— Где письмо? Оно у вас?
— Сейчас я его принесу.
Вот он, потертый в углах конверт с выцветшей надпечаткой «Эйр мэйл». Неужели еще одно разочарование? Что мог знать старик о причинах интереса, который Николай проявил тогда к судьбе неизвестных ему беженцев? Конверт был вскрыт. Длинные, аккуратно сложенные, покрытые сиреневыми буковками листки. Девушка с интересом смотрит, как вертит их в руках гость. Текст читается не очень ясно… Но вот — «В городе появились слухи о спрятанном кладе…» «Место это, с его слое…»
— Это именно то, что вы ждали от Никодима Петровича?
— Да. Кажется, то. Благодарен, но очень тороплюсь, — он направился к двери. Заветное письмо похрустывало в кармане.
— Знаете, отчего я позвонила вам? — робко, вслед сказала девушка. — Я часто вас вспоминала. Уходя, вы тогда пошутили: назвали меня королевой. Никто никогда не называл меня так. Я прекрасно понимаю, что это была шутка. Но я часто потом думала, почему вы один обратили на меня внимание?
Николаю показалось, что она всхлипнула. Он повернулся, поймал ее руку и, поцеловав, сказал:
— Нет, нет. Вы прекрасны. Вы Наташа Ростова и Татьяна Ларина в одном лице, клянусь, — после чего торопливо вышел на лестницу.
Вниз он летел скачками, перемахивая сразу через несколько ступеней. Стука двери не было: Наташа Ростова и Татьяна Ларина, стоя наверху обнявшись, плача, слушали его прыжки.
Назад он шел, торопясь, через центр. По разбитым рельсам гремели трамваи. Около подземных переходов и входов в метро образовывались водовороты. Людей засасывало под землю. Надписи на витринах «Sale» и «Closed» кричали о том, что город, как змея, меняет кожу.
Свернув с главного проспекта, он очутился около старого замка. Красные стены нависали над улицей, как утесы. Под стенами горбатились коротенькие чугунные мосты. Они стояли на земле, как напоминание о том, что замок был когда-то окружен рвами.
Придя домой, Николай сел за стол, разложил перед собой письмо и стал его читать. Бумага потерлась, буквы осыпались. Приходилось разбирать каждое слово.
«Дорогой Иван!
Пишу тебе, пережив самые тревожные годы своей жизни. После Магдебурга и Парижа, где я так и не смог найти для себя ничего мало- мальски подходящего, очутился в экзотической Индии. Как зоолога, изучавшего в свое время миграции птиц, гнездящихся на озерах Казахстана и Каспия, меня взяли в местный зоопарк. На удивление мое, он оказался хорошо обустроен, с разнообразной фауной. Администрация — почти одни англичане. Идет уже шестой месяц, как я работаю с ними. В этом году рано начались муссонные дожди и улицы старого города, где я живу, ежедневно превращаются в озера и реки. Но для меня даже это тяжелейшее время, когда кажется — дышишь не воздухом, а одной распыленной водой — благо, оттого, что тут работа, и можно вволю вспоминать все, что было в прошлом, не заботясь о куске хлеба насущного. Ты — историк, и поэтому описывать тебе наш зоопарк не буду — все равно не сможешь оценить, что собрано здесь, и не тебе жаловаться на то, чего нет.
У вас в Петрограде уже давно спокойно, а у нас на севере в Пенджабе то и дело вспыхивают религиозные битвы, и поскольку в Дели проживает много мусульман, то бывают дни, когда вечером лучше не показываться на улице. Впрочем, Восток — это Восток, а он всегда был терзаем распрями и междуусобицами. Против моего окна стоит английский патруль, и, глядя на солдат, невольно вспоминаешь слухи (а им уже много лет!) о неизбежном исходе отсюда людей с белой кожей. Нет более беспомощной и более ранимой науки, чем твоя история: какой урок можно извлечь из столетнего господства европейцев на этом обширном полуострове? Чему научила их судьба других властителей? К чему шли на нем непрерывные войны?
Всякий раз, когда на улицах начинают стрелять или раздаются крики бегущих, я вспоминаю наш Петроград и последние дни перед отъездом. Особенно часто, даже во сне, меня посещает видение: я, Эвелин, слуга и двое племянников Карла раздаем и прячем все ценное, все, подлежащее хранению. Кстати, племянники оба погибли в Риге, как только приехали туда, — была попытка коммунистического реванша, остатки распущенной большевистской дивизии пытались захватить Сейм. И еще — ночной переход границы под Псковом и проводник, старый эстонец, который, как мне казалось, все время прикидывал, не выдать ли нас. А далее — начало наших с Эвелин голодных странствий по Европе, которая в предвоенные годы казалась такой гостеприимной и сытной.
Здесь, в Дели, я продолжаю заниматься птицами, для чего каждый октябрь уезжаю на юг, в Мадрас. Там заповедник Ведантангал, болота и озера, на которые зимой, гонимые, как и мы, холодами России слетаются из просторов Казахстана и Прикаспия пернатые. Ах, с каким восторгом бы я перечислил, кого там встретил! Да что тебе до птиц — разбитый фриз из Кафы или могильная плита из Херсонеса тебе в тысячу раз интереснее. Увижу ли я когда-нибудь берега Тавриды?
Эвелин очень любит ездить со мной в Ведантангал и говорит, что Дели ей несносен и что только в Мадрасе она чувствует себя как дома. Как твои дела? Что музей? Не обрушились ли с его крыши взирающие на город суровые греческие девы? Что они видят, я знаю — как можно не следить за тем, что творится на Родине.
Письмо пересылаю с надежным человеком.
Получил ли ты мое послание, в котором я доверял тебе нашу тайну? Старый слуга, который помогал нам прятать вещи, догнал нас с большим опозданием и рассказал, что в городе появились слухи о спрятанном кладе, отчего он перенес его в более безопасное место. Место это с его слов я отметил на плане дома крестиком. План у нас с Эвелин, и я часто, вынув из шкатулки, рассматриваю его. Зачем, для кого этот крест? Надежды нет! Увы!
Эвелин кланяется вместе со мной.
Твой Андре».
На обороте письма было выведено: «Получено от работника делийского зоопарка Андре Фандерфлита 13 мая 1936 года».
Так вот куда занесло секрет последнего тайника! Дели. Индия. Жив ли автор письма? Хотел возобновить отношения с другом, хотел приехать? Не потерял надежд? Недаром он пишет, что часто смотрит на план.
Перед глазами председателя возник чертеж с крестиком, аккуратно посаженным около одной из стен. Тут, совсем рядом, может быть, под ногами…
Индия… Это потребует не много денег. Малосостоятельный бизнесмен, потерпев катастрофу в издательском деле, делает небольшой шоп-тур в страну, где самые дешевые в мире магазины… Но откуда взять денег на поездку?
Отперев стол, Николай еще раз с ожесточением перерыл его. Ни банкноты… Но, когда ящики были поставлены на место, перед председателем правления на столе остался листок — обложка книги, найденной в сундуке.
Скоро он уже сидел на продавленном диване у Малоземельского, а хозяин, вооружившись лупой двойного увеличения, внимательно рассматривал трофей. Изучив его и издав губами поцелуйный звук, он подошел к книжной полке и полистал несколько справочников.
— Это обложка изданного в 1916 году сборника «Пета»: Асеев, Чартов, Хлебников. Тираж издания ничтожный, а значит, какую-то ценность представляет даже одна обложка. Но самое главное не это. Видите, на обложке автографы? Можно ожидать любой неожиданности. Но тут я пас. Обложку надо показать букинисту. Только будьте очень осторожны. Клочку бумаги с небрежной подписью «Блок» или «Гумилев» сейчас нет цены. Впрочем, ни Блок, ни Гумилев тут не читаются. Все равно, сходите. Ну, как?
— Никогда бы не подумал, что это может цениться.
— Сходите, сходите.
«Что ж… Индия, стоит рискнуть. Скорее всего, букинисты дадут жалкие гроши, но надо с чего-то начинать».
Провожая Николая, критик в дверях негромко сказал:
— А Шпенглер таки всплыл.
— Около Адмиралтейства? — мрачно пошутил председатель правления, но, посмотрев на критика, понял, что шутки здесь неуместны.
— Похороны послезавтра. — Малоземельский нахмурился. — Будут расспрашивать о нем — вы ничего не знаете. Никаких дел с ним не имели. Оказывается, авто от Бурнета было не единственным. Закат Европы. Скажут «Шпенглер» — с трудом вспоминайте. И ни в каком «Камаринском мужике» вы не были.
Глава двадцать седьмая МАГАЗИН «БУКИНИСТ»
Коллекции бывают разные. Жители Суматры — даяки — коптили и бережно сохраняли отрезанные головы побежденных врагов. У египетского фараона было собрание гепардовых шкур. Гепардов фараон всех убил лично. Клеопатра и римлянка Мессалина увлекались разноцветным жемчугом. У французской королевы Марии-Антуанетты было четыреста пар туфель. Швед Линней собирал стебельки трав и чучела птиц. Купец Третьяков покупал картины.
В двадцатом веке дело коллекционирования сделало зигзаг. В моду вошли оригинальные коллекции. Один чудак в Бразилии всю жизнь копил женские каблуки. Чтобы разместить коллекцию, пристроил к дому галерею. Появились собиратели камней. Не опалов или топазов, а самых обыкновенных камней, лежащих под ногами.
