Николай Лейкин - Наши за границей

— Николай Иванычъ, я ухожу… Довольно.

— Погоди. Ce ма фамъ и иль хвате. Нешто это можно?

Полицейскій приблизился къ Глафирѣ Семеновнѣ.

— Qu'est-ce qu'il a fait, madame? — спросилъ онъ.

— Рьянъ, — отвѣчала Глафира Семеновна и пошла по аллеѣ.

Николаю Ивановичу ничего не оставалось, какъ тоже идти за супругой.

— Удивляюсь, — бормоталъ онъ. — Умѣть говорить по-французски и не пожаловаться на мерзавца, значитъ, ты рада, что онъ тебя схватилъ, и только изъ притворства вскрикнула.

— Ну, да, рада… Не желаю я дѣлать скандала и обращать на себя вниманіе. Отбилась и слава Богу.

Николай Ивановичъ мало-по-малу утихъ, но проходя съ женой мимо арабовъ, держалъ уже наготовѣ зонтикъ. Мазанки уже чередовались съ двухъэтажными домами съ плоскими крышами. Виднѣлась какая-то башня. Начиналась Каирская улица, выстроенная на выставкѣ. Попался второй балахонникъ съ осломъ, третій. Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна посторонились отъ нихъ. Далѣе показался англичанинъ въ клѣтчатомъ пальто съ нѣсколькими пелеринками и въ бѣломъ картузѣ съ козырьками на лбу и на затылкѣ, ѣдущій на ослѣ. Балахонникъ бѣжалъ впереди осла, держа его за уздцы. За англичаниномъ проскакала на такомъ-же ослѣ англичанка въ синемъ платьѣ и въ шляпкѣ съ зеленымъ газовымъ вуалемъ.

— Да эти балахонники-то на манеръ извозчиковъ. Ослы-то у нихъ для катанья отдаются, — сказала Глафира Семеновна. — Ну, такъ чего-же отъ извозчика и ждать! И у насъ иногда извозчики за руки хватаютъ народъ.

— Фу, ты пропасть! Извозчикъ и есть. А я думалъ, что какая нибудь арабская конница, на манеръ нашихъ гусаровъ или улановъ. Смотри-ка, Глаша, и многіе ѣздятъ на ослахъ-то. Даже и дамы. Вонъ какая-то толстенькая барынька съ большимъ животомъ ѣдетъ. Смотри-ка, смотри-ка. Да тутъ и верблюды есть. Вонъ верблюдъ лежитъ. Стало быть, и на верблюдахъ можно покататься.

— Ну, вотъ. То все ругалъ балахонниковъ, а теперь ужъ кататься!

— Нѣтъ, я къ слову только. А впрочемъ, ежели бы ты поѣхала, то и я-бы вмѣстѣ съ тобой покатался на ослѣ.

— Выдумай еще что-нибудь?

— Да отчего же? Люди катаются-же. Были на выставкѣ, такъ ужъ надо все переиспытать. На человѣкѣ сейчасъ ѣздила, a теперь на ослѣ.

— Не говори глупостей.

— Какія-же тутъ глупости! На верблюдѣ я ѣхать не предлагаю, на верблюдѣ страшно, потому звѣрь большой, a оселъ — маленькій звѣрь.

Налѣво на одноэтажномъ домѣ съ плоской крышей высилась надпись, гласящая по-французски, что это кафе-ресторанъ. На крышѣ дома виднѣлись мужчины и дамы, сидѣвшіе за столиками и что-то пившіе. Около столиковъ бродили арабы въ бѣлыхъ чадмахъ, бѣлыхъ шальварахъ и красныхъ курткахъ.

— Смотри-ка, куда публика-то забралась! На крышѣ сидитъ, — указалъ Глафирѣ Семеновнѣ Николай Ивановичъ. — Это арабскій ресторанъ. Зайдемъ выпить кофейку.

— Напиться хочешь? Опять съ коньякомъ? Понимаю.

— Ну, вотъ… Въ арабскомъ-то кафе-ресторанѣ. Да тутъ, я думаю, и коньяку-то нѣтъ. Вѣдь арабы, магометанскаго закона. Имъ вино запрещено.

— Нашимъ татарамъ тоже запрещено вино, однако они въ Петербургѣ въ татарскомъ ресторанѣ въ лучшемъ видѣ его держатъ. Въ татарскомъ-то ресторанѣ y насъ самое лютое пьянство и есть.

— Только кофейку, Глаша. Кофей здѣсь долженъ быть отличный, арабскій, самый лучшій Мокка. Ужъ ежели y арабовъ быть, да кофею ихняго не попробовать, такъ что-же это такое! Зайдемъ… Вонъ въ ресторанѣ и музыка играетъ.

Изъ отворенной двери дома слышались какіе-то дикіе звуки флейты и бубна.

— Только кофей будешь пить? — спросила Глафира Семеновна.

— Кофей, кофей. Да развѣ краснаго вина съ водой. Въ мусульманскомъ ресторанѣ буду и держать себя по-мусульмански, — сказалъ Николай ТІвановичъ.

— Ну, пожалуй, зайдемъ.

И супруги направились въ кафе-ресторанъ.

Кафе-ресторанъ, въ который зашли супруги, былъ въ то-же время и кафе-шантаномъ. Въ глубинѣ комнаты высилась маленькая эстрада съ декораціей, изображающей нѣсколько финиковыхъ пальмъ въ пустынѣ. У декораціи сидѣлъ, поджавъ подъ себя ноги, балахонникъ въ бѣлой чалмѣ и дудѣлъ въ длинную дудку какой-то заунывный мотивъ. Рядомъ съ нимъ помѣщался другой балахонникъ и аккомпанировалъ ему на бубнѣ ударяя въ бубенъ то пальцемъ, то кулакомъ, то локтемъ. Вскорѣ изъ-за кулисъ выплыла танцовщица. Она была вся задрапирована въ бѣлыя широкія одежды. Даже подбородокъ и ротъ были завязаны. Изъ одеждъ выглядывала только верхняя часть лица съ черными глазами и такими-же бровями да ступни голыхъ ногъ. Танецъ ея заключался въ томъ, что она маленькими шажками переминалась на одномъ мѣстѣ и медленно перегибалась корпусомъ то на одинъ бокъ, то на другой, то, откинувъ голову назадъ, выпяливала впередъ животъ. При томъ, по мѣрѣ наклоненія корпуса, она страшно косила глазами въ ту сторону, въ которую наклонялась, или закатывала ихъ подъ лобъ такъ, что виднѣлись только одни бѣлки.

— Экъ ее кочевряжитъ! — сказалъ Николай Ивановичъ, усаживаясь съ женой за одинъ изъ столиковъ противъ эстрады.

Къ нимъ подбѣжалъ чернобородый арабъ въ бѣлой чалмѣ, бѣлой рубахѣ безъ пояса и бѣлыхъ шароварахъ, завязанныхъ около колѣнокъ голыхъ, смуглыхъ, волосатыхъ ногъ, въ туфляхъ, и поднесъ подносъ, на которомъ стояли два стакана воды и два блюдечка съ вареньемъ.

— Съ угощеніемъ ресторанъ-то, — проговорилъ женѣ Николай Ивановичъ и, крикнувъ арабу, прибавилъ:- Нѣтъ, братъ, мерси. Сладкаго не употребляемъ.

— Отчего-же? Ты хотѣлъ пить. Вотъ и напейся. Вода съ вареньемъ отлично, — перебила его Глафира Семеновна. — Доне, доне… — обратилась она къ арабу и взяла съ подноса два стакана, ложечки и два блюдечка варенья. — Вотъ и пей… — прибавила она мужу.

— Знаешь, Глаши, быть на парижской выставкѣ да зудить холодную воду съ вареньемъ — ой, ой, ой! Не стоило тогда сюда и ѣхать.

Николай Ивановичъ покачалъ головой.

— Такъ чего-же ты хочешь? Самъ-же ты сказалъ, что ничего хмельнаго пить не будешь.

— Да ужъ чего-нибудь арабскаго, что-ли.

— Знаю я твое арабское-то! Коньячищу хочешь.

— Зачѣмъ коньячищу! Навѣрное, у нихъ есть и арабское вино. Половой! Есть y васъ венъ арабъ.

Арабъ смотрѣлъ на него удивленными глазами и не понималъ, что y него спрашиваютъ. Наконецъ, онъ пробормоталъ что-то на непонятномъ нарѣчіи, мѣшая къ разговору и французскія слова.

— Не понимаешь! Эхъ! — вздохнулъ Николай Ивановичъ. — Глаша, растолкуй ему.

— Зачѣмъ буду ему растолковывать про вино, ежели ты мнѣ обѣщался въ мусульманскомъ ресторанѣ и держать себя по мусульмански. Мусульмане вина не пьютъ. Пей воду съ вареньемъ.

Николай Ивановичъ лизнулъ варенья и сдѣлалъ глотокъ воды. Арабъ на минуту исчезъ и вновь подходилъ съ двумя тарелочками, на которыхъ лежали засахаренные плоды. Подавъ это на подносѣ, онъ опять поклонился супругамъ.

— Да что это, онъ все сласти да сласти! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Дай хоть кофе, мосье половой, что-ли… Кофе! понимаешь?

— Уй, уй… Кафе апре… — закивалъ головой арабъ.

Глафира Семеновна взяла и блюдечки съ засахаренными плодами.

— Ты-бы спросила хоть, по чемъ. Вѣдь слупятъ потомъ, — замѣтилъ мужъ и задалъ арабу вопросъ: — Комбьянъ?

— Энъ франкъ.

Арабъ показалъ одинъ палецъ въ поясненіе, исчезъ и появился въ третій разъ, поднося на блюдцахъ по свѣжей грушѣ, и опять поклонился.

— Зачѣмъ? Мы не требовали грушъ. Ты кофе-то намъ подавай. Кафе нуаръ. Несе вонъ, несе обратно и принесе кафе… — махалъ руками Николай Ивановичъ.

— Ту… ту… Пуръ ту энъ франкъ… — старался объяснить арабъ, показывая и на стаканы, и блюдца съ остатками варенья, и на расахаренные плоды, и на груши.

— За все угощеніе франкъ. Ѣшь, — сказала мужу Глафира Семеновна.

— Стану я всякую сладкую дрянь ѣсть! Это бабья ѣда.

Николай Ивановичъ отвернулся.

Арабъ подходилъ въ четвертый разъ съ подносомъ и опять кланялся. На подносѣ на этотъ разъ стояли двѣ чашки чернаго кофе.

— Ну, наконецъ-то! — И Николай Ивановичъ придвинулъ къ себѣ чашку, попробовалъ ложечкой и сказалъ:- Да онъ гущу кофейную подалъ. На смѣхъ, что-ли! Смотри, одна гуща вмѣсто кофею.

— Да ужъ, должно быть, такъ надо по-арабски, — замѣтила Глафира Семеновна. — Пей…

— Не могу я пить такую дрянь. Это переварки кофейные какіе-то! Въ арабскомъ ресторанѣ, да вдругъ пить переварки! Половой! Гарсонъ! Или арабъ! Какъ тебя? Поди сюда! Вене зиси…

Арабъ подходилъ опятъ съ стекляннымъ кальяномъ ужъ на этотъ разъ и снова съ поклономъ, бережно поставилъ его у ногъ Николая Ивановича, протягивая ему въ руки гибкую трубку.

— Ну, ты пропасть! Трубку принесъ… Кальянъ турецкій принесъ и заставляетъ курить, — улыбнулся Николай Ивановичъ, взявъ въ руки трубку кальяна.

— Кури, кури. Вѣдь папиросы-же куришь, — ободряла Глафира Семеновна.

Николай Ивановичъ затянулся изъ кальяна, выпустилъ дымъ и проговорилъ: