«Неужели ты забыл, — ласково осведомились они, — что в гостиной стоит графин? Мы ничего не говорим — так, напоминаем».
Мартышка предположил, что это, в сущности, ангел-хранитель. Кого-кого, а этих ангелов он почитал.
Через несколько секунд он был в коридоре, через три минуты — в гостиной, через три с четвертью — дрожащей рукой наливал живительную жидкость. А через четыре, откинувшись в кресле, положив ноги на столик, испытывал высшее блаженство. И тут раздался голос.
Сказал он только «Ой», но мог и просто крякнуть. Волосы у Мартышки поднялись дыбом, как иглы на взъяренном дикобразе, сердце с тупым стуком ударилось о передние зубы, и, жалобно крикнув, Мартышка взлетел к потолку.
Дважды коснувшись его и опускаясь на пол, он заметил, что это не сэр Эйлмер, а старый друг Элзи Бин.
Она стояла в дверях, приложив руки к груди, и пыхтела, как пыхтят служанки, если зайдут ночью в гостиную, а там сидит аристократ.
Мартышке стало легче, спокойствие вернулось к нему, а с ним — и млеко милости. Если ты думал увидеть баронета в халате, приятно, убедившись в ошибке, потолковать с одним из лучших умов Боттлтон-Ист. Высвободив язык, зацепившийся за голосовые связки, Мартышка приветливо заметил:
— Пип-пип!
— Пип-пип, сэр.
— Это вы?
— Да, сэр.
— Ну и испугался же я!
— И я, сэр.
— Значит, оба испугались, — подытожил Мартышка, еще со школы питавший склонность к математике. — Вы уж простите, принял вас за хозяина. Помните, вы удачно назвали его титаном? Так и есть; а я их не люблю. Что ж, располагайтесь, побеседуем. Как ваш Гарольд?
Элзи опечалилась.
— Худо, — отвечала она с той искренностью, которую в Боттлтон-Ист впитывают из воздуха. — Сил никаких нет, какой упрямый.
— Не хочет уйти со службы?
— Ага.
Мартышка тоже опечалился. Он не видел в Поттере той бесовской прелести, которая привлекает женщин, — но при чем тут он? Если ты влюблена, ты плачешь и томишься, словно твой возлюбленный — Кларк Гейбл или Грегори Пек.
— Сейчас говорили-говорили, и все зря.
— Какой ужас!
— Сестра совсем его подмяла. Прямо не знаю, что и делать.
Жемчужная слеза появилась в уголке ее глаза, и она шмыгнула носом. Мартышка погладил ее по голове. Хоть это вправе сделать благородный человек!
— Все будет хорошо, — сказал он. — Подождите, он уступит. Как-никак любовь…
— Если бы в нос заехать… — мечтательно сказала Элзи.
— Заехать в нос?
— Ага.
Мысль эта Мартышке понравилась, но скорее абстрактно.
— Стал бы поумней, — продолжала Элзи. — Он у меня нервный.
— Нервный? — удивился Мартышка, не заметивший этой черты.
— Ага. Он из-за этого переехал. В городе как? Схватишь кого — а он в ухо. Дали бы тут — он бы сразу ушел. Предупредил бы за месяц, — уточнила Элзи.
Мартышка понял ее. Как не понять, когда мысль так прекрасно выражена.
— Это верно, — сказал он.
— А вы не дадите ему в нос? — несмело спросила Элзи.
— Не дам.
— Может, по каске стукнете? Когда не смотрит.
Сердечно жалея наивное создание, Мартышка все же не стал скрывать горькую правду:
— Они смотрят всегда. Нет, Элзи, на меня не рассчитывайте. Тут подошел бы ваш брат. Как жаль, что он занят до сентября! За что его покарали?
— Сопротивление при исполнении. Дал полисмену по голове.
— Вот видите! Значит, все в порядке. Подождите до осени. А почему вы здесь?
— Виски взять хотела.
Гостеприимный Мартышка спохватился.
— Простите! — сказал он. — Сейчас налью.
— Для Гарольда, — пояснила Элзи. — Он в саду. Бросил мне камешек в окно и говорит: принеси выпить. В саду! — горестно вскрикнула она. — Приличные люди спят. Ну никаких сил!
Она шмыгнула носом, и Мартышка поспешил ее утешить.
— Все будет хорошо, — заверил он. — Сигарету?
— Ага.
— Ту т — турецкие, тут — виргинские.
Он дал ей прикурить от своей, и, когда лица их соприкоснулись, в комнату вошел Билл.
2
Мы не знаем, можно ли назвать великими умами Билла Окшота и Мартышку, но в эту ночь они проявили свойство, присущее таким умам, а именно — думали в унисон. И тот и другой, вспомнив о графине, пошли выпить.
Со встречи с лордом Икенхемом Билл испытывал то, что испытал бы, если бы фалды его фрака привязали к экспрессу Лондон — Эдинбург. Как многие, кого судьба свела с мятежным графом, когда тот без поводка, молодой путешественник страшился будущего, а потому не мог заснуть. Бессонница располагает к жажде, жажда — к мысли о графинах.
И у Билла, и у Мартышки мысль не расходилась с делом, разница была в мелочах. Мартышка не знал, скрипят ли ступеньки, и шел осторожно, как Агаг, знакомый с местностью, а Билл несся, словно бизон к водопою. Тем больше поразила его трогательная сцена. Элзи Бин проговорила «Ой!», Билл ничего не мог сказать. Он стоял и смотрел, потрясенный до глубины души.
Мартышка нарушил молчание первым.
— Привет, — заметил он.
— А, это вы, сэр! — прибавила Элзи.
— Здравствуйте, — сказал новоприбывший.
Говорил он отрешенно, ибо старался понять — хуже ли, если Мартышка невменяем. Несомненно, Элзи ошиблась, сообщив, что он уехал в Лондон, — он просто покатался, что вполне резонно в теплый летний день. Но хорошо это или плохо? Недавно сгоряча Билл подумал, что нормальный распутник лучше больного, а теперь сомневался. Может быть, вменяемый растлитель особенно страшен?
Одно он знал точно: как только Элзи уйдет, он поговорит с ним как с младшим братом — скажем, как Брабазон-Планк-major с Брабазоном-Планком-minor.
Возможность эта представилась раньше, чем подумали бы люди, хорошо знавшие невесту Поттера. Она была общительна и болтлива, но, нарушая строгий этикет, приличий придерживалась; и чутье подсказало ей, что, оказавшись в бигуди и в халате вместе с молодым хозяином и молодым же гостем, надо уйти как можно скорей. Этим начинаются все книги о достойном поведении.
Поэтому, учтиво промолвив: «Ну, спокойной ночи!», она ушла; а Мартышка ощутил какое-то неудобство, словно подуло из окна, посмотрел и понял, что его испепеляет пламенный взгляд.
Разные люди испепеляют по-разному. Билл, уверенный в том, что пора указать Мартышке, чем поведение его отличается от идеала, стал густо-вишневым, а глаза у него вылезли, как у крупной улитки. Кроме того, он трижды откашлялся.
— Мартышка, — сказал он.
— Да?
Он откашлялся еще раз:
— Мартышка.
— Прошу!
Билл обошел комнату. Трудно придумать хорошее начало, а когда говоришь с распутником как старший брат, такое начало исключительно важно. Он в пятый раз прочистил горло:
— Мартышка.
— Здесь!
Откашлявшись снова и тщательно ответив на вопрос, не проглотил ли он комара, Билл опять пошел по кругу. Наткнувшись на небольшое кресло, он остановился от боли.
— Мартышка, — сказал он твердо, — мы об этом еще не говорили, как-то не приходилось, но я недавно узнал, что ты обручен с Гермионой.
— Это верно.
— Поздравляю.
— Спасибо.
— Желаю счастья.
— Мерси.
— Тебе… х-ха… и ей. Главное — ей.
— Ну естественно!
— Ты сможешь его обеспечить?
— Надеюсь.
— Интересно, как, если ты все время распутничаешь со служанками?
— А?
— Ты слышал.
— Распутничаю?
— Да.
Мало кто вынесет спокойно такие слова. Мартышка налил себе виски и, взмахнув стаканом, как король Артур — Эскалибуром, начал речь в свою защиту.
Нет, сказал он, не распутничает все время, да и вообще не распутничает. Прежде всего уточним термин. Предложить сигарету не распутство. Прикурить — тоже. Оказавшись ночью в гостиной с общительной служанкой, всякий воспитанный человек будет учтив. Он поболтает с ней. Он предложит сигарету. Если она согласится — он поможет закурить. Так по крайней мере думает Мартышка; так думали бы сэр Галахад и шевалье Байяр, которых никто не обвинял в распутстве. Очень жаль, что у некоторых такое грязное воображение, ибо, надо сказать, чистому все чисто.
Речь удалась на славу, и мы не удивимся, что Билл покачнулся, словно дуб под ветром. Однако, прочистив горло, вспомнил все благородство своей миссии и снова обрел ту спокойную мощь, которая его отличала.
— Возможно, — сказал он, — но я видел, как ты целовал Элзи.
Мартышка удивился:
— Я?
— Да.
— Элзи?
— Элзи.
— В жизни я ее не целовал!
— Целовал. На ступеньках.
Мартышка хлопнул себя по лбу:
— И верно! Ты подумай… Целовал — но по-братски.
— Прямо, по-братски!
— Да, — не сдался Мартышка, словно часто видел, как целуют служанок их братья. — Если бы ты все знал…
