надлежащем порядке и не распускать лопатой, как у старого деда.
Белобородову сделали знак войти, а за его спиной маячила женщина лет тридцати пяти, зав. местным клубом. Стойлохряков знал ее. Она была женой одного из офицеров, которые служили в его батальоне, но вот чьей именно – сейчас он уже припомнить не мог. Даже, кажется, его Вера с ней несколько раз пила чай. Да-да, определенно она заходила домой к ним.
Он разгонял алкогольный туман в голове, но безуспешно. Поскольку Синицына Лена была офицерской женой, она не удивилась запаху и тому, что какой-то лейтенант рухнул на диван и дрыхнет на нем без чувств.
– Петр Валерьевич, – обратилась она.
Холодец побыстрее прожевал и попытался сделать озабоченное лицо, с которым он обычно встречал всех, кто к нему обращается, что случалось крайне редко, потому как все знали о бесполезности просьб к начальнику штаба. Он, по-русски говоря, был невосприимчив к чему бы то ни было, кроме собственных надобностей. А комбата – того можно было просить, что она и делала.
– Петр Валерьевич, – начала Синицына.
– Садитесь, – предложил Стойлохряков и указал ей на свободный стул.
– Спасибо.
Комбат кивком головы отпустил дежурного.
– Что случилось?
– Пока ничего не случилось. Вот дискотека хорошая из Самары приехала. У нас через час начало. А, понимаете, боюсь, не справимся своими силами с порядком. Народу придет много. Тем более что два автобуса приехали от соседей с Черноболотья. Кто знал, что они приедут? А тамошние, знаете, они какие? Клуба у них нет, так они к нам ездят. А под такую дискотеку хорошо собрались. Но я же не могу их не пускать. А автобусы уже приехали, и все болотные (а так, «болотными», называли между собою жители поселка своих соседей, у которых, соответственно, ходили в «дырявых») уже там, уже в зале. Не буду же я их выгонять? Дискотека в восемь, а они уже сидят, и парней намного больше, чем девчонок. Несколько бритых. Не люблю я бритых.
– Бритые и бритые, – не согласился Стойлохряков, – солдаты, вон они, все бритые.
– Но то солдаты.
– Да-да, понимаю. В общем, вам охрана нужна.
– Вы все так быстро схватываете, Петр Валерьевич, – залебезила Синицына.
– Пытаемся. Мы хоть и дубы... Да, майор?
– Так точно, товарищ подполковник, – резво ответил Холодец, – дубы. Но мы дубы не простые, а армейские, что значит – высшего качества.
– Хороший у меня заместитель, правда?
* * *
Ввалившись в казарму, люди устало падали на койки, для того чтобы хоть как-то отойти перед ужином. Простаков не слышал ни матерных слов, ни охов, ни вздохов. Химики пришли с тяжелых работ. Их после обеда бросили на помощь разгребающим кучи Резинкину, Сизову и Валетову. В результате весь взвод не очень хорошо пах.
Дед Боря, одурев от злости и усталости, увидев неподвижно лежащее здоровое тело, взбеленился и со всего размаху пнул ногой двухъярусную койку, которая со скрипом поехала по полу.
– Тише, полы, – ткнул его в плечо Забейко, – че, придурок, сам красить будешь?
Батракову было по фигу. Он наклонился над самым ухом у Простакова и заорал:
– Подъем!
Гора зашевелилась и, по пьяни, медленно поднималась во весь свой двухметровый рост. Глядя сверху вниз залитыми глазами на стоящего перед ним сержанта, который что-то там орал ему в лицо, разбрызгивая слюну, Простаков соображал, что происходит. Наконец он понял, что, кажется, его оскорбляют, потому как стоящие и лежащие солдаты не скрывают своих кислых улыбок, а кто-то просто ржет.
Проморгавшись, он услышал про себя, что его называют на нехорошие буквы. Все, что хотел высказать Простакову сержант Батраков, осталось загадкой для истории. Потому как огромный кулак по кривой траектории сделал свое черное дело. А может, и белое, это как посмотреть...
Если бы Леха метил в голову, то сержант без труда бы уклонился от развязного удара, потому как по пьяни Леха резво вдарить не мог. Но, на беду деда Жени, здоровый бил не в голову, а в плечо. Батраков, пролетая второй метр, подумал, что не стоило ему вот так вот, резко-то. Да было поздно. Он приземлился в районе двери и проделал бы головой в стене вмятинку, будь она деревянной. Но стенка оказалась кирпичной, заштукатуренной и закрашенной.
Больно. На пол посыпалась облупившаяся краска и немножечко этой самой штукатурки. Оглушенный Батраков пролежал несколько минут, а когда поднялся, увидел здоровое тело, снова лежащее на койке. В казарме было тихо. Все стали молча собираться на ужин.
Очень многие спешили избавиться от отвратительного запаха колхозной фермы и, скинув с себя китель, пошли мыть лицо и руки, но многие прежде занялись сапогами, на которые весьма много налипло, и несмотря на то, что внизу они почистились, но фрагменты оставались. А ароматы... ох уж эти ароматы.
К неудовольствию наковырявшихся за день в навозе солдат, вечером всех застроили. Было где-то без пятнадцати восемь, когда на этаж вошел майор Холодец и посмотрел на построившихся химиков.
Никто не улыбался. Ему вообще никто никогда не улыбался, а сейчас народ перешушукивался как-то вяло. Люди просто устали.
– А где этот, ваш здоровый? – тут же обнаружил отсутствие Простакова начальник штаба.
Простаков проморгался, и это все благодаря Резинкину, который предупредил его о том, что необходимо построиться.
– Я здесь, – пьяным голосом объявил он, вываливаясь на взлетку и занимая свое место после старшего сержанта Казаряна.
– Спишь, Простаков? – справился Холодец, подходя к рядовому.
– Так точно, – пробурчал он, глядя своими пьяными глазами в пьяные глаза начальника штаба.
– Можешь идти спать дальше.
Пожав плечами по привычке, Леха тут же выпал из строя и убрел в кубрик, чем вызвал ропот в стане бедовых дембелей.
