Дядюшка поправил накинутую на плечи абу и начал:
— Да-а… Тогда война была не то что нынче… Сейчас-то со всеми этими изобретениями: и тебе пулемет, и тебе танк, и тебе самолет — отвага и находчивость отошли на второе место. А тогда что у нас было? Мы сами да четыре мортиры… Солдаты наши и вооружены-то как следует не были. На голодный желудок воевали — довольствие вовремя не поступало. И побеждали мы только благодаря нашей храбрости и твердой уверенности в правоте своего дела. Но, конечно, противник наш был вооружен до зубов. За мятежником Ходадад-ханом стояла вся Британская империя. А у нас если и было с пяток приличных ружей, так и те мы у противника захватили… Одно такое ружье я себе взял, а два-три других солдатам раздал…
— Мне тоже пожаловали, — влез Маш-Касем.
— Да, одно ружье я Маш-Касему дал. Не потому, конечно, что он был хорошим стрелком, а потому, что состоял при мне ординарцем и обязан был меня охранять… В те дни, можете мне поверить, англичане несколько раз покушались на мою жизнь. Особенно после того, как я собственноручно убил Ходадад-хана…
— Благое дело сделали, — вмешался Маш-Касем. — Если б вы этого подлеца не прикончили, тот край никогда бы покоя не знал!
Отец сказал:
— Но вы так и не объяснили, как вам удалось убить Ходадад-хана.
— Только разве что с божьей помощью! Потому что расстояние между нами было шагов этак сто. Я прицелился ему точно в шею…
— Не в шею, а промеж глаз! — поспешно поправил Маш-Касем.
— Я это и имел в виду… У меня ружье всегда немного повыше мушки било, вот я и прицелился ему в шею, чтобы попасть в лоб… Помянул про себя святого Али и нажал на курок.
Маш-Касем хлопнул себя по колену:
— Вай! Вай! Господи, твоя воля!.. Как только пуля промеж глаз его прошила, он как завопит! Аж горы вокруг затряслись!
— По крикам мятежников я понял, что пуля попала в цель. Как только их главарь отправился в ад, все бандиты ударились в бегство. Но мы погнались за ними и человек тридцать — сорок взяли в плен.
Маш-Касем саркастически усмехнулся:
— Господь с вами, ага! Какие тридцать — сорок!.. Вы, дай вам бог здоровья, столько битв на своему веку перевидели, что теперь и не помните… Я сам их пересчитывал. И было их без десятка ровно триста человек. Брат Ходадад-хана тоже к нам в плен попал.
Асадолла-мирза, бросавший жаркие взгляды на Тахиру, пробормотал:
— Ох, уж лучше б я ослеп… на месте братца Ходадад-хана.
Мы с Лейли стояли недалеко от него и, услышав это, громко расхохотались.
Асадолла-мирза обернулся и кинул на меня укоризненный взгляд:
— Голубчик, кто ж смеется, когда старшие разговаривают! — И снова, повернувшись к Тахире, продолжал поедать ее глазами.
Дядюшка Наполеон, устремив взор в неизвестную даль, сказал:
— Вы думаете, англичане, столько лет обучавшие Ходадад-хана, могли мне это простить?… Через год у нас пропало одно ружье, так против меня целое дело состряпали — еще б немного и всю мою семью изничтожили бы!
Отец глубокомысленно изрек:
— Если стоит того дело, в глаза волку глянешь смело.
Асадолла-мирза, глядя прямо в глаза Тахире, пробормотал:
— Ох, лучше б и не видеть… волка.
Дядюшка спросил:
— Что ты сказал, Асадолла?
— Ничего. Говорю, совершенно верно… насчет волка-то.
Отец не оставлял дядюшку в покое:
— Да, но вы ведь не только на юге страны себя проявили. Англичанам не раз еще приходилось зализывать нанесенные вами раны. А ведь раненый тигр куда опаснее здорового.
Дядюшка мудро улыбнулся:
— Волков бояться — в лес не ходить. Я дрался против них не на жизнь, а на смерть. Несмотря на самоотверженность, проявленную мною во имя утверждения Конституции, они пытались меня оклеветать, хотели запятнать мое честное имя. Всюду распускались слухи и даже, как я слышал, в газетах вроде бы писали, что я помогал полковнику Ляхову расстреливать меджлис… Я действительно служил в казачьем полку, но, клянусь памятью отца, мое ружье ни разу не выстрелило. Да чего далеко ходить, Маш-Касем тогда неотлучно при мне был… Спросите у него, что я сказал Шапшаль-хану!
Маш-Касем, не дожидаясь, пока его спросят, выпалил:
— Зачем мне врать?! До могилы-то… Ага наш, дай ему бог еще сто лет жить, такое сказали этому Шапшаль-хану, что тот со стыда чуть сквозь землю не провалился!
Скользя глазами по стройному телу Тахиры, Асадолла-мирза проговорил:
— А кто такой этот Шашпаль-хан?… Ох, лучшего… лучше б тебе и на свет не родиться… милый мой Шапшаль-хан!
Дядюшка принялся объяснять:
— Как это ты не знаешь, кто такой Шапшаль-хан? Шапшаль-хан был наставником Мохаммад Али-шаха. В целом Иране не нашлось бы человека, который так рьяно выступал против Конституции.
Асадолла-мирза громко сказал:
— Чтоб его аллах наказал!.. Чтоб ему счастья не знать! — И, не отрывая глаз от Тахиры, добавил: — Ох, лучше бы я отдал жизнь за Конституцию!
Дядя Полковник, давно обо всем догадавшийся, резко одернул его:
— Асадолла, нужно совесть иметь!
— Моменто, моменто! А что, мне нельзя любить Конституцию?! Может быть, вы сторонник абсолютизма?
Все это время молчавший Дустали-хан подал голос:
— У тебя на уме совсем другое!
— Моменто! Не понял. Этот бандит тоже вдруг разговорился?! Ну-ка, ну-ка, где тут господин Ширали-хан?
Ширали, разговаривавший в коридоре со слугой дяди Полковника, немедленно возник на пороге залы:
— Вы меня звали, господин Асадолла-мирза?
— Нет, нет, просто добрым словом вас помянул… Прошу вас, продолжайте ваш разговор.
Дядюшка Наполеон принялся рассказывать дальше:
— Вечером того дня, когда вашего покорного слугу, Мирзу Джахангир-хана и других сторонников Конституции доставили в шахский дворец, Мохаммад Али-шах вызвал полковника Ляхова и командиров казачьего полка, чтобы, так сказать, поблагодарить их за труды. Когда шах проходил мимо нас, я крикнул: «Не ошибитесь, ваше величество! Они честные люди… Не проливайте их кровь!..» Мохаммад Али-шах остановился, нахмурился и шепотом опросил министра двора: «Кто он?» Когда тот назвал ему мое имя, сказал, чей я сын, и объяснил, что на юге страны мир и покой установились благодаря моей самоотверженной борьбе, Мохаммад Али-шах — клянусь вашей жизнью! — покраснел как маков цвет, ничего не ответил и ушел. А на следующий день меня откомандировали в Хорасан… Если не верите, можете кого угодно про этот случай спросить. Свидетелей много было… покойный Модаввали-хан… покойный Алиреза-хан Асад оль-Мольц, покойный Алиголи-хан… да их много было…
— И я тоже был, — сказал Маш-Касем. — Зачем мне врать?! До могилы-то… ать… ать! Будто вчера это было. Все помню! Когда наш ага это сказали, Шапшаль-хан — он тут же неподалеку стоял — еле на ногах удержался, будто под ним земля задрожала. Все поджилки у него затряслись. Аге-то он возразить не осмеливался, так ко мне подошел и начал всяко ругаться. Ну я ничего ему ответить не сумел, послал куда подальше.
Не обращая внимания на Маш-Касема, дядюшка продолжал:
— Так что, если, невзирая на мое славное боевое прошлое, про меня распускают слухи, будто я под командованием полковника Ляхова расстреливал меджлис, вы сами должны понять, чьих рук это дело. Кто это еще может придумать, кроме англичан? Кто, кроме англичан, хочет мне отомстить?
Отец закивал головой:
— Да, совершенно верно. Разве не так же они обошлись с Наполеоном и с тысячами других?! Старый коварный волк нелегко забывает о тех, кто наносил ему раны!
На лицо дядюшки легла печаль:
— А Наполеона они до того ненавидели, что даже не разрешили ему перед отправкой на остров Святой Елены повидаться с родным сыном!.. Когда я воевал против англичан, перед моими глазами неотступно стояла вся жизнь Наполеона, и поэтому я был непоколебим.
Я был опьянен присутствием Лейли и разговором с ней, но при этом не переставал прислушиваться к беседе отца с дядюшкой. С каждой секундой я все больше убеждался, что отец ведет себя неискренне. Не такой отец был человек, чтобы безоговорочно и целиком поверить в дядюшкины байки. Мне хотелось разгадать истинные планы отца, проникнуть в его мысли.
— Моменто, моменто! — раздался звонкий голос Асадолла-мирзы. — Англичане вроде бы пока нам не опасны… Пусть ими сейчас Гитлер занимается… А я хочу, чтобы еще раз поставили ту самую пластинку, и Тахира-ханум снова бы нам станцевала!
Женщины радостно поддержали Асадолла-мирзу. Они уже устали слушать монотонное дядюшкино повествование о его подвигах.
— Лейли-джан и ты, голубчик, идите, поставьте-ка пластинку!
Через мгновенье Тахира опять принялась плясать. Изрядно напившийся Ширали сидел в коридоре и рассказывал слугам о своих драках.
Асадолла-мирза, пользуясь отсутствием Ширали, вертелся вокруг Тахиры и пел:
