Я вам больше скажу: их, Модестов с Лукичами, на самом деле гораздо больше, чем можно себе представить. Мы на четверых указали просто для наглядности, чтоб, с одной стороны, получить представление, а с другой – чтоб у нас же с вами шарики за ролики тут же и не заехали.
А так, конечно, есть еще и радикалы по каждой линии. И не радикалы.
Из радикалов вот, например, Модест Митрофанович крайне тверезый (ММКТ). Случается такой Модест Митрофанович в нескольких фиксированных случаях, возьмем один – проверенный многократно – после чтения газет на политзанятиях в жэке. Он тогда говорит:
– Нет, ну в самом деле, Вась, коммунизм – это светлое будущее всего человечества, и Ленин – пророк его. И слава Богу, а не то не дай Бог.
И еще:
– А капитализм, Вась, – погибель наша. Да вот, сучий потрох, сам, того и гляди, дуба даст на радость всем людям доброй воли. Есть, Вась, в мире справедливость, видишь? И КПСС – ее синоним. Есть, Вася, видишь, прогресс, и мировой пролетариат – его повивальная бабка.
Понятное дело, с таким Модестом только и может справиться что Василий Лукич, выпивший одноразово, но до крайности (ВЛКВ-1). Вот вам еще один. Изъясняется он в первом часу ночи изысканно до хрустальности, не позволяя языку заплестись, а мысли обрушиться. Говорит он тому на кухне:
– Дурак ты, Модест, каких свет не видывал. И несчастные твои дети с внуками до седьмого колена. Вот меня завтра не найдешь, кто тебя слушать станет, баран заблудший? Тебя ж добрые люди с порога спровадят. И поделом. А то еще и морду надраят.
– Меня-то за что? – возмущается крайне трезвый Модест Митрофанович. – Мне-то не за что. А вот тебе, Вась, надо бы, свинья пьяная!
– Да я, сколько ни выпью, все трезвее тебя самого трезвого, трезвый мне тут сыскался, пророк с акушеркой. Синоним, говоришь? Фюрер тебе синоним.
– Я фашист?! А ну забери назад, а то, Вась, обижусь.
– А кто первый начал? Не заберу.
– Забери. Морду надраю.
– А вот хочу видеть.
– А вот и увидишь!
И так могут всю ночь напролет без особых издержек. В общем, стоят друг друга, хранят, титаны, мировое зыбкое равновесие. А вот если, не приведи Господь, на Модеста Митрофановича радикально трезвого не сыскать вдруг Василия Лукича выпившего в один присест до крайности, то тогда, конечно, неувязочка будь здоров, тогда, хлопцы, ховайся кто может, поскольку ни одному из остальных Лукичей такой Модест ну никак не по зубам.
Есть еще и крайне трезвый сам Василий Лукич (ВЛКТ), это после посещения какого-нибудь врача с доктором. Настроение у него трагичное. Охватывает оно собою все пространство Вселенной и по Евклиду, и по Лобачевскому. Оставаться крайне трезвым Лукич теперь намерен всю жизнь. Излагает он следующее:
– Человек – муравей. Живет и не знает.
Это раз.
– А помнишь, как встарь по килограмму на брата – и ни в одном глазу, и по девочкам? А ведь не ценили, Модест… Ценили? Значит, мало ценили. Где ж оно теперь, куда подевалось?
Это два.
И еще: – Паразитируют на народе. Нам с тобой дефицит, а сами икру лопатами. Всю жизнь вкалывал, как карла. И что имею? Шиш с хреном? Без хрена. Сволочи. Голый шиш!
И: – Это ж сколько лекарств удумали! А цены! Скажи, Модест, думаешь, стоит ради пилюль себя по миру пускать, или, может, само рассосется, а?
И неожиданное: – Не пью и другим не советую. Скольких, Модест, из-за змия недосчитались, знаешь? Алкоголь, скажу тебе, отрава та еще. Глупость, да и только.
С этим Лукичом почти все ладят. Ворчат, нудятся при нем, но ладят. И Модест трезвый по-обыкновенному, и Модест радикальный, и прочие Модесты в разных степенях принятости или же трезвого осатанения, а избегает его категорически лишь один Модест недобравший (ММНБ), но надо сказать, что этот Модест – чудак тот еще; он не только Лукича, а вообще всего на свете чурается, сидит дома взаперти и воет на лампочку в туалете. Это в лучшем случае. Так что погоды он не делает, и для статистики им можно пренебречь.
Остальные справляются.
Лукич супертрезвый объявляется раза два в году, перед зимой, скажем, и в конце весны, прямиком из районной поликлиники, гостит коротко, исчезает внезапно, и потом ничто не напоминает о его существовании до следующего сезонного возникновения.
– Глупость какая, – в один голос рокочут остальные Лукичи, когда его супертрезвые идеи кому-нибудь из них излагает кто-нибудь из Модестов. – И бывают же, Митрофаныч, такие люди, скажи! Хоть стой, хоть падай. Не дай бог до такого дожиться.
Одни Модесты им кивают, другие увиливают, но есть и парочка Модестов, кто близко дружен с этим радикальным абстинентом, и эти, разумеется, спорят с прочими Лукичами до такой хрипоты, что хоть и в рамках цивилизованности, а слюна все ж проскакивает.
То есть, как видим, тут гораздо больше, чем просто по Аристотелю: принял – не принял, и будь здоров. Даже при самом беглом наблюдении можно обнаружить множество Модестов Митрофановичей и Василиев Лукичей, разнящихся причиной, временем, количеством и качеством употребленного ими продукта. Тут есть выпившие водочки или коньячка обыкновенно (ВВ или ВК) и до крайности (КВВ и КВК), есть с утра (СУТР) или с вечера (СВЕЧ), есть полуденные (ПД) и полуночные (ПН), первого, второго и третьего дня созыва, обозначаемые соответственно цифрами 1, 2, 3, а свыше этого до семи дней – буквами «ЗСД» (заезд на среднюю дистанцию), а свыше семи – «ЗДД», где первое «Д» для слова «длинная»; еще есть недобравшие (НБ) и, соответственно, пере – (ПБ), коих не следует ни при каких обстоятельствах путать с буквой «К» для выражения крайнего состояния; экстремы – это никак не перехлесты и не недоборы, экстремы – это экстремы; есть еще Василий Лукич трезвеющий (ТЩ), у него аналогов среди Модестов не сыщешь, разве что в некой корреляции с ним пребывает Модест Митрофанович выпивший наскоро (ММВНС) и еще, пожалуй, Модест сильно недоспавший (СНДС) с дежурства (СД) или после рыбалки с уловом (ПРСУ) или без него (БУ); всех не перечислишь. И вот получается, что, скажем, Василий Лукич опробовавший на себе с утра коньячок с водочкой в переборе на средней дистанции (ВЛВВиКСУТРПБвЗСД) схлестнулся в полдень с Модестом Митрофановичем сильно недоспавшим и наскоро выпившим сто граммов водки после рыбалки без улова (ММПДВНСВСНДСПРБУ), и хочу видеть, как вы с этим управитесь. Чтоб за таким уследить, нужно мозгов и глаз куда больше, чем у нас с вами, всех вместе взятых.
Потом, глядите, у трезвого Модеста Митрофановича – семья, дети, внуки, а выпивший, бедолага, живет один с чужими людьми. Вот ведь. И только младшая дочь трезвого Митрофаныча имеет сострадание к этому человеку и тайком предоставляет ему посильный уход. Так-то.
А Лукичи все живут бобылями, порастерялись у них за жизнь дети с женами. Иначе говоря, как по-разному у каждого дела ни складываются, а многое у разных людей в этой жизни выходит одинаковым. Вот и жуиры все Лукичи до единого как на подбор. Однако ж соседку Клаву зазывают к себе лишь трое из них – ВЛ под циферкой 3, а также ЗСД и ЗДД. А два-три Модеста при этом (какие – не выдам) тайно воздыхают по Клаве и ревнуют ее к некоторым (до пяти) Лукичам.
Ну ладно. Всех не переберешь, как говорится, не перебреешь.
Так вот, опускает пригубивший Модест на тумбочку в прихожей Василия Лукича пустую стопку и видит перед собой любезного его сердцу ВЛВ на радостях. К нему-то он как раз и льнет и потому с порога задушевничает:
– Метро надо, Василь Лукич. А то мы эдак всю жизнь прокатаем коту под хвост.
Но выпивший Лукич дружил-то как раз с Модестом трезвым, пока не рассорился, а пригубившего его он, как прежде, так и теперь, откровенно недолюбливает и потому соглашаться с ним не намерен:
– А катакомбы? Это ж тебе не в сыре дырки. Нам метро, Модест, так все туда и уйдем. А сыщут после в Австралии. Только без толку.
– Дык ездить же людям надо. Такие концы!
– А чего ездить? – перечит Лукич и от неловкости топтания в прихожей снова разливает по стаканам. – Их что, зовет кто куда, людей этих? Сами прутся. Ну, крякнули на посошок.
Крякнули.
– Так присядем?
– Однако ж дел невпроворот.
– Однако ж гость у тебя.
– Однако ж незваный.
Конфуз, думает один. А другой зовет это Пассаж с большой буквы, и что он имеет в виду, живя в нашем городе, сказать невозможно.
– А помнится, говорил ты, Вась, что с трезвым Модестом расплевался. Было? Так со мной дружи. А то фыркать все мы умеем.
– Ты, позволь, Модест, выпивший, а я этого не переношу.
– Дык и сам же, Вась, тоже небось не младенчик с иконочки. А при запахе.
– Не понимаешь. Во мне упругость бытия, азарт, а ты хлюп да хлюп по мелководью. Сплошная лирика. Взяться не за что.
– А мне с тобой, Лукич, душевно по-всякому, – не отступает ММВ. – Друг я тебе уж во всяком случае. Не гнал бы.
– Эх, Модест, а можешь ты, к примеру, сказать, сколько собака с котом цветов различают, а? Слабо?
– Если разобраться, то не все ли равно?
