— Ну, какой коктейль желаешь? — спросил мой спутник. — На этой неделе здесь подают новый, называется «Фантан» по пятьдесят центов за порцию. Закажешь его? Отлично! Два «Фантана»! А есть что будешь?
— Можно порцию холодной говядины и пинту светлого пива?
— Говядина! — презрительно скривился Никербокер. — Дружище, говядина стоит всего пятьдесят центов! Закажи что-нибудь приличное: омара по-ньюбургски или нет, лучше филе бурбон а-ля что-нибудь. Не знаю, что угодно, только, ради бога, сударь, не дешевле трех долларов за порцию!
— Отлично, — согласился я, — тогда сами и заказывайте!
Мистер Никербокер так и сделал: раскрыл меню и, благосклонно внимая подобострастным кивкам метрдотеля, принялся тыкать длинным указательным пальцем в самые дорогие блюда с самыми непонятными названиями. Наконец метрдотель удалился, и Папаша снова повернулся ко мне.
— Вот теперь поговорим, — предложил он.
— Пожалуйста, расскажите о старых временах! — попросил я. — Каким был тогда Бродвей?
— Та-ак, — протянул Никербокер, — «старые времена» — это, вероятно, лет за десять до открытия театра «Зимний сад». Прогресс идет семимильными шагами, сударь, семимильными! Десять лет назад за Таймс-сквер не было практически ничего интересного, а сейчас — никакого сравнения!
Как правило, старики помнят «былые времена», но в памяти Папаши Никербокера интересующая меня эпоха явно не сохранилась. Его интересовали лишь современные кабаре, рестораны, меню и укулеле.
— А вы не помните яблоневые сады и зеленые рощи, что в давние времена росли вдоль Бродвея? — робко поинтересовался я.
— Рощи! — фыркнул Никербокер и маразматически подмигнул мне поверх бокала с коктейлем. — Я покажу тебе рощу, да что там, райские кущи, перед которыми меркнут лучшие сады мира!
Так он и болтал — на протяжении всего ужина я слушал о кабаре и танцах, фокстротах и полуночных ужинах, блондинках и брюнетках, «феях» и «чаровницах» — при этом его взгляд сновал по обеденному залу, бесстыдно долго задерживаясь на молодых женщинах. Время от времени он привлекал мое внимание к «самым представительным и достойным» из гостей.
— Видишь мужчину за вторым столиком? — шептал мне он. — Целых десять миллионов на государственных подрядах выкружил! Прошлой осенью его хотели посадить, но уличить так и не сумели: слишком ловок! Обязательно вас познакомлю… Рядом с ним сидит его адвокат, по слухам, первый мошенник в Америке! После ужина мы к ним подойдем… — он осекался и восклицал: — Боже милостивый, какие милашки! — и пожирал глазами выбегающих на сцену танцовщиц.
— Неужели в Папаше Никербокере осталась лишь похоть? — пробормотал я. — Где же дух славного прошлого? Растворился в вине и спертом воздухе плотских утех? — Я озадаченно взглянул на своего спутника и с удивлением заметил: его лицо и манеры преобразились. Правой рукой он сжимал краешек стола и смотрел прямо перед собой — сквозь шумную толпу куда-то в пустоту, в воспоминания, которые я считал потерянными. Маразматической похоти как ни бывало: передо мной восседал строгий, сдержанный Никербокер с журнальной ксилографии.
Когда он заговорил, в голосе звучали сила и неподдельная тревога.
— Слышишь? — прошептал Никербокер. — Слышишь? Залпы с моря…Это пушки на кораблях, они просят помощи! — Он схватил меня за руку. — Скорее в Баттери-парк! Им нужна подмога, без нас…. — Никербокер неловко откинулся на спинку стула, и выражение его лица снова изменилось: очевидно, тревожное видение исчезло. — О чем я говорил? Ах да… Это старый бренди весьма редкого сорта, по доллару за порцию. Его держат специально для меня! Я здесь личность известная! — добавил он с прежним маразматическим бахвальством. — Меня все официанты знают. Стоит войти в ресторан, метрдотель кланяется, он всегда место для меня бережет. Ну, попробуй этот бренди, и поедем по театрам!
Тем не менее, полностью сосредоточиться на происходящем вокруг моему спутнику никак не удавалось: во взгляде по-прежнему читалась рассеянность.
Вот он склонился над моим ухом и вкрадчивым шепотом спросил:
— Я сейчас с собой разговаривал? Да, боюсь, так и было. Скажу откровенно: с недавних пор периодически возникает странное ощущение, будто что-то происходит, но что именно, определить не могу. Порой кажется, — Никербокер отчаянно симулировал старческий маразм, — я бездарно прожигаю жизнь! Поди пойми… Только факт остается фактом, — он снова посерьезнел, — иногда чувствую: что-то происходит, что-то надвигается.
— Никербокер, — твердо начал я, — Папаша Никербокер, разве вы не знаете: кое-что действительно происходит. На сегодняшний вечер, который мы с вами проводим в этом царстве излишеств и изобилия, запланировано выступление президента США перед Конгрессом о важнейшей миссии, которая…
Увы, меня не слушали. Взяв со стола бокал с коктейлем, Никербокер похотливо разглядывал танцующих на сцене девиц.
— Только посмотри на нее! — торопливо перебил меня он. — Вот на ту, последнюю в ряду… Ну, как она тебе? Фея, чаровница… — Никербокер осекся, потому что в эту самую минуту мы услышали шум: он доносился из конца улицы, но быстро приближался. Мой спутник тоже его уловил, тотчас сел прямо и, приложив руку к уху, обратился в слух. — Это на Бродвее! — проговорил он. — Слышишь? Что это за звук? Я и раньше его слышал! За два века я слышал все бродвейские звуки! Только что это? Кажется, узнаю!
Топот и разноголосые крики звучали все громче и отчетливее. Посетители ресторана повернулись к окнам и обратились в слух. Оркестр перестал играть. Едва официанты раздвинули тяжелые шторы, все как по команде бросились к окнам, дабы увидеть, в чем дело. Папаша Никербокер поднялся со своего места, но смотрел не на улицу, а в пустоту, точно у него снова случилось видение.
— Узнаю этот звук! — вскричал он. — Да, все было именно так… Видишь, видишь их? Это же массачусетские солдаты, они на юг, на войну спешат! Слышишь бой барабанов и визг дудок? Северяне идут первыми. Шестьдесят лет назад я видел их на этом самом месте… — Никербокер замер, воздев руки к потолку, и тут его лицо просветлело. — Теперь понимаю, понимаю, в чем дело! Вот почему меня тревожили эти звуки, эти пушечные залпы с моря и молящие о помощи голоса! Теперь я понимаю, в чем дело! Дело, сударь мой, в том, что…
Договорить помешал громкий вопль. Он прорвался сквозь окна и двери, эхом разнося по залу одно единственное слово «Война! Война!» «Президент объявил войну!»
— Война! — закричал Папаша Никербокер, выпрямил спину и расправил плечи. Величественный, суровый, он огласил громоподобным голосом обеденный зал. — Война! Война! Все по местам, живо! Хватит роскоши! Довольно блеска и излишеств! К черту размалеванных женщин и никчемных мужчин! Все по местам! В Баттери-парк, скорее! К оружию! В бой! За Америку! За Нью-Йорк! За наш Нью-Йорк…
Тут я проснулся. Сон развеялся, однако в ушах эхом раздавалось «Нью-Йорк! Нью-Йорк!» Я по-прежнему сидел в вагоне с раскрытой книгой на коленях. Поезд прибыл на вокзал и носильщики, заглядывая в вагон, кричали: «Нью-Йорк! Нью-Йорк!»
Вокруг шумел и суетился большой вокзал, но все остальные звуки заглушал крик мальчишек, продающих газеты: «Война! Война! Президент объявил войну!»
Я понял: великая нация, отбросив лень и роскошь, готовится к борьбе за свободу и равенство во всем мире.
III. Пророк среди нас
(пер. А. Ахмеровой)
Непререкаемый Авторитет оглядел свою «аудиторию» — завсегдатаев клуба, рассевшихся вокруг него. Он рассказывал, нет, только собирался рассказать нам об исходе войны. Мы, глубоко и искренне заинтересованные, жадно ловили каждое его слово. Медленно, но мы все-таки начинали понимать, в чем суть.
— Я очень сомневаюсь, что Даунинг-стрит осознает, какое огромное влияние имеет набережная д’Орсе на Илдыз-киоск, — вещал Непререкаемый Авторитет.
— И я тоже, — признался я. — А в чем оно заключается?
Увы, мой вопрос остался неуслышанным.
— Следует помнить, — продолжал Непререкаемый Авторитет, — что Вильгельмштрассе для Илдыз-киоска — уже вчерашний день.
— Точно, — согласился я.
— Разумеется, Бальхаусплатц — другое дело.
— Совсем другое, — поддакнул я.
— И не стоит забывать, что Бальхаусплатц может значительно отдалиться от Квиринала, если пойдет на сближение с Ватиканом!
— Конечно, может! — согласился я, постаравшись вложить в коротенький ответ побольше удовлетворения. В конце концов, как еще Бальхаусплатц отдаляться от Квиринала?
Непререкаемый Авторитет глотнул чаю и взглянул на нас сквозь очки.
Поддерживать разговор приходилось в основном мне, потому что Непререкаемый Авторитет явился в клуб по моему приглашению. «Мы ждем его около пяти, — говорил я друзьям. — Приходите, и его послушаете, и чай попьете! Ни один человек на свете не расскажет о положении в Европе и вероятном развитии политической ситуации лучше него!» Разумеется, друзья пришли с удовольствием. Им, как и подавляющему большинству обывателей, хотелось выяснить, чем закончится война.
