Но что это были за пирожки! Если бы Зевс или еще кто-то из обитателей Олимпа отведал бы эту вкуснятину, он охотно обменял бы железнодорожную цистерну амброзии на такое вот блюдо.
– Завтра сюда приедет Плотва, подружка Красной Шапочки, и привезет еще сто пирожков, я сделала заказ на киностудии и оплатила.
– Потрясающие организаторские способности, – не прекращал удивляться Лев Львович.
Подоспела закуска из сыров и колбасы, мягчайшего хлеба, зеленого лука и свежих огурцов.
Дождавшись своей чашки чая, Лев Львович оглядел не совсем счастливые лица своих подопечных и кивнул:
– Разрешаю!
Тут же на столе появились пластиковые стаканчики и двухлитровые бутыли пива.
После импровизированной трапезы Красная Шапочка окончательно успокоилась насчет актерского будущего Бабушки. Режиссер, вкусив привезенных ею разносолов, уж точно не сможет ее отпустить, хотя бы ради пирожков.
Впрочем, способности Бабушки отнюдь не ограничивались организаторским талантом, и я сейчас даже не о проявленном ею актерском мастерстве. Как я уже упоминал, Эркюлю Пуаро и даже комиссару Коломбо было чему поучиться у Марии Ивановны в мастерстве ненавязчиво, не нервируя подопечного, проводить дознание.
К моменту, когда мы с вами, дорогой читатель, вернулись к нашим героям, разговор у них совершенно плавно, как поезд на магнитной подушке, переполз на такие вещи, о которых, вероятно, тот же режиссер и вовсе не стал бы говорить в других условиях.
– …в двадцать пять ведь о таких вещах не думаешь, – говорил Лев Львович, задумчиво поедая пирожок. – Жизнь кажется праздником, карнавалом, она пьянит и кружит голову. Тривиальные радости вызывают фейерверк веселья, банальные обиды становятся смертельными оскорблениями, минутная симпатия – любовью на всю жизнь. Мы были молоды и оба ощущали этот праздник. Мы не думали о чувствах до тех пор, пока нам было вместе хорошо.
– А потом? – уточнила Бабушка. – Сколько вы… встречались с моей дочерью?
– Месяца три. Точнее, два с половиной. Все каникулы, мы познакомились как раз на них. Я окончил четвертый курс ВГИКа, уже отбыв армию и отработав на киностудии пять лет, а Алина перешла на второй курс журфака, но уже тогда было ясно, что у нее большое будущее.
– Вы ее любили? – спросила Мария Ивановна.
– Да, – ответил режиссер. – Тогда я не осознавал этого до конца. Конечно, очень страдал от разрыва, но не мог пойти на что-то серьезное.
– Почему? – уточнила Бабушка.
– Я в то время еще не нагулялся, – едва заметно покраснел он, – да и она тоже посматривала на других. Я не был готов к ответственности, которой оборачиваются постоянные отношения, опять-таки, я ведь не родился Брюковкиным… тьфу, то есть я не родился режиссером Брюковкиным, мне предстоял долгий путь ассистентства, путь ученичества. И у меня была, как говорится, «голова в облаках», я грезил лаврами Феллини, Копполы, Бондарчука…
– Я его неделю назад в салоне, кстати, видела, – вставила Красная Шапочка. – Причем в парикмахерской. Что он там делал, с его-то прической…
– Федьку я каждую неделю вижу, я сейчас про его папу, – отмахнулся режиссер, не теряя нити повествования. – Откровенно говоря, нельзя быть хорошим режиссером, актером, писателем, композитором, если у тебя нет этого, нет крыльев, с помощью которых ты можешь взлететь, нет Внутренней…
– …Богини? – подсказала Красная Шапочка.
Режиссер удивленно на нее воззрился:
– Ну, можно и так сказать. И ты вовсе не сразу понимаешь, что, кроме нее, тебе нужно что-то еще, более приземленное, рациональное, не дающее разорвать связь с реальностью настолько, чтобы покинуть ее. Что-то такое, как…
– Разум… – вновь подсказала Красная Шапочка, но не успела договорить.
– Вы удивительно точны, звезда моя, – перебил ее Лев Львович. – Вот именно, разум. Эти две половинки очень долго не уживаются друг с другом и конфликтуют по малейшему поводу, но приходит момент, когда они начинают работать как одна команда. Тогда ты можешь состояться как творческая личность.
Он отхлебнул чаю:
– А мы с Алинкой только начинали этот путь. Мы сами с собой еще не примирились, куда там друг с другом. Начались ссоры, которые каждый из нас переживал очень остро. Она дико ревновала меня, я дико ревновал ее. Когда мы разбежались, она сразу же завела себе новую любовь, вышла замуж, затем еще раз и еще. Я не остался в долгу. Мы старались не попадаться на дороге друг у друга… четверть века старались. Хотя, если уж совсем честно, такой, как она, я больше не встретил. Поэтому, наверное, и не женился…
Брюковкин вдруг вытащил из-за пазухи медальон на золотой цепочке, открыл его, а там…
– Это же мама! Только совсем молодая! – ахнула Оленька.
– Ну да… – режиссер вздохнул и захлопнул медальон. – Если бы она и вживую могла иногда помолчать, как эта фотография…
Бабушка прокашлялась:
– Так вы расстались в сентябре, значит?
– Третьего сентября, – кивнул Брюковкин. – Прям как в песне.
– А внучка моя родилась в апреле следующего года, – выражение лица Бабушки было столь спокойным, что Волк с Красной Шапочкой продолжили уплетать пирожки как ни в чем не бывало.
И даже режиссер понял не сразу, а лишь опять отхлебнув чаю. Впрочем, отхлебнув, он его не проглотил, а замер, словно вместо чаю глотнул мощнейшего стоп-седатива. Бабушка тоже молчала, по-доброму улыбаясь и глядя Брюковкину прямо в глаза.
Наконец вынужденная пауза привлекла внимание молодежи. Волк и Красная Шапочка недоуменно уставились на глядящих друг на друга Бабушку и режиссера, затем перевели взгляд друг на друга.
– Чего это они? – спросила девушка.
– Откровенно говоря, я упустил нить их беседы, – заметил Волк. – Ну и пирожки на нашей киностудии, а я знать не знал, просто объедение.
– Вам, мужикам, только бы пожрать, – надула губки Красная Шапочка, но Волк на подобную бестактность даже не думал обижаться.
– Прежде всего я Волк, и метаболизм у меня волчий, – спокойно заметил он. – А это значит, что когда я есть, я хочу есть. Сколько волка ни корми, вдоволь он не наестся никогда, – объяснил Волк. – К тому же питаюсь я отнюдь не по-волчьи. Доширак для canis lupus совсем не то что доктор прописал.
– Вы хотите сказать… – режиссер обращался к Бабушке, совершенно не обращая внимания на треск назойливой молодежи, – что она… что я…
– Цвет волос, – кивнула Бабушка, – у вас они потускнели, но в молодости, должно быть, были такими же, как у нее, у Оленьки. Да и в чертах лица есть нечто общее. А главное – ваша «голова в облаках». Моя внучка – умница и красавица, но в облаках она на всю голову.
– Ба, ты о чем ваще? – не поняла Красная Шапочка.
А вот Волк сразу понял и невольно разулыбался.
Режиссер беспомощно уставился на Красную Шапочку и даже пару раз хлопнул ресницами, точь-в-точь как она:
– А что стоит в твоем свидетельстве о рождении?
– У меня прочерк, а отчество «Аркадьевич» мама записала по имени врача, принимавшего роды, – почему-то шепотом проговорила Оленька.
– Но почему она тогда…
– А потому что упрямая, – ответила Бабушка. – Она с детства как упрется рогом, хоть кол ей на голове теши, не переубедишь ни за что. Вы вот, хоть и творческая личность с Внутренней Богиней в голове, но повзрослели и много поняли; а она только кажется серьезной и самодостаточной женщиной, а как была пичужкой перелетной, так и осталась…
Теперь ошарашена оказалась Красная Шапочка. Ошарашена и обижена:
– Ба, ты это про меня? – она растерянно захлопала ресницами совершенно так же, как давеча Лев Львович. – За что?
Бабушка протянула руку и погладила русые кудри девочки:
– Что ты, вовсе не про тебя. Про мамочку твою любимую.
– Про маму? Но почему…
– Потому, что натворила она делов, – ответила Бабушка.
– А я-то думал, куда она пропала, – хлопнул себя по лбу режиссер. – Она что, в академку со второго курса ушла, что ли?
– Ага, – подтвердила Бабушка. – Зимнюю сессию сдала, сразу и оформили. Я ее тогда чуть не убила, и убила бы, не будь она беременной. В фигуральном смысле, конечно. – Не переставая теребить на груди амулет в виде круга с восемью загнутыми лучами, Мария Ивановна с тревогой взглянула на Волка, начавшегося чихать. – А главное, она ж, язва, так и не призналась, кто отец Красной Шапочки. Двадцать три года молчала, я думала, может, сама не знает, а поди ж ты…
– Так может… – Брюковкин задумчиво потер виски…
– Не может, шеф, – внезапно сказал Волк, громко чихнул и едва не подавился очередным пирожком. – Можете делать анализ ДНК, можете мне на слово поверить. И как я сам не догадался?
– Почему это ты, Вовчик, должен был догадаться? – уточнил режиссер с плохо скрываемым раздражением. – Ты к этой истории…
