Разъяренный, я ударил в стенку и крикнул секретарю:
– Подойди-ка к телефону… Из-за твоих подлых шлюх у меня неприятности. Где ты выкапываешь таких матершинниц? Я кричал это в трубку, чтобы и женщина слышала. Подошел секретарь и начал говорить по телефону:
– Я вас слушаю… Приказывайте, госпожа… Как?.. Да-а… Что вы говорите!.. Прошу прощения… Ваш покорный слуга… Простите… Мы… Да… Корректор… Недавно поступил, госпожа… Пожалуйста… Естественно… Конечно… Мое почтение, госпожа… – Лицо секретаря было пепельного цвета. Он повесил трубку.
– Послушай, что ты натворил? – спросил он.
– А что?
– Ты обругал хозяйку…
Я чуть не лишился чувств.
– Выгонят? – простонал я.
– Патрон сейчас в Европе, – сказал секретарь. – Как только вернется, он уволит тебя.
– А если я его буду умолять, попрошу прощения, скажу, что по ошибке…
– Не думаю. Он очень боится жены. Он не посмеет ее ослушаться.
Значит, меня опять ожидали безработица, безденежье. Когда я об этом думал, раздался телефонный звонок. Снова она. Как бы то ни было, меня выгонят с работы, спасения нет… Буду держать себя с ней, как прежде.
– Что тебе нужно? – набросился я первым на нее. Я знал, что она все равно будет кричать.
– Вы недавно разговаривали со мной и, должно быть, не знали, с кем говорите?
– Знал. Вы та злая ведьма, которую зовут хозяйкой. О чем еще нам с вами говорить? Женщина завопила:
– Что-о? Значит, знал… Я тут же повесил трубку. Теперь уже все пути отрезаны.
Приблизительно через неделю после этого случая патрон возвратился из путешествия. Я дрожал от страха. На следующий день по возвращении он меня вызвал. Я вошел к нему в кабинет. Я подумал с надеждой: «Если попросить, может, сжалится!»
Я стоял перед ним, нервно теребя руки на животе.
– Пожалуйста, садись, сынок…
– Бог с вами! Что вы!
– Садись, сынок, садись…
Он улыбался. Я сел в кресло напротив.
– Я поздравляю тебя. Спасибо… Я всю жизнь буду тебе обязан… Ты вправил мозги нашей хозяйке… Молодец!.. Ты отомстил ей за восемнадцать лет моих мук. Браво!.. Ведь ей же нельзя слова сказать… Не ожидал, что ее можно обругать. Правильно поступил. Спустись вниз: я сказал, чтобы тебе дали пятьдесят лир наградных.
В бухгалтерии я получил пятьдесят лир. С тех пор я бегу на каждый телефонный звонок. Может, опять позвонит хозяйка, я выругаю ее на чем свет стоит. Но она больше не звонит. Только однажды вечером явилась сама. Я был один в комнате. Она вошла.
– Вы корректор? – спросила она.
– Да.
– Это вы обругали меня по телефону?
Тогда я понял, что такое хозяйка. Одно дело – по телефону, а другое – когда сталкиваешься лицом к лицу… Я молчал, опустив голову.
– Я поздравляю вас, – сказала она. – Я очень люблю людей, которые за словом в карман не полезут. Вы не смотрите на меня: у меня язва желудка, поэтому я очень нервная. Я сказала мужу, чтобы он выдал вам двести лир наградных, вы получили?
Значит, меня наградил не патрон, а хозяйка. К тому же он присвоил из них сто пятьдесят лир.
– Что ты молчишь… может, не дал? Я знаю, он не даст! – закричала она и побежала в кабинет мужа. Там поднялся страшный шум. Вызвали меня. Патрон робким голосом:
– Сынок, разве я тебе не выдал двести лир?
Хозяйка смотрит то на него, то на меня. Из глаз ее прямо-таки сыплются искры. Если я скажу «не дал», она изобьет мужа, если скажу «дал», – то меня. Я говорю патрону:
– Господин мой, я получил первые пятьдесят лир из этих двухсот, которыми вы меня наградили. Получаю каждый месяц.
– Вот видишь, дорогая, а ты не верила…
Затем он повернулся ко мне:
– Ступай, сынок, и быстро получи остальные деньги!..
– Откроешь на горе лавку для рабочих! – приказал как-то мне хозяин.
Где в каменоломне достанут рабочие продукты питания? Я подумал тогда: «Какой хороший человек наш хозяин!» Он дал мне пятьдесят лир и сказал:
– Купи в городе маслины, «безбожный» сыр, халву, хлеб, лук.
Тогда-то я и узнал, что обезжиренный бурдючий сыр называют «безбожным». Он и в самом деле «безбожный» – жесткий-прежесткий, живая соль да волосы. Съешь пятьдесят граммов такого сыра – выпьешь бидон воды. И все равно тебя будет мучить жажда. Но живот вздуется, и ты будешь думать, что сыт.
Продукты, доставленные из города, мы сложили в старой палатке. Здесь и устроили бакалейную лавку. Меня он поставил лавочником и обещал платить тридцать лир. Тридцать лир – это по тому времени были хорошие деньги. Рабочие получали в день тридцать-пятьдесят курушей.
В конце недели надсмотрщик раздавал рабочим картонные кружочки, собственноручно изготовленные нашим хозяином. На одной стороне стояла его подпись, а на другой сумма: «сто пара»[20], «пять курушей» и т. д. Эти кружочки ходили у нас вместо денег для покупки продуктов в лавке. К концу недели все оказывались в долгу у хозяина. Бывало такое время, когда рабочие по три месяца не получали кружочков. Им, разумеется, трудно было выплачивать долги. Однако добрый хозяин никогда не закрывал им кредита. Но это его благодеяние рабочие не ценили высоко. Когда долг в лавке превышал десять лир – при недельном-то заработке в три-пять лир! – рабочие взваливали на спины залатанные одеяла и, проклиная хозяина и хозяйскую мать, уходили на другие участки. Так и ходили от одного подрядчика к другому, оставляя на старых местах свои долги. Все рабочие были должны в лавки. Таким образом, сперва лавкам, а потом подрядчикам грозило банкротство.
Скоро мы начали ощущать нехватку в рабочей силе. Срывались сроки сдачи работ. Тогда наш хозяин нашел выход. Он стал отбирать у нанимавшихся к нам рабочих метрические свидетельства. Рабочий уже не мог так легко уйти от него со своим дырявым одеялом. Некоторые были должны лавке по пятьдесят лир, то есть столько, сколько стоила сама лавка, и все же торговля продолжалась. В этих расчетах невозможно разобраться, можно только предположить, что дела держались на добрых намерениях хозяина. Всем ясно, что значит для человека, зарабатывающего пять лир в неделю, отдать долг в пятьдесят лир.
Выпуская из рук метрику, рабочие уже больше никогда ее не получали – оставляли хозяину на память о себе. Таким образом, в лавке набралось два чемодана, набитых доверху метрическими свидетельствами, и каждое стоило пятьдесят лир. Безумные деньги! Какую метрику ни возьми, под каждую можно выдавать вексель в пятьдесят лир!.. Если бы наш хозяин и дальше вел так дело, в стране не осталось бы метрических свидетельств. Не было бы ни метрик, ни «безбожного» сыра…
Не могу умолчать и о своем добром сердце.
– Пощади, ага, дам тебе пять лир бумажками, отдай метрику! – умоляли меня рабочие.
И мне поневоле пришлось включиться в добрые дела хозяина. Те, кто приносил мне пять лир, получал из чемодана метрику.
Путаница получилась невероятная. Кто до прихода к нам был Али, становился вдруг Мемедом, а Мемеды, немного удивляясь, превращались в Юсуфов или Хасанов. Лица, отбывшие воинскую повинность, призывались в армию еще раз, а те, кто никогда не служил, так и не призывались. Холостые юноши, сами того не ведая, с нашей помощью оказывались солидными отцами семейств, села – городами.
С тех пор прошли годы. Но еще и теперь в газетах можно встретить сообщение, где о живых говорится как о мертвых, а о мертвых – как о живых.
Но вот наконец хозяин раскусил мои проделки. Это случилось так. Был зимний день. Он замерз у себя в палатке и говорит:
– Принеси-ка сюда метрические свидетельства, растопим ими печку, хоть согреемся.
Я принялся отговаривать его.
– Продайте лучше мне эти метрики по пятьдесят курушей за штуку, – попросил я.
Хозяин тут же смекнул, в чем дело, но мы уже сожгли один ящик.
– Не стыдно тебе! – сказал он. – Как только поднимается у тебя рука творить зло там, где ты получаешь свой хлеб!
Но потом мы нашли с хозяином общий язык. За каждую метрику, проданную за пять лир, я получал одну лиру комиссионных. Вот отсюда-то и начались несчастья с Або.
Нанялся к нам один рабочий по имени Або. В первую неделю он не заходил в лавку. В конце недели десятник дал Або картонных кружочков на шесть лир. Небывалое дело: и на вторую неделю Або не показался в лавке!
– Хозяин, – сказал я, – надо выгнать этого Або.
Но хозяин добрый человек.
– Нельзя, – ответил он. – За что ты его выгонишь? Он один бьет столько камня, сколько четверо не набьют. Знаешь, оп из деревни приехал с сумой, набитой лепешками – размачивает эти лепешки в речушке, потом кладет в них траву, собранную в горах, и сворачивает, как голубцы. Называет он свою еду «заправкой».
– Господи боже мой! Хозяин, давай выгоним этого Або. Если рабочие начнут питаться такой «заправкой», лавка прогорит.
Как я ни просил выгнать Або, хозяин, человек с добрым сердцем, меня не послушал.
