– Ты меня по морде, а?
– Вот тебе по морде, мать…
– А ты, сукин сын, старосту сукиным сыном назвал?
– А ты Трофима, что тебя водкой напоил, по матушке ругаешь?
Один другому массировал лицо кулаками так, что летели зубы, лилась кровь. Комната оказалась маленькой для этой замечательной забавы, и они вышли во двор. Шум и крики взбудоражили всю деревню. Сбегались ротозеи, драчунов прибавилось. Зрители, не выдержав, также ввязывались в драку, и постепенно она охватила всех, как молодёжь, так и баб, начавших друг друга царапать и таскать за волосы. А из-за запертой двери своего жилища наблюдали за этой дракой всех против всех трое военнопленных. А когда Звержина изъявил желание пойти и разнять дерущихся, Марек предупредил его:
– Ни в коем случае! Это был бы твой последний час! На тебя бы накинулись все. Это ведь только спорт.
– Это, так сказать, – отозвался Швейк, – такая вещь, при которой объявляется, что у них мало культуры. Если бы они были народ образованный, вот как, например, мы, народ интеллигентов и образованных, народ такой образованный, что мог бы кормить интеллигенцией поросят, как говорил сапёр Водичка, – они для себя устроили бы воскресный спортивный праздник. И им бы не нужно было бить друг друга по зубам, чтобы решить – осел староста или нет; они бы устроили матч: «Спарта» против «Славии». Собственно, на Летне, когда там играют в футбол, картина такая же. Разница только в том, что у нас бьют ногами, а тут руками. Что ни говори, а образование есть образование, и без образования ты никуда не годишься, как говорил тот Бочек, что застрелил детективов, о том Вочинском, у которого он должен был учиться тому, как делаются поддельные драгоценности. Он говорил, что с честностью пойдёшь дальше всего, ну и подделывал драгоценности тоже честно.
– У нас тоже дерутся, – заметил Звержина, на что Швейк ему ответил:
– У нас так дерётся только простой народ. У народа образованного есть футбол, бокс и греко-римская борьба. У Банцета был старший официант, и тот, когда начинали драться, гасил электричество и в темноте выбрасывал из зала всех сам. И вот раз он тоже пошёл посмотреть на такое футбольное состязание, а когда шёл домой, то зашёл в ресторан «Калих», а там его Паливец спрашивает: «Ну, как тебе, приятель, понравилось?» А он отвечает: «Ну, вот только теперь можно сказать, как мы в Нуслях отстали от Праги; разве у нас так могут драться, как тут! Но страшно жалко, черт возьми, что я не взял с собой свою палку; я бы их разнял, этих молокососов!»
Драка во дворе приняла критический оборот.
– Ну, дела плохие! – воскликнул Швейк. – Сейчас наступил психологический момент, как говорит доктор Крамарж, и будет видно, какая сторона проиграла.
Положение решили жена Трофима с женой старосты, которые догадались начать поливать драчунов холодной водой. Огонь воинственности угасал постепенно и наконец совершенно затих, и староста, мокрый, как мышь, усевшись против измученного хозяина, жалобно воскликнул:
– Ну, голова баранья, скажи мне, из-за чего мы, дураки, дрались? Ну, скажи мне!
Потом поплёлся со двора, но через некоторое время вернулся на тарантасе, сидя на мешке с пшеницей.
– Трофим Иванович, милый, родной ты мой! Надевай полушубок, поедем в Каргино, к молодым. Пшеницу на водку выменяем и выпьем!
И мужик, несмотря на требования хозяйки запрячь и показать пленным, что надо делать, сел в телегу старосты, и они уехали. А другие мужики вслед за ними, тоже наложив мешки с пшеницей на телеги, исчезли из деревни.
Поле битвы опустело. Когда Швейк уверился, что им не грозит уже опасность, он сделал предложение:
– Сегодня мы уж, наверно, работать не будем. Я думаю, надо постираться.
Он развёл за сараем костёр, принёс в ведре воды, они намочили рубашки и кальсоны и после стирки начали их варить.
Пришла Наташа и пустилась с ними в разговоры о драке:
– Ну, тятька хорош ночью вернётся! – жаловалась она.
– Ты, Наташа, скажи, что нужно сделать, чтобы кровь текла? – горя от любопытства, спросил Швейк, а Наташа только засмеялась:
– Ну, чудак какой! Ударишь в зубы кулаком, вот тебе и кровь! – и убежала.
И после её ухода откуда-то приплелась старая Марфа.
– Вот, молодцы, рубашки стираете? А по Дуне, поди, скучно вам?
– По ком скучно? – повторил Марек. – Нам ни по ком не скучно.
– А по семье тоже не скучно? – тараторила старуха. – Далеко заехали, дети, из дому, далеко ваше горе. И только баба, баба может солдатика утешить.
– Ты-то если и можешь кого утешить, то только черта, – вежливо сказал ей Швейк. – Ну, а что за сплетни принесла нам? Какой черт тебя, пугало, несёт сюда?
– Австрийских солдатиков бабушка пришла утешить, – шептала старуха, показывая за увядшими губами здоровые белые зубы. – Утешить, осчастливить, по-бабьи приласкать. Так, как Илья-жених невесту ласкает. Каждый даст мне по два гривенника, а если будете хотеть все трое, то можно и за полтину.
– Чего ты хочешь, карга?! – с ужасом воскликнул Марек.
Марфа повторила своё бесстыдное предложение, сопровождая его знаками, так что не было никакого сомнения в том, для чего она пришла. А так как все молчали от изумления, она начала ласкаться к ним.
– Говорю вам, будет хорошо. Бабушка умная, опытная, бабушка хорошо умеет.
В ответ на её соблазнительные кивки и сладострастно прищуренные глаза Швейк ответил тем, что схватил её сзади за шиворот и начал душить и трясти, а затем, ударив тихонько коленом в зад, добавил:
– Уноси свои ноги скорей!
– А все-таки мне её нужно было спросить, – говорил он, когда деревенская сирена исчезла за сараем. – Может быть, эта старуха мне бы сказала, а может быть, в такое торговое предприятие она бы пошла в компанию. Марек, разве не хороша бы была такая фирма: «Швейк и Марфа. Акционерное общество для производства девственности, образцы бесплатно».
А ночью их разбудил рёв Трофима:
Наши хлопцы-рыболовцы рыбу ловили, Гой, гой, го-го-го, Рыбу ловили…
– Ну, нализался он здорово, – сказал Звержина, а Швейк, извинившись, добавил:
– Это он от радости, что у него дочь такая удачная. Ведь это же счастье, когда ему жених так лижет ноги.
Когда на второй день после этого они пришли в комнату к завтраку, хозяйка и дочь молились перед иконами. Хозяин ещё храпел на кровати.
На столе был хлеб, а в чашке солёные огурцы. Звержина дёрнул Наташу за рукав и сказал:
– Наташа, давай борщ, мы сами пахать поедем. Наташа посмотрела на мать; та указала на огурцы:
– Вот кушайте, с сегодняшнего дня начинается пост. Пост будет две недели.
И опять усердно начала креститься перед иконами.
– Это же приготовлено для хозяина, – сказал Швейк, – а у нас после огурцов будут только зубы чесаться.
Марек, грызя сухой хлеб, засмеялся:
– Перспектива, нечего сказать.
Трофим ворочался на кровати. Жена ударила его несколько раз под ребра и, когда он открыл глаза, заворчала:
– Вставай же, бочка бездонная! Пост начался, нужно молиться Богу.
И Трофим присоединился к кланявшейся паре, ещё сонный и непротрезвившийся.
Потом вытащил огромный тяжёлый плуг, запрягли в него пару старых крепких быков, а перед ними пару молодых, которых теперь должны были приучать к упряжке, и впереди них ещё пару старых; Трофим вывел их за деревню, показал пленным поле и приказал, чтобы Марек водил волов, а Швейк и Звержина погоняли их бичами, а сам стал за плугом.
Первую борозду он провёл сам. На конце помолился, поставил на своё место Звержину и зазевал:
– Надо выспаться, а то голова болит. Он отправился в хату, и Звержина сам начал пахать. Это была адская работа. Вереница волов шла на несколько саженей от плуга, молодые бычки быстро натёрли себе шеи ярмом и отказывались идти, пятились, покачиваясь от усталости, и Швейк, когда бычков поворачивали, гладил их рукой.
– Бедные бычки, вы, как солдаты, когда их гонят на фронт. Меня вовсе не утешает то, что я ваш офицер.
В полдень Наташа принесла холодной картошки и пять огурцов.
– Теперь во все время поста вы в хату не ходите, мы варить не будем.
Поэтому Швейк взял пучок соломы, зажёг костёр, положил картошку в огонь, чтобы согреть, и, отогревая замёрзшие руки, сказал:
– В воскресенье утром старуха была в церкви. Да, они сильно молятся своему Богу, тут какая-то американская система. Одни ему молятся голодные, а Другие батюшку начиняют так, что у него делается запор. И этот поп, бездельник, когда проглатывает освящённую курицу и она переваривается у него в желудке, говорит им, что православному Богу очень приятно, когда в животе у людей бурчит от голода. Я думаю, что мы эту Россию никогда не поймём. Вот посмотрите, ребята, хотя бы на эту свадьбу. Отец об этом знает, сестра об этом знает, а девка не проговорится, не откроет секрета. Это вовсе не так, как та Маржена Мрзакова, когда она выходила замуж. Она выходила за одного портного – красивый был парень, звали его Ми-гуль, но только у него потели ноги. К свадьбе он купил новые лакированные ботинки, и ноги у него в них так горели, что нельзя было выдержать. Сваты сидят пьют, разговаривают, а никто из них не замечает, что жених от боли подымает ноги вверх, что он бы с радостью разулся и надел бы старые шлёпанцы. Гости стали исчезать только к вечеру, а невеста осталась одна и пошла в спальню. Они жили у стариков. Ну и он, этот Мигуль, тоже приплёлся за ней, разделся и хочет проскользнуть к ней под перину. Но он забыл снять пропотевшие носки, и она, когда его обняла, вдруг его спрашивает: «Милый мой муженёк, скажи мне, чем это тут так воняет?» Она была хорошо воспитана и говорила так, как в книгах. И он в тот момент не знал, что ей сказать: раньше ведь он в этом не признался. Ну, он взял поцеловал её: «Это, Маничка, моё воздержание в прошлом». А она вздохнула глубоко, словно у неё камень свалился с сердца: «Ах, как я рада, что я не девушка, я бы этой вони тогда не выдержала!»
