Балерины от своих любовников получают БМВ, по-тому что БМВ официально признана машиной балерин Большого Театра, а балероны на кутасе скачут у любовни-ков — ХА-ХА-ХА-ХА!
Автобус в шесть сорок пять не пришел, зараза, наверно, балерин развозит по странам Африки и Азии.
Если в шесть пятьдесят семь не подойдет, то мне уже в напряг время, на проходной побегу, иначе опоздаю, как на поезд.
Не велика беда, но, если встал вовремя, то из-за бале-ринского автобуса опаздывать — неправильно и обидно, словно я шел на свадьбу, а мне балерина дорогу перебежа-ла в коротких панталонах и затем вылила на голову ушат с помоями из столовой Большого Театра.
В фильмах показывают, как из ведра помои вылива-ют на голову — а каково, это на самом деле? Неприятно? Больно?
Во всем балерины виноваты — деньги требуют, за мои деньги по любовникам катаются, а в автопарке не хватает бензина, в стране нет нефти, и всё из-за балерин, потому что: сцену им подогрей, одежду новую подари, ботинки танцевальные сшей, румяна и белила для макияжа предоставь бесплатно, ресторан для их удовлетворения открой, бесплатную медицинскую помощь дай-дай.
Тьфу! Безобразие, и из-за этого безобразия я без ку-рева, потому что вчера не купил, а сегодня последнюю в туалете скурил, будто три года голодал на Сахалине.
Я вам не обезьяна на веревочке, чтобы без курева ждал автобуса, который по расписанию не ходит — подлец его шофер в рваном ватнике, похожем на шкуру змеи.
Балерины корчатся на сцене в костюме лебедя, а в цирке циркачки змеей шелестят.
Курят, пьют, здоровье не берегут, поэтому на арене или на сцене тяжело дышат, а по вечерам и по утрам — клизма.
Клизма для балерин и циркачек — обязательна, пото-му что выкидывает лишние килограммы: вечером — перед рестораном клизма освобождает место в желудке, а утром — вымывает ночной пир — так соловей прочищает глотку песней.
Почему я плохо думаю о деятельности балерин, буд-то они враги рабочему человеку, враги без татуировок, на БМВ?
Может быть, балерины даны нам для равновесия, для компенсации токарно-фрезерного дела?
Сейчас я думал о балеринах, ругал их за тунеядство, за безалаберность, за неправильный образ жизни, ругал, поэтому не замечал холода и табачного голодания.
Балерины отвлекли меня, спасли миллиарды нервных клеток, которые восстанавливаются спиртом — так богач Рокфеллер восстанавливает богатства за счет негров Алабамы.
Но где же балерины и остальные труженики большо-го города с канализацией, по объему превышающей тече-ние реки Волга.
В Астрахани Волга, и в Москве — Волга, но канализационная Волга из дерьма, рвоты и мочи.
Над всем: над Волгой, над канализацией Москвы с дигерами кружат балерины в белых тапочках, белых пла-тьях и в панталонах, что так невыгодно обтягивают ма-ленькие крепкие ноги.
Артист Райкин потешался над рабочим человеком, иронизировал, будто я, слесарь, не понимаю иронии, гово-рил со сцены, что балерину надо привязать ногой к дина-мо-машине, пусть ногой крутит электричество стране.
Что плохого в том, если балерина с пользой прокру-тится, а не в постели американского владельца супермар-кета.
В постели балерина тоже пользу России приносит, снимает с богатого деньги, и пускает их в оборот нашей страны — крутит динамо-машину, а из неё не электриче-ство, а доллары летят.
Хороший народ балерины, но не по моим деньгам и не возьмет балерина от меня сигаретку, потому что я Яву курю, а она — длинные сигариллы, как член у гориллы, то-же коричневый и с красным на конце.
Тьфу, гадость, слышали бы мужики мои мысли о го-риллах, опустили бы меня у станка, как бабу в прорубь бы бросили без трусов.
Рабочая честь, порядок… — Лёха, пригляделся, щелк-нул пальцами от радости: — О! Бычок, чинарик, окурок, по-чти целый, словно песня о пионерских кострах.
Костры горели, пионеры у костров пели, а потом че-рез костры прыгали белорусские парубки и дивчины, лю-бовь у костра делали.
Семь ноль три, и второй по расписанию двести вось-мой не пошел, будто в берлогу упал.
На дороге сибирские медведи на радость цыганам с балалайками и американцам вырыли берлоги, и в берлоги падают мои двести восьмые автобусы, а легковые автомо-били богачей объезжают берлогу по могилам Перовского кладбища.
Упал в берлогу — сломал ногу.
Почему народ к остановке не подходит, с одной сто-роны — мне привольно, чем со старухами толкаться и ню-хать их после утренней ихней каши, похожей на блевотину пацана.
Почему старухи завтракают кашей с творогом, слов-но поджигают в себе склад с бочками с сероводородом?
Животы у старух пучит, бабки изливают кашу на соседей по автобусу и по автобусной остановке, словно ходили в школу, затем в институты и техникумы, затем — в Собес только для каши и упреков.
Очень нехорошие дела творятся в желудках старух после творога и каши — гуманитарной помощи пенсионе-рам.
Собак лучше бы кушали и кошек, чем каши и сигаре-ты.
Сигареты едят и мочу свою пьют с лицом на Восток — якобы жеваный табак и моча помогают при запорах, все равно, что птица чайка поможет «Титанику».
Нет народа — мне проще, никто не осудит, что я под-нял окурок, как опустился на дно городской канализации, — Лёха присел, быстро схватил окурок, вытер его о штанину, внимательно осмотрел фильтр: — «Ротманс», баба курила, по помаде на фильтре вижу, как Шерлок Холмс читал по следам биографию своей матери.
Курить — здоровью вредить!
Молодая, или старая баба курила, словно в себя запал вставила?
Наверно, молодая, потому что старые берегут себя — так старая кляча не потянет воз с картошкой.
Не подцеплю ли с окурка дурную женскую заразу: СПИД, сифилис, триппер, молочницу?
Мужчины молочницей болеют, как звери? — на всякий случай Лёха опалил кончик фильтра огнем зажигалки — по давнему детскому поверью убивал микробов, сифилис, триппер, СПИД и молочницу. Когда кончик фильтра почернел, словно негр в Донецкой угольной шахте, Лёха вставил его в рот, закурил, с удовольствием затянулся — так перед смертью старый зэк пьёт чифирь. — Халява! Бес-платно курю и ни у кого не клянчил сигаретку, а бомжи и малолетки попрошайничают, потому что нет в них нашей, Социалистической, смекалки.
Окурок — знатный, баба перед автобусом выкинула закурила, а тут автобус выскочил, как рояль из кустов.
Баба не пожадничал, не затушила окурок пальцами, а смело щелчком отшвырнула, словно свою Судьбу откинула на нары.
Богатая баба, кто знает — может быть, — балерина из Большого Театра.
Вчера закружило её, пошла в кабак с деньжистым иностранцем с прыщами на ягодицах, а в кабаке иностранец признался, что он — импотент, или — голубой, а балерину снял ради интереса — так папуас гадает на внутренностях слона.
Отужинали, а балерина потребовала продолжение банкета, потому что не имеет права уйти из ресторана раньше времени — подружки засмеют, скажут — «Не заинтересовала ты мужичка, значит — бесперспективная, как консервная банка из-под горошка!»
Во как!
Хахаль ейный ушел баю-баюшки, а балерина сняла себе официанта, за свои деньги сняла и поехала к нему на хату в общежитие метростроя на «Выхино», будь оно вовек благословенно, как сказал Есенин.
Есенина убили, а его похвала «Выхино» помогла балерине выйти из щекотливой ситуации — так опытный мастер вместо нового резца ставит старый.
Утром балерина обнаружила себя в тухлой постели, в нищей съемной квартире, вот и рванула на автобусную остановку, словно за ней бежали все продюссеры Мира с Нобелевскими лауреатами.
На остановке — либо автобус подошел, либо тачку поймала — балерины — богатые — об окурке не подумала, вышвырнула с гневом, как бывшего ухажера, и — ту-ту на полусогнутых ногах враскаряку в Большой театр на репетицию.
Во как!
Лёха докурил чинарик до фильтра, сидел долго, ждал автобуса, а автобус не пришел, словно ему прокололи ши-ны рэкетиры из Казани.
В рабочий полдень Лёха зашел в курилку, пожал ру-ку товарищам, кого не видел, бросил пару шуток стандарт-ных, получил в ответ дюжину еще более стандартных, вы-бил из пачки сигарету «Ява», прикурил от зажигалки Михи и присел на обшарпанный стул, словно в театре.
На старом диване сидели: Миха, Колян и Ванёк, а ря-дом с ними — баба, новенькая, но уже потрепанная жизнью, как иномарка в хорошем состоянии гаражного хранения.
Баба курила приму, хохотала шуткам мужиков, раз-махивала руками, вела себя свободно, словно только что получила должность генерального директора завода.
— Настюха у нас, новенькая, учетчица-налетчица. Только срок отмотала, и сразу — на завод, в трудовую ис-правительную команду. — Миха затушил сигаретку о по-дошву, аккуратно вставил за ухо — на следующий перекур: — Мы пойдем по маленькой трахнем, Лёха, — Миха под-мигнул Лёхе, и все в курилке понимающе засмеялись — так смеется после получки бухгалтер завода Антон Семенович.
