Вовочка, ошарашено глазевший на все это богатство мягкой рухляди пушно-меховой пещеры Аладдина, посмотрел в угол и вздрогнул. Там, под шкурой дымчатого леопарда, неподвижно лежала фигура долговязого человека. Вовочка с ужасом подумал, что легкомысленный Паша забыл здесь своего приятеля, и тот теперь превратился в очередной экспонат звериного отдела. Но орнитолог успокоился, увидев, с какой беспечностью Паша подошел к «трупу» и сдернул с него шкуру. На голове у лежащего человека был противогаз. Паша никогда не отличался гуманностью, поэтому для оживления «мертвого тела» прибегнул к чрезвычайно действенному способу — он просто прикрыл ладонью воздухозаборное отверстие. Из-под маски послышались стоны, проснувшийся человек задергался и судорожно сорвал с себя резиновую харю. Это был Корнет. Глаза у него были еще более выразительными, чем обычно. После возлияний он отсыпался в самом тихом и безопасном помещении музея, куда никогда не налетала во время своих рейдов директриса.
— Петушок пропел давно, — сказал Паша ошарашено глядящему на него таксидермисту. — Пошли к Теплову, глотнем тепленькой водички.
* * *
Юра Теплов был молодым жгучим брюнетом различных восточных кровей, настолько густо перемешанных, что этот научный сотрудник Кунсткамеры никак не мог решить, какой же он, все-таки национальности. Поэтому Юра периодически объявлял себя то греком, то евреем, то армянином (одно время он даже твердил всем, что девочка с персиками на картине Серова — это его бабушка). При этом он увлекался Японией (настолько, что состоял в переписке с дядей японского императора) и неудачно «косил» под эстета.
Юра обитал в кабинете, где еще до революции работал профессор Персиков, тот самый, которого прославил Михаил Булгаков в «Роковых яйцах». Это увлечение Персикова в какой-то мере передалось нынешнему обитателю старинного кабинета.
Теплов, как водится, сидел за своим столом, заваленным раковинами моллюсков и толстенными фолиантами. Одна из книг, на корешке которой тусклым золотом светилось название «Мужчина и женщина», явно не относилась к науке малакологии. Сегодня Теплов сидел за столом не один, а с японцем. Они разглядывали какую-то раковину и разговаривали на плохом английском.
Паша вежливо поздоровался, сдержанно поклонившись, вытянув руки по швам и сжав кулаки — по традиции восточных единоборств. Потом, дождавшись, когда собеседники перестанут разговаривать, вежливо осведомился, действительно ли гость из самой Японии. Теплов подтвердил это. И Паша на таком же английском вступил в разговор. И уже через пять минут Теплов с его моллюсками был оттеснен на второй план, а Паша с японцем, как могли, сначала обсудили особенности нескольких школ карате, а потом дошли и до кэндо. А еще через пять минут японец показывал Паше правильную стойку бойца на мечах, а для наглядности попросил у Теплова какие-нибудь длинные предметы. Юра дал японцу прямую крепкую палку из реликтового краснокнижного железного дерева (чей-то сувенир из Азербайджана), а Паше Вовочка тоже что-то сунул в ладонь. Паша, схватив эту вещь обеими руками, направил ее в сторону японца и только потом увидел, что сжимает в руках одну из пикантных костей, которыми Олег, побывавшей на Чукотке, завалил всю Кунсткамеру.
Паша бросил убийственный взгляд на Вовочку и Теплова. Малаколог улыбнулся ему по-самурайски, то есть опустил уголки губ вниз, а Вовочка просто гнусно захихикал. Один японец хранил хладнокровие и грациозно отбил своим железным деревом моржовый выпад Паши. Так они фехтовали несколько минут, пока дверь отдела малакологии не распахнулась, и в комнату не повалил народ — настало время чайной церемонии. Вежливый японец, поклонился и тихо исчез. Паша, еще раз нехорошо посмотрев на Вовочку, вытащил из кучи книг Теплова том с золотыми буквами на корешке, наугад раскрыл его и стал рассматривать фотографию, под которой была подпись «Рис. 118. Молодая венка с плоской грудью и строгим взглядом». Причем голая венка на фотографии полностью соответствовала этой подписи.
Через час сытый Паша возвратился в свой отдел. А еще два и Вовочка стал тяжело взбираться к себе, на самую верхотуру — в отдел орнитологии. Он, не торопясь, поднимался по крутой лестнице (в который раз обещая себе искоренить порок чревоугодия), когда посторонний звук заставил орнитолога насторожиться. Он отчетливо услышал, как наверху дверь черного хода, соединявшая отделы птиц и зверей, обычно всегда закрытая, с тихим скрипом приоткрывалась. Вовочка осторожно, плотно прижимаясь к стене, посмотрел, что же там происходит. А там происходило весьма интересное явление. Из-за едва приоткрытой двери в коридор, по которому он должен был пройти, высунулся тонкий ствол Пашиного пневматического ружья. Вовочка немного постоял, подумал, чем вдруг заслужил такую нелюбовь териолога, и вспомнил, каким предметом Паше пришлось отбиваться от японца, и как он, Вовочка при этом ехидно смеялся. Однако, специалист по трясогузкам не имел ни малейшего желания получить из пневматического ружья пластилиновый шарик в зад (Вовочка, уповая на гуманность коллеги-териолога, надеялся, что ружье заряжено именно пластилиновой, а не «родной» — свинцовой пулькой).
Чуткий орнитолог развернулся и бесшумно по одному из многочисленных черных ходов Кунсткамеры добрался до звериного отдела, и, стараясь не шуметь, плавно открыл парадную дверь териологов. Вовочка был вознагражден за бережное обращение с ней, потому что увидел сидящего в засаде и ничего не замечающего Пашу.
Снайпер расположился со всеми удобствами: он развалился в мягком кресле, а на голове у него был пробковый шлем. Рядом стояла пальма́, вероятно на тот случай, если выстрел будет не точным и придется добивать подранка. По его экипировке, позаимствованной из кабинета директрисы, Вовочка понял, что Мамочка уже покинула Кунсткамеру.
Орнитолог испортил териологу всю охоту. Вовочке даже стало неловко, когда он, неслышно подойдя к Паше сзади, похлопал его по плечу, а тот, не оглядываясь, только прошипел, как рыбак, ловящий момент подсечки: «Тихо, не спугни!».
Потом охотник обернулся. Восточные единоборства воспитывают невозмутимость: легкая тень разочарования лишь на мгновение мелькнула на его лице. Паша вытащил ствол пневматического ружья из щели, поднял его и выстрелил в гордость директрисы — рогатую голову благородного оленя, доставшуюся Кунсткамере по репарации. Ружье было заряжено не пластилином.
* * *
Утром следующего дня весь музей слышал восторженные стоны и удивленные причитания тетки-мышатницы, собирающей свои давилки, в каждой из которых были невиданные звери. В мышеловки не попалось ни одной мыши и крысы, зато там присутствовали лесные сони, бурундуки, цокор, молодая, но очень облезлая ондатра, ушастый еж и даже одна большая малайская летучая мышь.
Паша, дождавшись когда дератизатор соберет по всей Кунсткамере свой улов, вежливо осведомился, довольна ли она.
Тетка ошалело посмотрела на него, приподняла тяжеленную сумку с добычей и сказала:
— Завтра же вашу лавочку закроем! Как вас всех здесь эти звери не съели!
Но начальник СЭС разбирался в зоологии и запросто мог отличить летучую мышь от домовой. И нас не закрыли.
До официального открытия Кунсткамеры оставалась целых сорок минут. Но пожилой сторож, дремавший на вахте, был разбужен сначала звонком, а затем торопливым настойчивым стуком в дверь. Он взглянул на часы, и, шаркая по старинному кафелю, добрался до входа. Привратник знал, кто так рано приходит, и поэтому, повернув ключ в замке, быстро отпрянул в сторону. Мимо него в огромный холл Кунсткамеры вихрем ворвался плотный невысокий молодой человек, которого, однако, сильно старили и окладистая борода старовера, и обширная ранняя лысина. В руках у самого нетерпеливого работника Кунсткамеры была грубая пустая железная клетка.
— Здрасте, — произнес научный сотрудник, стремительно расписался в журнале (напротив фамилии «Николаев») за ключ от отдела энтомологии, на ходу расстегивая пальто, быстро взбежал наверх. За распределение волосяного покрова на его голове, мятежную душу и неугомонный характер сотрудники Кунсткамеры прозвали Николаева «отцом Федором».
Сторож, прислушиваясь к торопливым, быстро затихающим в дебрях Кунсткамеры шагам энтомолога, закрыл входную дверь, так как твердо знал, что первый нормальный научный сотрудник появится только через час.
Сторож не успел еще дойти до своего мягкого теплого полукресла, а отец Федор (его сотрудники Кунсткамеры впоследствии редуцировали до просто «Феди») в своем кабинете уже включил свет, снял полиэтиленовую попонку с бинокуляра и открыл коробку с наловленными им в Приморье насекомыми — невидимыми глазом наездниками. Напротив, через улицу, в другом учреждении в окне тоже зажегся свет. Симпатичная девушка сняла с себя серый китель и чехол с пишущей машинки.
