Сталин, Черчилль и Рузвельт проходят в «Танцзал»…
Бдум-бдум-бдум-бдум…
Бьют низы, отражаясь где-то за грудиной.
Бдум-бдум-бдум-бдум…
Дергаются три оранжевых и три синих силуэта.
Бдум-бдум-бдум-бдум…
Спариваются, расходятся, меняются…
Бдум-бдум-бдум-бдум…
Соединяются в хороводе…
Бдум-бдум-бдум-бдум…
Беби темноокая…
Бдум-бдум…
Девочка нерусская…
Бдум-бдум…
Для других — широкая…
Бдум-бдум…
Для меня ты — узкая…
Бдум-бдум…
Что-то между ног твоих…
Бдум-бдум…
Притаилось белкою…
Бдум-бдум…
Для других — глубокая…
Бдум-бдум…
Для меня ты — мелкая…
Бдум-бдум-бдум-бдум…
Спасибо-о-о-о!..
Бдум.
Наступила тишина, и приоткрылись двери трех «Интимных уголков»…
Рапсод втащил свою пару в «уголок» и прикрыл дверь. В тусклом освещении он увидел на ней маску «Мерилин Монро». Это возбудило его, он привлек ее к себе и стал нежно поглаживать, пытаясь нащупать хотя бы одно эрогенное место. На левой ягодичке рука Рапсода ощутила небольшое шершавое уплотнение. Он слегка сдвинул маску и прошептал еле слышно в левое ушко своей партнерши:
— У моей младшей доченьки такая же родинка… Она провела рукой по его правой лопатке и пролепетала:
— У моего отца такой же шрам на этом месте… Рапсод отшатнулся и сорвал с нее «Мерилин Монро». Перед ним стояла его младшая дочь Мельпомена.
Она сняла с него «Сталина»:
— Какой позор!.. Бедная мама!..
— Протрепешься маме, — прошипел Рапсод, — скажу ей, что ты платная шлюха!..
Они надели маски, выскочили из «уголка» через другую дверь и плюхнулись в бассейн. Им необходимо было успокоиться…
Через пять минут в бассейне приступили к успокоению и две остальные пары.
…Со стены бассейна подмигивает большой телевизионный экран, искаженно отражая происходящее действие на поверхность бассейна. И кажется порой, что среди успокаивающихся пар безмятежно плещутся Анхелита и Кошмарио.
Камера панорамирует со Сталина на Анхелиту, с Анхелиты — на Черчилля, с Черчилля — на Мерилин Монро, с Мерилин Монро — на Кошмарио, с Кошмарио — на Софи Лорен…
— Я люблю тебя, Анхелита…
— Я люблю тебя, Кошмарио…
— У нас будет много детей…
Кошмарио машет рукой в сторону прибрежных зарослей, из которых смотрит на них и смеется, сидя в детской коляске, трехлетний Микола.
— Я буду любить его как своего, — говорит Кошмарио. — Кстати, почему ты назвала его Миколой?
— Не надо об этом, прошу тебя, люба моя… Анхелита увлекает Кошмарио под воду и там, целует его.
Из двух слившихся в экстазе ртов выбулъкивают и поднимаются на поверхность пузыри счастья…
Рапсод крепко держит Мельпомену за руку.
— О! Да у вас роман! — кричит проплывающий мимо успокоившийся Н.Р. — Как ты думаешь, Бестиев? У них роман?
— Да-а… Хорошо здесь, — отвечает Бестиев, не сводя глаз с экрана.
Камера панорамирует с целующихся Анхелиты и Кошмарио на противоположную сторону залива, где с приземлившегося вертолета выскакивают парни в черных масках и в банданах.
Слышны крики: «Здесь они!.. Я их вижу!»
И парни в масках и банданах открывают огонь из автоматов от живота веером.
Влюбленные вскрывают и вздрагивают от попадающих в них пуль…
Еще мгновение — и голубая вода приобретает буро-багровый оттенок…
Звучит «Муча» в траурном варианте…
— Здесь где-то рядом ублюдок!.. Поймать его!..
«Ублюдок» вылезает из коляски и, неуклюже переваливаясь, скрывается в прибрежных джунглях…
На финальных титрах триста восемьдесят четвертой серии продолжают звучать автоматные очереди и успокоительная вода бассейна, приобретает буро-багровый оттенок…
…Когда в помещение бассейна ворвалась вызванная по тревоге группа мухославского РУБОПа, бойцам предстала весьма неприятная картина. На поверхности плавали шесть трупов… Сталин, держащий за руку Мерилин Монро, Софи Лорен, Рузвельт, Мать Тереза и прибившийся к стенке Черчилль…
У входа начальника РУБОПа уже атаковали неизвестно каким образом пронюхавшие о трагедии журналисты.
— Каковы мотивы преступления?
— Мотивов три, — без эмоций отвечал начальник РУБОПа. — Основной мотив в интересах следствия оглашен быть не может. Два других мотива не подлежат обсуждению тоже в интересах следствия.
— Кто, по-вашему, главные заказчики и исполнители?
— Имена заказчиков и исполнителей в интересах следствия — пока не известны.
— Бывали ли вы раньше в культурно-оздоровительном центре «Найди меня»?
— Бывал… Два раза… И оба раза в интересах следствия…
Начальник РУБОПа покраснел и сел в машину…
В центре мухославского кладбища на постаменте стояли два гроба. Издали это напоминало катамаран. В одном гробу лежал Рапсод Мургабович Тбилисян, в другом — Н. Р. Ктоследует. Остальные четыре тела были похоронены в общегражданской муниципальной зоне накануне.
На похороны собралась вся общественность города. Приехал и Руслан Людмилов, отменивший дневной концерт.
— Мельпомену жалко, — тихо сказала какая-то старушка. — Красивая была девочка.
— А кому не жалко Мельпомену? — откликнулся Дынин. — Всем жалко Мельпомену…
Держа в руках траурную ленту с надписью «От благодарных мухославцев», на пьедестал медленно и торжественно взошел Кабан. Несколько секунд он молча стоял у изголовья, переводя взгляд с одного гроба на другой, словно удостовериваясь, тех ли людей хоронят. Потом он вытащил из кармана платок и, промокнув оба глаза, склонился над Рапсодом.
— Рад тебя видеть, — тихо произнес Кабан и, посмотрев на Н.Р., добавил: — И тебя заодно…
Он спустился и встал рядом со своим тестем.
— Твоих рук дело? — глядя вдаль, спросил начальник РУБОПа.
— А если не моих, то что, папа? — также глядя вдаль, спросил Кабан.
— Тогда придется заводить дело, а иначе опять висяк, — сказал тесть.
— И так висяк, и сяк висяк, — отреагировал зять.
— Боюсь, не подвел бы ты меня, — вздохнул тесть.
— Главное, ты меня не подведи, — успокоил зять.
На пьедестал вскарабкался Колбаско и сказал:
— Траурный экспромт…
Дикие звери убили людей
Ради поганых и алчных идей.
Знай же, Н.Р., будь уверен, Рапсод,
Помнит вас наш мухославский народ…
— На каких это зверей намекает этот Пушкин хренов? — жестко спросил Кабан. — А то я прямо сейчас из него Байрона сделаю.
— Не горячись, — попытался охладить Кабана начальник РУБОПа. — Настоящая жизнь только начинается…
К ним подошел заднепроходец Передковский и сказал таинственно:
— Алеко Никитич… Индей Гордеевич…
— Что, он тоже? — спросил Кабан.
— Чем так жить, лучше умереть, — констатировал Передковский. — Вовец, Гайский… Теперь вот они… Какая-то эпидемия, косящая определенных людей… Вы-то как?
— Мы — нормально! — сказал Кабан. — Мы люди неопределенные!
— Берегите анус, — попрощался Передковский и направился к группе молодых мужчин из ночного клуба «эГЕЙское море»…
Тот странный день до сих пор вспоминают в Мухославске, но о том, что странному дню предшествовала не менее странная ночь, знают немногие…
Накануне, подсчитав игровые убытки последних двух лет, Колбаско покрылся холодным потом и сам себе дал клятву завязать с казино навсегда. Воспользовавшись внезапным носовым кровотечением, он даже нацарапал кровью в своей тетрадке:
Больше я играть не буду!
Казино навек забуду!
Больше я уже не лох!
Гадом буду! Чтоб я сдох!
Засунув в правую ноздрю кусочки ватки, он поцеловал в лоб спящую Людмилку и улегся рядом. Но уснул не сразу. Ему не давали покоя пятьсот рублей, которые он остался должен покойному Вовцу.
Колбаско лежал и думал: «Если откладывать каждый день по десятке, то вернуть деньги вдове Вовца я смогу через пятьдесят дней… Но это круто… Если — по пятерке — то через сто дней. Тоже крутовато. Если — по рублю — то где-то через полтора года… Идеально было бы по пятьдесят копеек, но есть опасность, что либо вдова, либо я не доживу до часа возврата… Можно, конечно, попытаться одолжить пятьсот рублей у Дамменлибена и отдать их вдове, но какая разница, кому быть должным?.. Самое простое, конечно, взять у Дынина — ему вообще можно не отдавать — не отравится… Но он, засранец, удавится, а и рубля взаймы не даст…»
