Но стиля вам так не выработать. Стиль я приобрел только на Темзе. Мой стиль гребли вызывает теперь всеобщее восхищение. Говорят, стиль у меня просто невиданный.
Джордж до шестнадцати лет к воде не походил вообще. Но вот однажды он и еще восьмеро джентльменов приблизительно такого же возраста явились всей толпой в Кью, намереваясь нанять лодку и пройти на веслах до Ричмонда и обратно (один из них, патлатый юнец по фамилии Джоскинз, пару раз катался на лодке по Серпентайну и уверял, что кататься на лодке ужасно весело{*}).
Когда они добрались до лодочной станции, оказалось, что течение довольно быстрое и дует сильный боковой ветер, но это их не смутило нисколько, и они приступили к выбору лодки.
На пирсе находилась гоночная восьмерка, которая их и пленила. «Вот эту, пожалуйста», — сказали они. Лодочник отсутствовал, и за старшего был только его сынишка. Мальчик попытался охладить их страсть к аутригеру и показал им пару-тройку премилых лодок уютнейшего семейного типа, но это было совсем не то. Они считали, что наилучшим образом будут выглядеть именно в гоночной восьмерке.
Тогда мальчик спустил ее на воду, а они сняли пиджаки и приготовились занимать места. Мальчик порекомендовал, чтобы Джордж, уже тогда лидер-тяжеловес в любой компании, сел под четвертым номером. Джордж сказал, что будет счастлив сесть под четвертым номером, и быстренько уселся на носовую скамью, спиной к корме. В конце концов его усадили как следует, и тогда расселись остальные.
Какого-то особенно слабонервного юнца назначили рулевым, и Джоскинз преподал ему принципы управления. Сам Джоскинз сел загребным. Остальным он сказал, что ничего сложного нет — пусть только все всё повторяют за ним.
Они объявили, что готовы, и тогда мальчик на пристани взял багор и оттолкнул лодку.
Что последовало за этим, Джордж описать детально не в состоянии. У него сохранилось неотчетливое воспоминание, что едва они отошли от пристани, как он получает страшный удар в поясницу рукояткой весла номера пятого; в тот же миг скамья под ним словно по волшебству исчезает, и он оказывается на досках. Он также отметил, как любопытное обстоятельство, что номер второй в этот момент лежит на спине, задрав к небу обе ноги, предположительно в судороге.
Кьюзский мост они прошли, бортом, на скорости восьми миль в час; на веслах оставался только собственно Джоскинз. Джордж, восстановившись на месте, попытался прийти на помощь, но не успел опустить весло в воду, как оно, к его глубокому удивлению, исчезло под лодкой, едва не утянув за собой.
Тем временем «рулевой» бросил за борт оба рулевых шнура и разразился рыданиями.
Каким образом им удалось вернуться, Джордж так и не выяснил, только на это потребовалось сорок минут. Зрелищем самозабвенно любовалась большая толпа с моста; выкрикивали самые противоречивые указания. Три раза лодку удавалось вывести из-под арки, и три раза ее затягивало обратно; всякий раз когда «рулевой» смотрел вверх и видел над головой мост, он разражался рыданиями с новой силой.
По словам Джорджа, он почти не думал в тот день, что полюбит лодочный спорт вообще.
Гаррис больше привык работать веслом на море, чем на реке; он говорит, что в качестве моциона предпочитает море. Я — нет. Помню, как прошлым летом в Истборне я взял лодчонку; когда-то я немало упражнялся в гребле на море и полагал, что все будет хорошо. Но оказалось, что я растерял мастерство полностью. Стоило одному веслу глубоко погрузиться в воду, как другое начинало дико метаться в воздухе. Чтобы зацепиться за воду обоими веслами одновременно, мне пришлось грести стоя. Вокруг собралось светское общество, титулованное и нетитулованное, и мне пришлось дефилировать перед ними в этой дурацкой позе. На полдороге я пристал к берегу и заручился услугами старого лодочника, который и доставил меня обратно.
Люблю смотреть, как гребет старый лодочник (особенно нанятый по часам). Его работа отличается таким превосходным спокойствием, такой невозмутимостью! Насколько далек он от этой лихорадочной спешки, от этих бешеных искусов, которые с каждым днем становятся все большим и большим проклятием девятнадцатого столетия! Он никогда не рвется в обгон; если его обгоняет другая лодка, его это не раздражает (собственно говоря, его обгоняют все, что плывут в ту же сторону). Некоторых такое раздражает и бесит; возвышенное самообладание наемного лодочника перед лицом искушений может послужить нам превосходным уроком в борьбе с гордыней и высокомерием.
Научиться обычной, утилитарной гребле, когда нужно просто грести и грести без затей, не так уж трудно. Но вот чтобы чувствовать себя в своей тарелке, когда гребешь мимо девушек, требуется огромная практика. Новичков сбивает с толку «такт». «Это просто смешно! — жалуется новичок, в двадцатый раз на протяжении пяти минут выпутывая свои весла из ваших. — У меня ведь все получается, когда я один!»
Наблюдать двух новичков, пытающихся попасть друг другу в такт, весьма развлекательно. Баковый считает, что попасть в такт загребному просто невозможно, потому что загребной гребет каким-то просто феноменальным методом. Загребной этим возмущен до чрезвычайности и объясняет, что последние десять минут только и пытается приспособить свой метод к ограниченным способностям гребца на баке. Баковый, в свою очередь, оскорбляется и советует загребному не утруждаться заботой о нем, баковом, а сосредоточить свои умственные усилия на том, чтобы грести вменяемо самому.
— Или, может быть, сесть загребным мне? — добавляет он, явным образом намекая, что это сразу исправит дело.
Следующую сотню ярдов они продолжают барахтаться с тем же скромным успехом, после чего на загребного в порыве наития снисходит секрет всего бедствия.
— Я понял в чем дело! — восклицает он, оборачиваясь. — У тебя мои весла! Давай их сюда!
— Ну да, ну да! А я тут себе все мозги вывихнул, какого черта у меня ничего не получается с этими! — отвечает баковый, просто просияв и с энтузиазмом приступая к обмену. — Вот теперь у нас все получится!
Но оно не получается — даже теперь. Загребному, чтобы теперь достать до весел, приходится так вытягивать руки, что они почти выскакивают из суставов; в то же время баковый при каждом взмахе получает смертельный удар в грудь. Тогда они снова меняются и заключают, что лодочник всучил им какие-то не такие весла. Объединив, таким образом, свои проклятия по его адресу, они достигают любви и согласия.
Джордж сообщил, что ему часто очень хотелось поплавать на плоскодонке, для разнообразия. Плавать на плоскодонке с шестом не так легко, как кажется. Как и в гребном спорте, вы скоро научаетесь двигаться и контролировать судно, но чтобы научиться делать это с достоинством и не зачерпывая рукавами воду, требуется большая практика.
С одним молодым человеком, моим знакомым, произошел крайне прискорбный случай во время первого же катания.
Дело у него пошло так здорово, что он вообще оборзел и стал расхаживать по плоскодонке взад-вперед, с непринужденной грацией, любо-дорого посмотреть. Он маршировал на нос, втыкал в воду шест, а потом бежал на корму как заправский плоскодонщик. О! Как это было роскошно.
Так же роскошно все было бы дальше, если бы он, к несчастью, оглядываясь, чтобы насладиться пейзажем, не сделал одного шага больше, чем требовалось, и не перемахнул через борт. Шест прочно засел в иле, и он остался на нем висеть, а лодка продолжила дрейф. Его поза была лишена достоинства полностью. Невоспитанный мальчишка на берегу немедленно закричал своему отставшему товарищу:
— Быстрее сюда! Тут на палке настоящая обезьяна!
Прийти на выручку я не мог, потому что мы, как назло, не позаботились захватить с собой запасной шест. Мне оставалось только сидеть и смотреть на беднягу. Никогда не забуду его лица, когда шест, вместе с ним, плавно опускался в воду — оно было исполнено глубокого созерцания.
Я следил, как он медленно погружается в воду, и видел, как он, грустный и мокрый, карабкается на берег. Он представлял собой такую уморительную фигуру, что я не мог удержаться от смеха. Какое-то время я продолжал хихикать, после чего мне вдруг пришло в голову, что смеяться, на самом деле, если подумать, не над чем. Вот он я, один в плоскодонке, без шеста, беспомощно несусь по течению — может быть, на плотину.
Я страшно разозлился на своего приятеля — за то, что он махнул в воду и сбежал таким образом. Шест, во всяком случае, мог бы оставить.
С четверть мили меня несло течением, а потом я увидел рыбачий ялик, на якоре посередине реки, и в нем двух пожилых рыбаков. Они заметили, что я двигаю прямо на них, и стали орать, чтобы я убирался.
— Не могу! — закричал я в ответ.
— Ты хоть бы пальцем пошевелил!..
Оказавшись ближе, я разъяснил положение дел; они поймали меня и одолжили шест. До плотины оставалось с полсотни ярдов. Я был рад, что они там оказались.
