Александр Ливер - Рельсы и шпалы

Объявили посадку. И тут оказалось, что долговязый курильщик пошел садиться на тот же самолет, что и Вадик с матерью. Но как смело и роскошно он это сделал! Подошел сразу к стойке, минуя толпу садящихся, а на робкие возражения женщин сказал небрежно, но с достоинством:

— Не имею такой привычки — стоять в очереди. — И гордо прошел к авиалайнеру. Вадик восхищенно завидовал, стоя с матерью в самом хвосте.

Уже на борту аэроплана Вадик увидел, как его кумир ставит на место стюардессу, с грациозной небрежностью произнося:

— Не имею такой привычки — пристегиваться.

Всю неделю, проведенную на море, по вечерам Вадик пытался копировать так поразившие его манеры. Встав перед зеркалом в непринужденную позу и напялив материны солнцезащитные очки, он твердил:

— Не имею привыч…, нет, не имеется…, нет — нет, у меня нету… нет, опять не то, нет у меня…, не привы…, эх, забыл.

Да, он забыл ту единственную формулу, разящую, как удар шпаги, и хотел опять встретить долговязого героя, чтобы хоть разочек услышать ее.

Наступил день прощания с теплым южным морем. До аэропорта решили добраться на электропоезде. И вдруг — о удача! — в дверях первого вагона в небрежной позе стоял все в тех же темных очках тот самый гордый герой и курил папиросу. Вадик прошмыгнул в электропоезд через другие двери и, протолкавшись через вагон, прильнул к стеклу в тамбур. И вот он увидел…

Пожилые женщины с корзинками фруктов попытались войти в вагон, говоря:

— Ну-ка, хлопчик, посторонись-ка.

— Да как они ему так… — изумился Вадик. — Ну он им счас покажет!

И верно:

— Не имею такой привычки — уступать, — прозвучала чеканная фраза. Но тут вышла промашка:

— Вот как, — участливо заметил дюжий подвыпивший пассажир и несильно съездил Вадикова кумира по уху.

— Че такое!? — взвизгнул тот. А веселый силач развернул его и дал, пинка, да так удачно, что автоматические двери зажали цыплячью шею неуступчивого путешественника. Туловище брыкалось в тамбуре, а пыльные южные пацанята бежали до самого конца платформы и плевались в лицо Славика — так звали этого юношу.

Толику случалось и раньше ходить по шпалам. Ну, в самом деле, зачем идти по топкой грязной тропинке, когда есть удобные твердые шпалы. Есть, правда, умельцы, проходящие большие расстояния по рельсе, но Толик был еще молод для такого искусства — оно приходит с годами.

Сначала все было хорошо. И даже когда вдали показался встречный, Толик не сошел с путей, а выждал сколько нужно для сохранения собственного достоинства и перешел на соседнее полотно. И вдруг оглушительный гудок раздался совсем рядом. За долю секунды Толик успел спрыгнуть с полотна в промежуток между путями и сообразить, что сзади тоже оказался поезд. А мгновение спустя юркий паренек стоял в грохочущем коридоре, стены которого разбегались в противоположные стороны.

Когда все разом кончилось, и лишь красные огоньки убегали вдоль путей, ходок по шпалам брякнулся без сознания на насыпь и очнулся только затемно.

Толик остался целехонек, но от пережитого он двинулся мозгами, оглох на левое ухо и совершенно поседел. И это в восемь-то лет.

13–27 июня 1991 года Париж—Берлин—Царское Село

Услышав фразу «башмак на рельсах», знайте, что вовсе не обязательно речь идет об обуви. Башмак — это еще и устройство для остановки вагонов и недопущения их произвольного трогания. В обычной же, нежелезнодорожной жизни, мы обходимся куском кирпича или булыжником для подобных целей в отношении механизмов на колесах.

В эти выходные Николай сильно припозднился и возвращался заполночь. Шлагбаум с красным огоньком преградил ему путь, и незанятый автовождением усталый шофер опять вспомнил, как неделю назад к нему пришел племянник и попросил отвезти его на первую рыбалку, причем влез в салон вместе со снастями и ведром. Николай не любил племянника. Тот был еще молодой, наглый и глупый, а подвозил его Николай, чтобы рыболов-родственник почувствовал себя обязанным.

И вот сейчас, в два часа ночи, сидя в машине у железнодорожного переезда, Николай припомнил, как племянник вылез у озера и, не поблагодарив, пошел рыбачить, как оказалось, впустую. От неприятных воспоминаний Николаю стало душно в салоне автомобиля, несмотря на окружавшую ночную прохладу. Ее-то он и решил запустить вовнутрь, открыв дверь, но потом вспомнил, что ручка сломана, давно собирался починить, а пока приходилось открывать плоскогубцами из бардачка.

— Вот сволочь, — стал медленно закипать Николай при мысли о племяннике. Тут он еще вспомнил, что тот год назад высадил стекло в дверце водителя, пытаясь отвезти доски на огород. С тех пор автомобильное стекло заменил кусок органического, забитый в дверцу для виду и чтоб не дуло.

Переезд не открывали уже полчаса, и Николай начал терять терпение. Ведь дома его ждали еда и отдых, а позади трудный день — Николай ездил за грибами, но неудачно.

— Да что я стою, — вдруг понял запоздалый путешественник. — Объеду-ка шлагбаумы — ведь поездов не видно и не слышно. А то будешь стоять тут как дурак еще час. Да у них там, наверное чего-то сломалось в механизме, — и повернул с этими мыслями ключ зажигания.

Закашляв остывшим в ночи мотором, автомобиль, подергавшись, проехал немного и остановился. На путях.

— Надо же, как в книжках пишут, — иронично усмехнулся Николай. Он считал себя опытным водителем и попробовал завести двигатель еще раз, но безрезультатно.

— Так-так, — чуть-чуть занервничал самонадеянный автолюбитель. — Ничего, сейчас дотолкаю за переезд, там разберусь.

Тут ночную тишину неприятно нарушил тяжелый шум близкого товарного состава. Тотчас кинулся Николай к бардачку, но не оказалось там плоскогубцев.

— Дома они, в ванной. Помнишь, ты раковину пытался чинить, — услужливо подсказала память.

Попытался Николай вылезти через другую дверцу, но почувствовал, как что-то очень крепко держит его за куртку.

Крупный трехлапый крючок на щуку был оставлен племянником в обивке бокового сидения. Родной дядя, Щукин Николай Владимирович, стал первым уловом рассеянного рыбака.

Уже смеркалось, когда немолодая женщина с девочкой стали первыми пассажирами плацкартного вагона Кременчугского поезда. Спустя некоторое время их охватил интерес — появятся ли у них попутчики и кем они окажутся. Попутчики вскоре появились и оказались на первый взгляд приличными молодыми людьми с крупными баулами. Но не прошло и пяти минут, как новые пассажиры повели шумную беседу, обильно сопровождаемую нецензурной бранью. Особенно усердствовал один из них — Дюша, как называли его товарищи. Товарищи тоже старались не отставать в приправлений речи сквернословием, но им еще предстояло преодолеть некий барьер, блестяще отсутствовавший в Дюшиной манере говорить.

Естественно, пожилая женщина хотела бы оградить малолетнюю племянницу от потока непечатностей, да у нее самой, уши вяли от особо лихих оборотов, безостановочно изрыгаемых Дюшей. Но она, насмотревшись фильмов о молодежи, справедливо опасалась связываться с галдящей компанией.

Избавление явилось в лице худого, седого старичка с котомкой на короткой бамбуковой палке. Минуты пребывания в вагоне хватило ему, чтобы правильно оценить ситуацию, а затем, ласково улыбаясь и держа палку за спиной, он подошел к Дюше.

— Я помогу вам отучиться сквернословить, — уверенно пообещал загадочный пассажир, а в ответ на матерную фразу нанес чрезвычайно болезненный удар бамбуком по костяшкам пальцев заводилы. Остальная компания отнюдь не спешила выручать товарища и с интересом наблюдала за развитием событий. Еще некоторое время пациент пытался обратиться к пожилому целителю с крепким словцом, но всякий раз получал бамбуковое снадобье. И — о чудо! — через пару минут Дюша с испугом почувствовал, что физически не может выговорить бранного слова. Чтобы стряхнуть наваждение, он юркнул в вагонный туалет, под перестук колес попробовал материться и облегченно заметил, что способность эта не утрачена. А на выходе его уже поджидал седой старик.

— Я все слышал, но ничего. Это естественный процесс. Этот порок всегда покидает организм с боем. Он борется с вашим мозгом. Однако вам повезло — я на вашей стороне.

Хотел Дюша послать непрошенного союзника, но палка опять опустилась на распухшие фаланги. Тут он совсем приуныл. Деться было некуда ночью-то в поезде. Да и проход загораживает странствующий лекарь с горящими глазами. Пришлось попробовать говорить одними пресными, обычными словами, а это пошло весьма туго — Дюша привык сквернословить, особенно в компании, и не умел говорить иначе. Не раз ему довелось еще отведать бамбука, и только под утро, испуганный и униженный, он забылся в нервной дремоте. А утром не было рядом ни старика, ни женщины с девочкой, и лишь фиолетовые костяшки пальцев убеждали в реальности происшедшего. Хотел, было Дюша на ехидный вопрос товарища о самочувствии ответить трехэтажно, а получилось: «Ну, это, ничего, в общем…»