А впереди новое препятствие – глубокий противотанковый ров. Танкисты, вижу, уже берут его. Один танк сполз на дно рва, а по его башне ползут на ту сторону другие танки. Хороший пример!
Сваливаюсь в ров и подставляю спину Симакову.
– Дуй наверх! – кричу.
А моим солдатам долго растолковывать не приходится. Только Симаков взобрался по спине моей на насыпь рва и подал мне руку, как вижу, Сокор оседлал Казашвили, Панков – Митичкина. Все вверх карабкаются. Оцэ дило!
– Не отставать! – подаю голос и бегу вперед. На ходу веду огонь из автомата по амбразуре дзота, в которой сверкают пулеметные вспышки.
– Сержант! – вдруг останавливает меня голос. – Отделение несет потери от пулеметного огня «противника».
Оглядываюсь: майор-посредник. Как он догнал? Но раздумывать нет времени.
– Стой! – командую отделению.
Солдаты, бежавшие слева от меня развернутой цепью, залегают.
Положить отделение, конечно, не трудно. Но как его вперед продвинуть? Как заставить замолчать тот проклятый пулемет в дзоте?
Кидаю взгляд по сторонам, прощупываю глазами кочки, ложбинки… Подобраться можно, но не к самому дзоту. И вдруг принимаю решение.
– Ручному пулемету! – командую. – По амбразуре дзота, три, огонь! Отделению окопаться! Рядовой Симаков остается за меня!
После этого, что есть сил, отползаю по ложбинке в сторону. Отполз, плюнул на палец и проверил, с какого направления ветер дует. Определил. А нужно мне было знать это вот для чего: на жнивье, по которому мы наступали, кое-где лежали кучки бросовой прелой соломы. Вот и нацелился я на одну из них. Подобрался к ней и рукой в карман за спичками. И-и-и… нет спичек! Кто-то взял прикуривать и не вернул. Что делать? Еще минуту промедлить, и можно считать, что атака моему отделению не удалась.
Вдруг вспомнился один случай. Летом, на занятиях по тактике, один солдат из соседнего взвода дал очередь из автомата у стога сена. И не успел опомниться, как стог вспыхнул. В минуту копна сгорела. А командиру пришлось потом уплатить за нее деньги.
Вспомнил я этот случай и ствол автомата в солому наставил. Нажал спуск. Очередь. И солома загорелась. Потянулся желтый дымок, потом гуще, гуще и покатился прямо на дзот. А мне этого и нужно. Вскочил я на ноги и, маскируясь в дыму, стрелой мчусь к дзоту.
Через минуту все было кончено. Майор-посредник вывел «неприятельских» пулеметчиков из боя.
После взятия дзота и траншеи, как и полагается, поддержали мы огнем соседей, а затем устремились дальше. И только отбежали метров пятьдесят от траншеи, как нам навстречу выполз из лощины танк с белыми полосами на броне. «Противник»! Выполз и чешет из пулемета по пехоте, а из пушки по танкам, которые, преодолев ров, атакуют справа.
Передо мной оказался одиночный окоп. Свалился я в него, и тут же мне на голову еще кто-то плюхнулся. Смотрю – Симаков Миша. Остальные солдаты отделения в траншею отхлынули.
А танк все ползет. Эх, были бы гранаты! Но мы их при захвате дзота и траншеи израсходовали.
Слышу – посредник что-то кричит. Наверное, хочет танкистов предупредить, что в окопе люди. Но танкисты не слышат посредника, а нам не хочется себя выдавать.
Танк уже рядом. Земля дрожит как в лихорадке. С бруствера срываются и падают за шиворот сухие комочки глины. А мы с Симаковым все теснее ко дну окопа прижимаемся.
Вдруг в окопе стало темно. Дохнуло жаром, и танк прогрохотал над нами.
– За мной, Миша! – крикнул я не по-уставному и прямо из окопа швырнул на броню танка свою скатку. Тут же выбираюсь наверх и бегом за скаткой. Догнал танк, стал ногой на буксирный крюк и на броню. Только руку чуть-чуть обжег – за выхлопную трубу ухватился. А можно было и не хвататься.
Взял скатку и, придерживаясь за десантные скобы, вдоль башни пробираюсь к переднему люку. Подобрался и удобно одел скатку на оба передние смотровые прибора. И сам сверху уселся. Теперь механик-водитель ослеплен.
А башню тем временем Миша Симаков «обрабатывает». Развернул он скатку и все приборы прикрыл шинелью. Сам же уселся на крышку люка командирской башни.
Танк, разумеется, остановился. Слепой же!
– Что случилось? – слышу из-под брони голос.
Тут им посредник и объяснил:
– Танк выведен из строя.
Раз мы дело свое сделали, кричу своему отделению привычное слово: «Вперед!» А у Симакова спрашиваю:
– Закурим, Миша?
– Вы же говорили – вредно! На нервах отражается!
– Так то ж в воздухе! – смеюсь я. – А на земле можно…
Вскоре после этого закончились учения. Чем же может быть недоволен генерал? Возможно, танкисты жалобу подали? Наверное, считают, что не по правилам ослепил их. Или что другое?
Раздумывал я так, раздумывал и дошел, наконец, до высотки, на которой вертолет стоит. Генерала заметил сразу. Сидит он в кругу офицеров, разговаривает. Представительный такой, могучий. Из-под фуражки белые виски выглядывают.
Докладываю:
– Товарищ генерал, сержант Перепелица по вашему вызову явился!
Он поднял глаза и смотрит с недоумением.
«Неужели разыграли? – мелькнула у меня мысль. – Вот смеху будет! На всю роту!..»
– Кто вы такой? – недовольно спрашивает генерал.
– Командир первого отделения, первого взвода…
Но тут меня перебивает кто-то из группы офицеров.
– Это я вам докладывал, товарищ генерал…
Кошу туда глаза и узнаю майора-посредника.
– А-а, – заулыбался генерал и встал на ноги, отряхнулся. – Рад познакомиться с героем, – и крепко пожал мне руку.
К моему языку точно колоду привесили. Шевельнуть не могу им. Только по-дурацки улыбаюсь – рад, что генерал не ругать вызвал.
– Любопытно, любопытно вы воюете, – продолжает генерал. – Молодец. И за ствол над проволочными заграждениями и за ослепление танка хвалю. Вы еще раз показали, что нашему солдату нет преград.
Потом помолчал генерал, посмотрел на меня и начал совсем другим тоном.
– То, что личным примером ведете солдат в бой, – хорошо. Но то, что забываете о своей роли командира, – плохо! Да, да, плохо! Ослеплять дзот нужно было послать кого-нибудь из подчиненных. Нельзя быть таким жадным! – и опять заулыбался генерал. – Нужно и другим давать отличаться, командовать нужно… А в общем молодец! От лица службы объявляю вам и вашему отделению благодарность.
– Служу Советскому Союзу! – гаркнул я в ответ.
Эх… любовь!..
Скажите, кто имеет что-нибудь против любви?.. Никто! Нет, по моему мнению, человека на земле, который бы сказал, что любовь, мол, пустячное дело и такое прочее. Ничего не имею против любви и я, сержант Советской Армии, Максим Перепелица.
А вот если спросить у кого-либо из вас, что такое любовь? Ответить, конечно, можно, но очень приблизительно, потому что точных слов для этого люди еще не придумали. И у меня нет таких слов, которые можно сложить в рядочек, поглядеть на них и узнать эту вроде и разгаданную, но все еще тайну.
Но есть у меня другое. Есть у меня понимание, что любовь, кроме счастья и радости, приносит человеку немало таких минут, которые горше самой старой полыни, самой желтой хины. Впрочем, все об этом знают, и, несмотря ни на что, все готовы за любовь по целой скирде полыни сжевать и проглотить по мешку хины, потому что без любви не прожить человеку на белом свете.
Однако слова – еще не факт. А наш брат военный привык разговаривать языком фактов, чтобы в каждом слове была суть. Вот я и перейду к факсам.
Вы уже знаете, и это, конечно, никого не удивит, что у меня, сержанта Максима Перепелицы, есть на Винничине дивчина Маруся, по фамилии Козак. Одним словом, люблю я Марусю, да так люблю, что не только словом – песней об этом не скажешь! Скоро два года будет, как служу в армии, и за это время много пришлось почте поработать: часто обменивались мы с Марусей письмами, и в тех письмах каждая строчка, каждая буква любовью дышала.
И вот мне и моему другу земляку, тоже сержанту, Степану Леваде предоставил командир полка краткосрочный отпуск на побывку домой. Поехали мы. Всю дорогу только и говорили, что про полк да про нашу Яблонивку. Как оно в селе? Ведь давненько мы там не были. Душа кричит – так хочется домой Ну, конечно, и о наших девушках говорили Степан – о Василинке Остапенковой, а я – о Марусе Козак. Степан, правда, больше слушал да думал. Любит он подумать; лишнего слова не скажет. Да кто не знает Степана Левады? Учителем бы ему быть, до того он рассудительный.
В Винницу поезд пришел на рассвете. Отсюда до Яблонивки рукой подать. Какой-нибудь час узкоколейным поездом проехать да еще часочек пешком пройтись.
Но поезд узкоколейный отходит не скоро. В самый раз времени хватит, чтобы привести себя в порядок. Дорога-то позади не близкая – запылились, обмундирование на нас поизмялось. А разве может солдат появиться среди людей, а тем более в родном селе, в помятом мундире?..
