Крымов, слегка склонив голову, протянул руку угощающему.
Крымов. Остап. Режиссер.
Новоиспеченный гроза буфета протянул Остапу сухую воробьиную ладонь.
Сан Саныч Нильский, научный сотрудник… Бывший.
Горячая сладковатая жидкость, попавшая самотеком в желудок Нильского после суточного поста, произвела на него эффект подогретого портвейна. Через десять минут непринужденной беседы, проведенной за парой граненых стаканов чая и бутербродами с позавчерашним потным сыром, Остап знал все необходимое из биографии бывшего научного сотрудника.
Первая волна перестройки, которую Сан Саныч как истый интеллигент в пятом колене встретил с восторгом, казалось, не предвещала ничего плохого. Правда, журавлиными стаями и утиными косяками потянулись в Америку и Израиль коллеги по работе и знакомые еврейского происхождения. Имея русских предков во всех ветвях своего генеалогического древа, Сан Саныч со своими круглыми очками, картавым голосом и склочным характером был везде принимаем за еврея. И нередко ему приходилось слышать: «Нильский, ну а вы что же? Вон, Иванов уже и билеты взял, а вы все не чешетесь». Но Сан Саныч только отмахивался. А зря. Необходимое для такого случая свидетельство о рождении стоило тогда на руках пятьдесят долларов. В те времена его еще не проверяли на подлинность ни американцы, ни израильтяне, ни немцы. Сан Саныч никак не хотел внять голосу разума, исходившему от знакомых и друзей, которые складывали чемоданы, — русских, украинцев, армян и бурятов с еврейскими метриками, а также евреев, которым уже не надо было переделывать свою национальность в старых советских паспортах. Наоборот, Нильский рьяно занимался просветительской работой, убеждая своих знакомых, что родину Гоголя и Пушкина, Чайковского и Рахманинова, Менделеева и Сахарова ждет светлое будущее в самые ближайшие времена. Но, в конце концов, жизнь подтвердила свое правило: не бери на себя больше, чем сможешь унести.
Распад СССР произвел на Нильского эффект рухнувшего потолка. Ему было обидно и страшно. Ему хотелось объясниться с кем-либо. Но с кем? Большинство друзей уехало, единицы мотались с вытаращенными глазами и желто-блакитными флагами, остальные бегали, тоже вытаращив глаза, в поисках денег на колбасу и хлеб. Нильскому сразу показалось, что он тратил свои последние годы, как тратил мелочь в детстве, когда каждые десять копеек были большой ценностью, но быстро и незаметно уходили на леденцы и газированную воду, от которых не оставалось никакого следа, кроме пятен на футболке. Задавая себе и окружающим вопрос — почему? зачем это им было нужно? — он не понимал, что точно по такой же причине первые русские князья после смерти своего папы, раздавшего все всем поровну, резали друг другу глотки и жгли города только для того, чтобы править самостоятельно. Они собирали народное вече, и одуревший от поборов и пьянки люд кричал: «Независимость!» И накричавшись вдоволь, рвался грабить соседнего князя.
Нильский никак не мог понять, что здравый смысл народов и здравый смысл их руководителей — это не одно и то же. Процветание народа и процветание руководства — это тоже разные вещи, которые связаны друг с другом так же, как желания рыбака и рыбки. Нильский никак не мог понять, зачем советских людей, не слишком уважаемых во всем мире, но внушавших некоторый страх, поделили на украинцев, русских, узбеков и молдаван, не внушающих ни страха, ни уважения, ни интереса. Кому нужно было разбивать страну, занимавшую лидирующие места в мире, на несколько иждивенческих самостоятельных кусков, дружно занявших места со сто четвертого по сто тридцатое в мировой табели о рангах по кредиту доверия? Нильский никак не мог понять, что институт демократии в наших странах еще не достиг того уровня, когда вновь назначенные премьеры не начинали бы свою трудовую деятельность сразу же с открытия кодированных валютных счетов за границей.
В обстановке воцарившегося бардака слово «независимость» означало для Нильского только одно — от этой страны уже нигде ничего не зависело. Всегда недолюбливавший Ленина, Нильский с ностальгией вспоминал времена, когда за небольшую взятку все же можно было отдохнуть в Ялте, когда Никита Хрущев мог без всяких последствий постучать ботинком по трибуне ООН, когда, уложившись всего в пятерку, можно было соблазнить жену сослуживца, когда железно-дорожные билеты с вершком были доступны студентам, когда имена космонавтов все знали наизусть, и ты знал, что главное — в восемь ноль-ноль пересечь проходную института, а там — хоть трава не расти.
Поражения любят тех, кто их терпит. Нильский мужественно перенес потерю работы, устроившись на подмену лоточницы-соседки, торгующей на базаре колготками. Он стойко перенес уход жены, устроившись на подмену мужа соседки-лоточницы, вечно ошивающегося в командировках. Он достойно пережил обесценивание денег на сберкнижке, заявив свои права на часть холодильника сожительницы. Но что окончательно подкосило Нильского, так это пирамида.
У Сан Саныча никогда не было даже мелких свободных денег, чтобы играть в народные финансовые игры. Но у него еще оставались друзья и знакомые, у которых совершенно необъяснимым образом водились хоть и небольшие, но деньги. В девяносто третьем году инфляция, как эпидемия, повсеместно охватившая все районы Украины, породила необычайно высокий процент депозитных ставок. В то время Нильский, совершенно нелюбезным образом спущенный с лестницы новым любовником соседки-лоточницы, устроился охранником в одну из частных фирм, называющуюся «Кредитный Союз».
Хозяин фирмы — молодой, невысокого роста юноша с беличьим лицом, девичьей кожей и голубоватой манерой поведения постоянно носил в кармане узкие целлофановые пакеты, распираемые изнутри долларовыми купюрами. К нему ежечасно приезжали самые разнокалиберные люди — от старых, сомнительно попахивавших старичков до пузатых дядек с распухшими от сотовых телефонов ушами. Они производили какие-то операции с денежными пакетами и разъезжались с довольными лицами. Нильский великолепно знал, что его начальник ничегошеньки не делает, но чужие деньги в его пакетах каким-то непонятным образом размножались.
Когда же начальник предложил ему поискать среди своих знакомых и приятелей желающих иметь хороший процент от временно свободных денег, Нильский не знал, что эта трясина легкого заработка засосет его с головой. Он всегда считал себя умным человеком, забывая, что умные — это те, кто зарабатывает собственной головой, а мудрые — это те, на которых работают умные.
В то время инфляция так перепугала народ, что временно свободных денег было в избытке. Работать не хотел никто, равно как и плохо жить. Голубоватый начальник принимал у Нильского первые робкие суммы его знакомых и в конце каждого месяца доставал из целлофановых конвертов хорошие проценты. Ломбардная контора разрасталась. Появились дорогая мебель, мордовороты-охранники, длинноволосые фурии — словом, все, что является атрибутами процветания по-новорусски. Нильскому, исправно передающему процентные деньги своих знакомых, начинали доверять все большие и большие суммы. Денежные потоки ширились. В них втекали новые ручейки «трудовых» и «последних». Имея свои полпроцента, Нильский уволился с работы и заимел массу времени для любимого занятия — чтения и коллекционирования книг.
Как и любое счастье, вольготная жизнь Нильского закончилась так же неожиданно и обидно, как заканчивается добротный эротический сон. Однажды утром первый из кредиторов робко постучал и дверь квартиры Нильского и осмелился справиться насчет просроченных процентов. Получив отрицательный ответ, знакомый тихо ушел. К тому времени беличьеобразного начальника уже неделю не было на работе. На следующий день, как по голубиной почте, эта весть разнеслась намного шире. Уже несколько приятелей, родственников и знакомых Нильского выслушивали его сбивчивые объяснения. Ушли они на этот раз громко, обещая завтра снова прийти за своими деньгами. Еще через день ни в чем не повинный Нильский переехал жить к маме — оставаться на своей квартире становилось уже опасно. Тогда он понял, что лучший друг человека — не собака, а козел отпущения.
Те немногие знакомые Сан Саныча, кто еще не свалил за бугор и кто совсем недавно любил, уважал и дружил с Нильским, теперь искали его с единственной целью — набить морду и отобрать то, что еще можно было отобрать. Все кредиторы, будучи друг другу явными конкурентами, всячески хотели показать своим коллегам по несчастью, что они уже смирились с фиаско. Но каждый из них персонально хотел первым добраться своими руками до горла Нильского и трясти его так долго, пока что-нибудь не выпадет. Некоторым это удалось. Вскоре у Нильского нечего было забирать, но и оставшаяся перспектива — быть всего лишь побитым и искусанным — не очень прельщала его. За несколько месяцев Нильский набрался бесценного опыта конспирации, уходя от погонь, уворачиваясь от самых неожиданных и коварных ударов, обходя заставы и заслоны. В прошлом сеть знакомых Нильского покрывала, как плотная паутина, весь город, и в результате вынужденной конспирации вокзал стал самым безопасным местом, где были и ночлег, и случайный заработок, и случайная любовь. Изредка, маскируясь под придурка, Нильский совершал дерзкие вылазки в город, в основном на книжную балку. Но в последнее время засады возле книжных лотков стали настолько очевидны, что хитрый Нильский решил больше не искушать судьбу. Отрезанный от живительных источников культуры, Сан Саныч стал грустить и подумывать о переезде. Но для этого нужна была определенная сумма, а ее не было не только в наличии, но и в теории. Таким вот образом Нильский дожил до сорока пяти лет, сыграв в своей жизни всего несколько эпизодических ролей.
