К шести вечера Мура уже не могла сидеть даже дома.
— Ребенку положена культурная жизнь: один раз в неделю театр, один раз Филармония, один раз музей, — сказала она.
— Мура, пойдем, пойдем скорей в Филармонию, — обрадовалась я, отложив в сторону бутерброд с колбасой, сыром и соленым огурцом.
Мура кивнула головой.
— Когда-нибудь обязательно пойдем. А сейчас я предлагаю провести монетизацию моих культурных льгот и дать мне триста рублей. Мы с девочками идем на дискотеку.
— Почему именно триста? Сто тоже будет хорошо.
Лев Евгеньич просительно тявкнул насчет сыра с моего бутерброда, и Мура тоже просительно тявкнула.
— Ты мне предлагаешь на сто рублей жить-проживать? — возмущенно сказала Мура.
Лев Евгеньич тявкнул и протянул лапу, и Мура тоже протянула лапу.
Решила так: Льву Евгеньичу не дам сыра, Муру не пущу на дискотеку. Тем более не дам триста рублей и не разрешу возвращаться с дискотеки позже половины одиннадцатого.
Лев Евгеньич доел сыр с моего бутерброда и положил на меня лапу в смысле колбасы.
— До свидания, приятно было с вами пообщаться, — сказала нам Мура, получив триста рублей, и была такова.
Лев Евгеньич проглотил колбасу и взглядом покушался на соленый огурец, но уж это нет — я тоже умею бороться за свои права.
Мура ушла на дискотеку, а я осталась дома. Не потому, что мне некуда пойти, а потому, что я мать.
Пусть Мурка не думает, что раз у меня такая внезапно бурная личная жизнь, то я упустила ее из виду и ничего не замечаю. Наоборот, я все замечаю.
Мурка влюблена. Ей только кажется, что она шепчет в телефон, а на самом деле она орет, как пожарник! Я слышу, как она говорит по телефону «этот человек» и обсуждает его поступки.
Например, такое:
«Я сказала этому человеку, что голодная, а он позвал меня к себе домой обедать. Значит, я ему точно нравлюсь! Я же не приглашаю к себе на обед всех, кто хочет есть!»
Я уверена, что «этот человек» — мальчишка из Муриного класса, и все это детская чепуха, но все же…
А несколько дней назад, вечером, часов около восьми, я увидела, что Мурка сосредоточенно рвет зубами полиэтиленовый пакет.
— Мура, зачем?
— Я делаю шуршалку, — объяснила Мура.
Изготовив шуршалку, Мурка начала метаться по квартире — шуршала шуршалкой около телефонных трубок, проверяла, какой телефон лучше шуршит.
— Теперь я могу позвонить, а потом пошуршать и сделать вид, что связь прервалась.
— Мура, кому позвонить? И пошуршать?
— Любому человеку, кому захочу. Ловко?
Ловко. Можно сказать, замечательная мысль. Я бы тоже могла позвонить Андрею с этой шуршалкой: послушать его голос, пошуршать и сделать вид, что связь прервалась.
Из-за всего этого я и осталась дома в субботу.
Мурка ушла на дискотеку. А у меня есть один нехороший план. Нечестный план, гадкий план, план, который опозорит меня навсегда.
Я подбиралась к синей тетрадке с горестным недоумением. Неужели это я собираюсь заглянуть одним глазком в чужой дневник? И удостовериться, что моей дочери ничего не угрожает? Кто же я после этого, интеллигентный человек или мать?
В общем, пора признаться самой себе — я мать. И как мать я хочу заглянуть в Муркин дневник, не в школьный, — туда я как раз не хочу заглядывать, а в ту синюю тетрадку, которая лежит у нее на столе, или под кроватью, или в куче одежды.
Приняла решение. Мурка еще совсем ребенок. Синяя тетрадка лежала между книгами «Волшебные сказки» и «Приключения Травки». Она ребенок, а я интеллигентный человекомать. Загляну в тетрадку одним глазком и сразу же закрою.
Вот что было в синей тетрадке:
«…пишу на истории. Боря на перемене был унылый не смотрел в мою сторону.
Мою предпоследнюю любовь тоже звали Борей.
Сегодня Боря все время спрашивал что случилось, но я молчала поскольку сказать было нечего.
У меня уже месяц как не было новой тряпки.
В голову лезут разные дурацкие мысли, что Надька красивей меня».
Так я и знала… слава богу, детский сад.
Я уже совершенно успокоилась и хотела закрыть тетрадку, хотя у меня еще оставался один вопрос: может быть, моя дочь Мура умственно отсталая? Я имею в виду отсутствие в тексте знаков препинания и возмутительную фразу про отсутствие новых тряпок. А новая куртка неделю назад, это что?!.
К тому же, если человек уже совершил позорный поступок и залез в чужой дневник, было бы глупо не воспользоваться плодами своего преступления и не прочитать еще пару страниц, чтобы уже точно не волноваться за ребенка. Чтобы окончательно убедиться, что вся эта невнятная болтовня по телефону, шуршалка, таинственность, томность — обычные девчоночьи глупости.
На следующих трех страницах были нарисованы платья, джинсы, купальники и почему-то шляпки.
А после платьев, джинсов, купальников и шляпок было написано:
«Я не знаю, кто он такой.
Он врач, ему 25 года. У него трепетные чувственные губы. Когда мы друг друга увидели, то забыли обо всем на свете.
Его тоже зовут Б. Это судьба.
Он любит меня, но все у нас очень сложно».
Письма Б. (оригиналы сожжены).
Самое первое письмо:
«Моя любимая! Как бессмысленна биография человека: родился, учился… теперь в мою биографию вошло самое главное — я полюбил. Девочка моя, как же мне внове это чувство, как же я люблю тебя, твои чудесные глаза, твой смех, твою родинку на щеке, твои воздушные волосы! Ты самое нежное чудо на свете. Думаю о тебе непрестанно. Твой Б.».
Второе письмо:
«Девочка моя любимая! Если бы мне нужно было написать книгу о счастье, я бы все страницы исписал только одним — твоим именем. Я вижу тебя в каждом дуновении ветра, в каждой снежинке, я брожу по городу как сумасшедший и повторяю: “Я самый счастливый человек на свете! У меня есть ты!” Одно меня беспокоит, я старше тебя, и я люблю тебя со всей силой, как только может любить взрослый человек, а ты, ты еще совсем дитя. Но я благодарен судьбе, даже если для тебя все это было игрой в любовь. Моя любимая, счастье мое, навсегда единственная моя любовь, мой цветочек».
В этом месте я заплакала.
И наконец последнее письмо:
«Завтра я уезжаю на Север. Ты знаешь, что у меня нет выбора. Спасибо тебя за то, что у меня было такое счастье, спасибо за то, что ты есть, я только об одном молю Бога — чтобы ты была счастлива без меня».
Ответ Муры:
«Ты уехал. Я не знала, что, когда один человек уходит, другой прекращает дышать, жить. Я так безобразно, безысходно одинока, я одна, одна… Любовь — это дар, и я уже исчерпала этот дар, а все остальное, что люди называют любовью, — это просто грубый эрзац, чтобы поместить в свое одиночество суетливые движения души и тела. Мне нужен только ты, твои руки, твой голос… Мое сердце замерло навсегда, я заснула, как Белоснежка, вот только принц не спасет меня, потому что мое сердце не оживить…
Мир такой большой, а для меня в нем совсем ничего не осталось, только воспоминания, но они когда-нибудь неминуемо сотрутся, и останутся только слезы, но и они когда-нибудь высохнут, только одно маленькое сердце, которое плачет и стучит: “где ты, где ты, где ты?..” Но и сердце мое не будет болеть вечно, когда-нибудь оно примирится и сделает вид, что забыло свою боль. А сейчас мне больно, больно, больно…»
В этом месте я опять заплакала. Потом захлопнула синюю тетрадь и бросилась к себе, испытывая жуткий страх, что обо всем этом как-нибудь узнает мама.
Мура страдает. Моя Мура. Из-за этого Б. Этот Б. заставил моего ребенка страдать.
Что можно сделать с обидчиком твоего ребенка? Разодрать когтями. Но у меня нет когтей. Тогда разодрать без когтей. Я почувствовала, что попала во власть первобытных инстинктов.
Вскоре я вышла из-под власти первобытных инстинктов и поняла, что этот Б. ни в чем не виноват. Бедные ребятки, бедные дети!.. Где же этот Б., как мне его найти? Почему я не могу добыть для Муры этого Б., как покупала пупсиков в игрушечном магазине?
Я опять заплакала от жалости к Муре и этому Б.
Но сильные личности не плачут, и потом, что толку плакать? Тем более мне некогда плакать, мне срочно нужно идти.
Я вышла из дома и повернула направо, к Владимирскому собору. Не то чтобы я собиралась пойти в церковь. У меня с Богом такие же сложные отношения, как у многих людей. Многие люди не вполне твердо уверены в деталях своей веры, не ходят в церковь и поэтому считают, что неприлично обращаться к Богу исключительно по своим надобностям. Вот и я — обычно стесняюсь просить его о мелочах, думаю, ладно, как-нибудь сама справлюсь. Но тут совсем другое.
