Николай Лейкин - Наши за границей

— Глаша! Понимаешь-ли ты хоть капельку, что она стрекочетъ? — крикнулъ женѣ Николай Ивановичъ.

— Въ томъ-то и дѣло, что очень мало понимаю, но чувствую, что она хочетъ на меня напустить туманъ.

— Ну, то-то… И мнѣ кажется, что она тебѣ зубы заговариваетъ. Ты очень-то не поддавайся. Да вотъ еще что. Вѣдь это такой магазинъ, что здѣсь чего хочешь, того просишь. Тутъ всякіе товары есть. Такъ ты спроси у ней, нельзя-ли мнѣ чего-нибудь выпить. Пить смерть хочется.

— Неловко, Николай Иванычъ, — послышалось изъ-за ширмъ. — Ну суди самъ: какъ-же въ модномъ-то магазинѣ?..

— Да вѣдь здѣсь въ отдѣленіяхъ виномъ торгуютъ. Правда, не распивочно, но все-таки торгуютъ. Такъ вотъ бы красненькаго бутылочку… Можно, я чай, это сдѣлать для хорошаго покупателя. Вѣдь мы не на грошъ купить пришли. Четвертаковъ-то этихъ французскихъ ой-ой сколько отсчитаемъ. Такъ ты спроси.

— Языкъ не поворачивается. Помилуй, вѣдь здѣсь не выпивное заведеніе.

— Такъ что-жъ изъ этого? Въ Петербургѣ мнѣ изъ парчевого магазина за пивомъ посылали, когда разсчитивали, что я на сотню куплю.

— Потерпи немножко. Потомъ ужъ вдвое выпьешь. Я не буду препятствовать.

— Эхъ, тяжко! Наѣлись дома ветчины и сыру, и теперь во рту даже пѣна какая-то отъ жажды, — вздохнулъ Николай Ивановичъ и, опять раскрывъ нумеръ «Фигаро», уткнулъ въ нее носъ.

Прошло болѣе получаса, а Глафира Семеновна все еще примѣряла за ширмами платья. Николай Ивановичъ, все еще сидѣвшій около ширмъ, сначала началъ зѣвать, а потомъ уже и клевать носомъ.

— Глаша! Скоро ты тамъ?

— Какъ скоро! До сихъ поръ я еще не могу выбрать фасона платья. Главное дѣло, что ни мадамъ меня не понимаетъ, ни я ее не понимаю. Всѣ слова по части дамскихъ нарядовъ я очень хорошо знаю по-французски, но здѣсь, въ Парижѣ, какія-то особенныя слова, какимъ насъ никогда не учили, — послышался голосъ Глафиры Семеновны изъ-за ширмъ.

— Такъ этакъ ты, пожалуй, еще и черезъ часъ не кончишь съ выборомъ фасоновъ.

— Не знаю, право, не знаю. Выберу платье и потомъ мнѣ нужно будетъ выбирать накидку. Я накидку какую-нибудь хочу себѣ купить для театра. Потомъ мнѣ нужно шляпку… Нельзя-же быть въ Парижѣ, да модной шляпки себѣ не купить.

Николай Ивановичъ досадливо заскоблилъ затылокъ.

— Такъ я-бы прошелся по магазину, да поискалъ-бы вчерашняго земляка. Навѣрное онъ бродитъ по магазину и ищетъ насъ. Я пойду и посмотрю его.

— Николай Иванычъ, я боюсь одна.

— Да чего-жъ тебѣ бояться-то? Я приду къ тебѣ. Всѣ покупки я здѣсь оставлю. Возьми ихъ къ себѣ за ширму.

Николай Ивановичъ всталъ со стула и отправился бродить по магазину. Не успѣлъ онъ пройти и трехъ отдѣленій, какъ натолкнулся на земляка. Землякъ стоялъ въ отдѣленіи непромокаемыхъ матерій и выбиралъ себѣ пальто.

— А почтеннѣйшій! Гдѣ это вы пропадаете? А я васъ искалъ, искалъ и найти не могъ, — проговорилъ онъ при видѣ Николая Ивановича.

— Да вѣдь жена зашла въ отдѣленіе дамскихъ нарядовъ и застряла тамъ. И посейчасъ тамъ за ширмами сидитъ и фасоны себѣ выбираетъ. Съ бабами, сами знаете, бѣда… Землякъ! Не сходимъ-ли мы куда-нибудь выпить? Пить смерть хочется. А черезъ полчасика вернемся…

— Сходимъ, сходимъ. Тутъ вотъ какъ разъ противъ магазина есть кофейня.

Землякъ, не найдя себѣ по вкусу непромокаемаго пальто, отошелъ отъ прилавка и черезъ нѣсколько минутъ былъ вмѣстѣ съ Николаемъ Ивановичемъ въ кофейнѣ, находящейся противъ Луврскаго магазина.

— Пивка, что-ли, хватимъ? — спрашивалъ Николай Ивановичъ земляка.

— Зачѣмъ пивка? Въ Парижѣ надо пить красное вино, — далъ отвѣтъ землякъ и приказалъ подать бутылку вина.

Они чокнулись. Зашелъ разговоръ, гдѣ сегодня обѣдать, гдѣ провести вечеръ.

— Вечеромъ-то-бы въ какое-нибудь этакое заведеньице попикантнѣе, позанятнѣе, позабористѣе, въ какой-нибудь кафе-шантанчикъ эдакій, гдѣ разныя канашки черноглазыя поютъ, — съ улыбочкой и подмигнувъ глазомъ сказалъ Николай Ивановичъ. — Вѣдь, вѣрно, есть такія заведенія.

— Какъ не быть! Такихъ заведеній много, но съ женой-то вамъ не удобно, жена-то вамъ помѣха, — отвѣчалъ землякъ.

— Такъ-то оно такъ, но жена моя баба походная.

— Какая-бы походная ни была, а все ужъ не дозволитъ вамъ развернуться съ какими-нибудь черноглазыми канашками, какъ вы выражаетесь.

— Это ужъ само собой.

— А въ Парижъ-то вѣдь только и пріѣзжаютъ за этимъ. При женѣ вы, какъ тамъ хотите, все въ родѣ какъ-бы на службѣ, все въ родѣ какъ-бы въ подчиненіи, а безъ нея-то у васъ душа-бы раздалась. Погуляли-бы въ волю.

— Вѣрно, вѣрно.

— И угораздило это васъ, батенька, въ Тулу съ своимъ самоваромъ пріѣхать! — продолжалъ землякъ.

— Какъ такъ? То-есть это вы про что? — недоумѣвалъ Николай Ивановичъ.

— Какъ въ Тулу съ своимъ самоваромъ не ѣздятъ, потому что тамъ ихъ много, такъ и въ Парижъ съ своей бабой не ѣздятъ, потому что бабъ здѣсь не оберешься.

— Ахъ, вотъ вы про что. Да, да, это правильно. Ну, да ужъ обузу захватилъ, такъ дѣлать нечего, отъ нея не отбояришься. Такъ гдѣ-бы сегодня пообѣдать. Вы Парижъ знаете?

— Знаю. Бывалъ. Второй разъ здѣсь.

— Такъ вотъ порекомендуйте, гдѣ-бы посытнѣе. А то здѣшніе обѣды все какіе-то жидкіе.

Землякъ задумался.

— Ни разу не обѣдали у ротисьера? — спросилъ онъ Николая Ивановича.

— А что такое ротисьеръ?

— Жарильщякъ, по нашему, жарковникъ, спеціалистъ по жареному, по жаркому. Большая закусочная лавка эдакая. Не пугайтесь, не пугайтесь, не на манеръ нашей петербургской закусочной лавки, а нѣчто шикарное. Выберемъ мы себѣ хорошій кусокъ мяса, хорошую птицу — и тутъ-же при насъ спеціалистъ этотъ для насъ все это и зажаритъ.

— Что-жъ, это хорошо. Можно выбрать побольше и ужъ наѣсться до отвалу. А то въ здѣшнихъ ресторанахъ подаются порціи меньше воробьинаго носа. И индѣйку зажарить можно?

— Цѣлаго борова зажарятъ.

— Вотъ и оглично. Ну, а театръ, театръ? Только что-нибудь позабавнѣе.

— Въ Американскомъ циркѣ были? Джигитовку и сраженіе дикихъ индѣйцевъ видѣли?

— Гдѣ-же видѣть, батенька, коли мы всего три дня въ Парижѣ.

— Такъ вотъ и поѣдемте туда. Это за городомъ… Такъ въ циркъ?

— Индѣйку ѣсть въ закусочную и индѣйцевъ глядѣть въ циркъ. Хорошо.

Выпивъ бутылку краснаго вина, земляки опять отправились въ Луврскій магазинъ.

Глафира Семеновна попрежнему все еще возилась за ширмами съ продавальщицей.

— Глаша! Ты здѣсь?

— Здѣсь, здѣсь… Вообрази, все еще фасона настоящимъ манеромъ не могу себѣ выбрать, — отвѣчала Глафира Семеновна изъ-за ширмы.

Выбирая въ Луврскомъ магазинѣ для себя наряды, Глафира Семеновна провозилась цѣлый день. Былъ четвертый часъ, когда она, окончивъ примѣрку, рѣшила, что ей взять. Выбраны были роскошный корсетъ, соръ де-баль, два платья и шляпка. На отличавшуюся нѣкоторою дородностью Глафиру Семеновну готовыя платья не были вполнѣ впору, продавальщицы рѣшили ихъ передѣлать и черезъ день прислать къ Глафирѣ Семеновнѣ въ гостинницу вмѣстѣ со всѣмъ купленнымъ ею въ магазинѣ товаромъ. Николай Ивановичъ расплатился и тотчасъ-же заговорилъ объ обѣдѣ.

— Ѣдемъ поскорѣй обѣдать. ѣсть страсть какъ хочется. Хоть разъ въ Парижѣ пообѣдать по-настоящему, по-русски, а то все въ семь да семь часовъ. Какой это обѣдъ! это ужинъ, а не обѣдъ. Вотъ, Глафира Семеновна, землякъ рекомендуетъ какую-то съѣстную лавку спеціалиста по части жаркихъ, гдѣ можно сытно и всласть пообѣдать, — сказалъ онъ женѣ.

— Въ съѣстную лавку! Да ты въ умѣ? — воскликнула Глафира Семеновна.

— Не бойтесь, сударыня, названія. Оно тутъ не при чемъ, — подхватилъ землякъ. — Вы увидите, какъ это хорошо. Вся сырая провизія на-лицо. Вы выберете, что вамъ понравится, и вамъ изжарятъ или сварятъ. Вѣдь въ Петербургѣ вамъ, я думаю, когда-нибудь приходилось закусывать съ мужемъ въ Милютиныхъ лавкахъ, гдѣ вамъ всѣ закуски прямо отъ куска рѣжутъ. Такъ и тутъ. Ѣдемте-же. Туда мы можемъ доѣхать въ омнибусѣ.

Выйдя изъ магазина, супруги и землякъ тотчасъ-же сѣли въ омнибусъ, идущій въ Портъ-Сенъ-Дени, и черезъ четверть часа, пріѣхавъ на мѣсто, входили въ съѣстную лавку ротисьера.

Съѣстная лавка состояла изъ большого зала съ множествомъ маленькихъ мраморныхъ столиковъ. Въ глубинѣ зала помѣщались два громадные очага, напоминающіе камины, и на этихъ очагахъ на механическихъ вертелахъ жарилось мясо, пулярдки и дичь. Проливающійся на уголья жиръ дѣлалъ воздухъ чаднымъ. Около самыхъ очаговъ чадъ стоялъ какъ-бы туманомъ и въ этомъ туманѣ виднѣлись бѣлыя куртки и бѣлые колпаки поваровъ. Что-то шипѣло, что-то вспыхивало, визжала вентиляція, гремѣла посуда. По другой стѣнѣ стояла горкой выставка провизіи. Тутъ лежали сырыя ощипанныя индѣйки, пулярдки, гуси, поражающіе своей бѣлизной, украшенные кружевомъ, высѣченнымъ изъ писчей бумаги. Лежало мясо въ кружевныхъ папильоткахъ, ноги телятины и баранины, убранныя также бумажными украшеніями и цвѣтами изъ рѣпы, моркови, рѣдьки и свеклы.