— Знаю, — подтвердил Перс.
— Когда-то у меня был стиль, — тоскливо вздохнул Фробишер. — Но я его потерял. Или, лучше сказать, потерял в него веру. Что в общем одно и то же. Еще по маленькой?
— Теперь моя очередь, — вставая, сказал Перс. Но тут же вернулся от стойки с пустыми руками. — Мне ужасно неловко, — сказал он, но я вынужден попросить у вас взаймы. У меня с собой только ирландские деньги и чек на тысячу фунтов стерлингов. Бармен его не принял.
— Пустяки, я тебя еще раз угощу, — сказал Фробишер, протягивая десятку.
— Если позволите, я возьму ее в долг, — сказал Перс.
— На что ты собираешься потратить эту тысячу? — спросил Фробишер, когда Перс с новой порцией спиртного и пакетом хрустящего картофеля в зубах вернулся за стол.
— Буду разыскивать одну кралю, — с некоторым затруднением выговорил он.
— Разыскивать Грааль?
— Девушку. По имени Анжелика. Угощайтесь картошкой. — Спасибо, не хочу. Красивое имя. Где она живет? — В том-то и загвоздка. Я не знаю. — Симпатичная? — Красавица.
— Помнишь жену американского профессора на пароходе? Пыталась меня кадрить.
— Меня тоже. — Фробишера, похоже, несколько разочаровало сообщение Перса. Он задумчиво принялся поглощать хрустящий картофель, и через считанные минуты от пакета ничего не осталось кроме крошек и крупинок соли.
— А как получилось, что вы потеряли веру в свой стиль? — поинтересовался Перс.,
— Могу рассказать. По времени я соотношу это с поездкой в Дарлингтон, которая состоялась ровно шесть лет назад. Там незадолго до этого открыли университет — в таком, знаешь, типовом здании из стекла и бетона на окраине города. И они захотели присвоить мне почетную степень. Университет, разумеется, не самый престижный в мире, но эту степень мне больше нигде не предлагали. Идея заключалась в том, что Дарлингтон — промышленный город, и в нем могут оценить по заслугам романиста, который описывает жизнь простого трудового народа. На это я и купился. Если честно, мне это даже польстило. И вот я поехал туда за своей почетной степенью. Там, как водится, меня облачили в мантию и треуголку, заставили раскланяться перед ректором и проделать прочие ритуальные па. Затем накормили отвратным обедом. Однако все это было еще ничего. Но по окончании официальной части на меня насел сотрудник кафедры английского языка и литературы. По фамилии Демпси.
— Робин Демпси, — подсказал Перс.
— Ты его знаешь? Надеюсь, он тебе не друг?
— Определенно нет.
— Уже хорошо. Так вот, ты, наверное, знаешь, что этот фрукт Демпси помешан на компьютерах. Я это понял еще за обедом, поскольку он сидел рядом со мной. «Я хочу показать вам наш компьютерный центр, — сказал он мне. — Мы кое-что для вас приготовили, и надеюсь, это покажется вам интересным». От нетерпения ему не сиделось на месте, как ребенку, который ждет не дождется, когда начнут разворачивать рождественские подарки. Так что когда церемония вручения степени закончилась, я пошел с ним в компьютерный центр. Название громкое, а на самом деле это был просто бетонный сарай, у входа в который пощипывала травку пара овец. Там был еще один тип, кажется, за главного, звали его Джош. Однако все объяснения взял на себя Демпси. «Вы, наверное, слышали, — спросил он, — о нашем Центре вычислительной стилистики? — Нет, — ответил я. — Где он находится? — Где? Да вот здесь и находится, — сказал он. — Точнее, центр — это я, так что где я, там и центр. Или, еще точнее, центр — там, где я занимаюсь вычислительной стилистикой, которая, впрочем, лишь одно из интересующих меня научных направлений. В общем, — продолжил он, — когда мы узнали, что университет собирается присуждать вам почетную степень, то решили занести весь корпус ваших текстов на магнитные носители нашего архива. — Что это значит? — спросил я. — Это значит, — ответил он, беря в руки плоскую металлическую коробку вроде тех, в которых хранят киноленты, — эго значит, что здесь собраны все до единого из опубликованных вами текстов. — При этом его глаза сверкнули безумным блеском, как у Франкенштейна или какого-нибудь колдуна, который запер меня в этой плоской металлической коробке. Что некоторым образом так и было. — А какая от этого польза? — спросил я. — Какая от этого польза?! — переспросил он, нервно рассмеявшись. — Какая польза. Давай-ка покажем ему, Джош. — И он передает коробку тому другому, который вынимает из нее катушку магнитной ленты и вставляет в один из компьютеров. — Идите-ка сюда, — говорит Демпси и усаживает меня перед какой-то штуковиной вроде пишущей машинки с приделанным к ней телевизором. — С помощью этой магнитной ленты, — говорит Демпси, — мы можем запросить компьютер, чтобы он выдал нам любую информацию касательно вашего идиолекта. — Как вы сказали? — спросил я. — Вашей собственной, специфической, определенной и уникальной манеры употребления английского языка. Какое самое предпочитаемое вами слово? — Самое предпочитаемое слово? У меня такого нет. — Есть-есть! — сказал он. — Это слово, которое вы употребляете чаще других. — Ну, наверное, это „и“ или „а“ или „но“, — ответил я. Он нетерпеливо потряс головой. — Мы даем компьютеру установку, чтобы он игнорировал то, что мы называем служебными словами, то есть артикли, предлоги, союзы, местоимения, модальные глаголы, — все, что имеет высокую частотность в любом тексте. И тогда в сухом остатке мы получаем то, что у нас называется лексические, или знаменательные, слова, которые имеют определенное семантическое содержание. Такие, как „любовь“, или „темный“, или „сердце“, или „Бог“. Но давайте посмотрим». — Он стучит по клавиатуре, и на экране мгновенно появляется самое предпочитаемое мною слово. Как ты думаешь, какое?
— «Пиво» — рискнул предположить Перс.
Фробишер настороженно посмотрел на него через свои совиные очки и покачал головой. — Даю еще одну попытку.
— Понятия не имею, — признался Перс.
Фробишер сделал медленный глоток и затем торжественно взглянул на Перса. — «Мазать», — сказал он, выдержав паузу.
— Мазать? — озадаченно спросил Перс.
— «Мазать», «смазка», «вымазать». И все возможные слова этого корня, употребляемые как в прямом, так и в переносном смысле. Сначала я Демпси не поверил и просто рассмеялся ему в лицо. Но потом он нажал кнопку, и машина начала выдавать все словосочетания из моих романов, в которых это слово встречается в той или иной форме. И они стали мелькать на экране с такой скоростью, что я и прочесть их не успевал, и каждое имело ссылку на номер страницы и строки: «щедро намазал маслом кусок хлеба», «перемазались как свиньи», «вмазал ему по уху», «не подмажешь — не поедешь», «толстый, как замазка, слой косметики», «да его по стене за это размажут», «показала мне свою мазню», «на этот раз ему не удастся отмазаться» и, представь себе, «его член задвигался в ней, как хорошо смазанный поршень». Я был шокирован, поверишь ли. Будто меня самого обмазали дерьмом! Я и не представлял себе, что не могу обойтись без этого слова. А Демпси, радостно хмыкая, снова нажал кнопку и показал другие предпочитаемые мною слова. Вверху списка стояли, если не ошибаюсь, «грубый» и «грязь» — очевидно, у меня склонность к употреблению мрачных слов, начинающихся с буквы «г». Дальше шли «губить» «дым», «чувство», «борьба», «бегать» и «тело». Затем Демпси прошелся по категориям. Из частей тела я чаще всего употребляю «рука» и «грудь», причем первая часто лежит на второй. Прямая речь персонажей мужского пола неизменно сопровождается простой фразой «сказал он», в то время как женская речь — более разнообразными и экспрессивно насыщенными сочетаниями: «тревожно прошептала она», «вздохнув, ответила она», «со страстью в голосе воскликнула она». У всех моих героев карие глаза — как у меня. Мое излюбленное бранное слово — «сволочь». Женщины, в которых влюбляются мои герои, носят библейские имена, начинающиеся на «р»: — Руфь, Рахиль, Ребекка и так далее. Главу я обычно заканчиваю сухой короткой фразой.
— И вы спустя шесть лет все это помните? — изумленно спросил Перс.
— Чтобы я не забыл, Демпси распечатал всю эту музыку, положил в папку и вручил мне. «На память об этом дне», — с подозрительно радостной улыбкой сказал он. Я принял подарок, прочел его в поезде, а на следующее утро, сев за стол поработать, понял, что не могу написать ни слова. Каждый раз, когда мне нужен был глагол, у меня в голове возникало «мазать». Каждый раз, употребив фразу «сказал он», я вымарывал ее и писал сверху «проговорил он» или «заявил он», но как-то все это было некстати, и я снова возвращался к «сказал он», и опять она выглядела слишком предсказуемой и механической. Этот Демпси со своим Джошем здорово уделали меня. С тех пор я не могу писать прозу.
Закончив, Фробишер одним глотком осушил свой стакан.
— Ничего более печального мне еще не приходилось слышать, — сказал Перс.
