Сказано – сделано. И вот однажды я отправился прямо на дом к старому Гугенбауму, председателю правления. Он ворочал делами не только нашего акционерного общества, но еще многих других, и попасть к нему было почти невозможно. Никого к себе не пускал без доклада. Но я пошел к нему домой поздно вечером и добился приема. Сначала я поговорил с его дочерью и заявил ей, что мне нужно немедленно видеть ее папашу. Я сказал это так решительно, что она не посмела отказать. Если умеешь разговаривать с женщинами, они никогда тебе не откажут.
Короче, я объяснил мистеру Гугенбауму, как можно обделать это дельце.
– Я могу довести дивиденды до нуля, – говорю я,– и ни один черт не подкопается. Вы скупите все акции по сходной цене, а года через два я снова подниму дивиденды до пятнадцати, а может, даже и двадцати процентов.
– Ваши условия? – говорит старый волк, пронизывая меня острым взглядом. Голова у нашего старика была что надо, во всяком случае – в те времена.
Что ж, я сообщил ему свои условия,
– Хорошо, – говорит Гугенбаум. – Действуйте. Только имейте в виду – никаких письменных обязательств.
– Что вы, мистер Гугенбаум! – говорю я. – Мы с вами люди честные, и одного вашего слова для меня вполне достаточно.
Дочка проводила меня до дверей. Она, бедняжка, не знала, хорошо ли сделала, что пустила меня к старику, и очень из-за этого расстроилась. Ну, я постарался ее успокоить. Потом каждый раз, когда мне нужно было поговорить с папашей, я действовал через дочку, и уж она все устраивала.
Удалось ли нам выжить из дела акционеров? А как же! Это не потребовало даже особых усилий. Видите ли, с одной стороны, мой старик сумел вздуть цены на кожу, а с другой – я спровоцировал рабочих на забастовку. Дивиденды падали, и через год члены правления, перепугавшись, стали выходить из дела, ну а за ними, как всегда бывает, бросилась врассыпную вся мелкая сошка. Старик подобрал то, что они побросали, и половину отдал мне.
Вот так-то я и выбился в люди. Теперь я контролирую всю обувную промышленность в двух штатах. Более того, «Компания по обработке кож» уже в наших руках, так что практически все это составляет один концерн. Что сталось с папашей Гугенбаумом? Удалось ли мне выжить старика? Нет, знаете ли, я не стал этим заниматься. Мне это было ни к чему. В общем... как вам сказать... я все ходил к нему в дом по всяким делам, ну и так получилось, что я женился на его дочери. Так что вроде мне не было особой необходимости выгонять его. Он теперь живет с нами. Старик совсем сдал и уже не может заниматься делами. Фактически я решаю за него все вопросы. Свое недвижимое имущество он передал моей жене. Она в таких вещах ничего не смыслит. Да к тому же она и вообще робкая – такая уж натура, – так что приходится мне и здесь поспевать. Ну, а если со стариком что-нибудь случится, мы, разумеется, наследуем все его состояние. Ему уж недолго осталось... Смотрю я на него – совсем он никуда не годится.
Мой сын? Да, я бы хотел, чтобы он вошел в дело. Но сам-то он не очень этим интересуется. Боюсь, он пошел в мать. А может быть, это влияние колледжа? Мне почему-то кажется, что в колледжах не умеют развивать в молодых людях деловую хватку. А вы как думаете?
Приступая к этому очерку, я прежде всего должен сказать, что материал, которым я располагаю, нельзя считать достаточно полным. За всю свою жизнь я ни разу, да-да, ни разу не встретил по-настоящему богатого человека. Часто мне казалось, что я нашел его. Но, увы, почти тотчас же обнаруживалось, что я ошибся: он не богат. Он беден. Очень беден. Сидит без гроша. Ему позарез нужны деньги. Не знаю ли я, спрашивает он, у кого бы перехватить десять тысяч долларов.
Я неизменно впадал в одну и ту же ошибку. У меня сложилось впечатление, что, если в доме пятнадцать человек прислуги, хозяева его – люди богатые. Я почему-то полагал, что отправиться в лимузине за шляпкой, которая стоит пятьдесят долларов, может только весьма состоятельная женщина. Ничего подобного! При ближайшем рассмотрении оказывалось, что все мои знакомые – люди небогатые и, по их словам, находятся в крайне стесненных обстоятельствах. Нет, кажется, у них это называется «сидеть на мели». Если в опере в ложе бельэтажа появляется разодетая компания, можете быть уверены – все они сидят на мели. А роскошный лимузин, который ждет их у подъезда, ровным счетом ничего не значит.
Не далее как вчера один мой приятель – он имеет десять тысяч долларов в год – признался, тяжко вздыхая, что ему не под силу угнаться за богатыми. При его средствах это абсолютно невозможно. И совершенно то же самое я слышал в одной знакомой мне семье, у которой двадцать тысяч годового дохода. Где им тягаться с богатыми! Они даже и не пытаются. А вот, пожалуйста, свидетельство весьма уважаемого адвоката, которому его практика приносит не менее пятидесяти тысяч долларов в год. Со свойственной ему прямотой и откровенностью он заявил, что не видит никакой возможности равняться с богатыми и предпочитает трезво оценивать свое положение: он беден. И, разумеется, он может предложить мне – уж не взыщите! – только самый скромный – так он выразился – обед, за которым, кстати сказать, нам прислуживали трое мужчин и две женщины.
Насколько мне помнится, я не имел счастья беседовать с мистером Карнеги, но ничуть не сомневаюсь, что он, безусловно, считает совершенно для себя невозможным равняться с мистером Рокфеллером. Ну, а мистер Рокфеллер, вероятно, тоже думает, что и ему до кого-то не дотянуться.
Однако должны же все-таки где-то быть и богатые люди. Мне нет-нет, да и удается напасть на их след. Вот, например, наш швейцар недавно уверял меня, что в Англии у него есть богатый кузен. Кузен этот работает на Юго-Западной железной дороге и получает целых десять фунтов в неделю. Он превосходный работник, и железная дорога просто не может без него обойтись. Потом еще у прачки, которая стирает белье на весь наш дом, есть богатый дядюшка в Уиннипеге. Он живет в собственном доме и еще ни разу его не закладывал, а две его дочери учатся в колледже.
Но обо всех этих богатых людях я знаю только понаслышке, а потому не берусь утверждать что-нибудь наверняка.
Говоря о богатых и рассуждая о том, счастливы ли они, я, само собой разумеется, делаю выводы только на основании того, что лично видел и слышал. И вот к какому я пришел заключению: богатые подвергаются тяжким испытаниям и переживают жестокие трагедии, о которых счастливые бедняки не имеют ни малейшего представления.
Прежде всего я обнаружил, что богатые постоянно страдают от денежных затруднений. Курс стерлинга падает на десять пунктов в день, а бедняк преспокойно сидит себе дома. Вы думаете, его это тревожит? Нисколько. Пассивный торговый баланс грозит затопить страну. На кого возлагают обязанность сдерживать натиск? На богатых. Изъятие вкладов из государственного банка достигает ста процентов. А бедняк покупает себе за десять центов билет в кино и хохочет во все горло. Ему-то что?
Между тем богатый человек не знает буквально ни минуты покоя.
Например, в прошлом месяце один молодой человек– некто по фамилии Спагг – превысил в банке кредит на двадцать тысяч долларов. Мы как раз обедали вместе в клубе, и он рассказал мне об этом, прося извинить его за мрачный вид. Конечно, вся эта история была ему неприятна. Кроме того, банк вел себя на редкость бестактно: директор позволил себе обратить внимание мистера Спагга на перерасход! Я, понятно, не мог ему не посочувствовать, потому что сам как раз превысил кредит на двадцать центов, и уж коль скоро банк принялся за своих должников, следующим на очереди вполне мог оказаться и я. Спагг сказал, что, пожалуй, завтра утром придется позвонить секретарю – пусть реализует несколько акций и погасит долг. Подумайте, как это ужасно! Бедняки избавлены от таких крайностей! Бывает, конечно, что им приходится продать кое-что из мебели, но чтобы вот так – взять и отнести на биржу ценные бумаги из собственного письменного стола, – нет, такой трагедии им не доводилось и никогда не доведется испытать.
Мы частенько обсуждали с мистером Спаггом проблему – что же такое богатство. Он из тех, кто сам выбился в люди. Не раз он говорил мне, что состояние, которое он приобрел, лежит на нем тяжким бременем. Спагг уверяет, что чувствовал себя несравненно счастливее, когда был простым, небогатым человеком. Иногда, угощая меня обедом из девяти блюд, он вдруг признается, что кусок вареной свинины с брюквенным пюре ему гораздо больше по душе, чем все эти разносолы. Будь его воля, говорит он, весь его обед состоял бы из пары сосисок с ломтиком поджаренного хлеба. Но что-то – я забыл, что именно, – мешает ему жить так, как хочется. Сколько раз я наблюдал, как мистер Спагг отодвигал от себя полный до краев или уже пустой бокал шампанского. За фермой его отца, вспоминал он, бежал ручеек: растянешься, бывало, на траве, припадешь к воде и пьешь сколько душе угодно. Никакое шампанское не сравнится с этой живительной влагой! Я посоветовал Спаггу лечь на пол и попить из блюдца содовой. Но он почему-то пренебрег моим советом.
