В ночной степи слухи распространялись с удивительной скоростью. Уже через час в дежурке раздался телефонный звонок. Комбат коршуном бросился к аппарату, но звонил всего лишь комдив Ванюшин – узнать, что случилось и какого черта. Файзуллаеву пришлось объясняться.
– Файзуллаев! – загремел в трубку Ванюшин, – тебе в твоей богадельне только ЧП еще не хватало! Да ты знаешь, что за такое бывает!
Не успел комбат ответить, что, к сожалению, он это прекрасно знает, как комдив вдруг хрюкнул и продолжил нежным женским голосом:
– Господи, кошмар-то какой!
– Что случилось? – вмешался еще один женский голос, постарше. – Ребенка потеряли? Где?
– Да саперы, кто же еще! – ответил молодой голос.
– Не иначе как перепились все, – предположила старшая собеседница.
– Эй, постойте, – попытался навести порядок Файзуллаев, – в чем дело? Кто это?
В этот момент в эфир снова с треском ворвался Ванюшин:
– Девки, да вы что там, с ума попятились? Завтра же всю смену… – и генерал популярно разъяснил, что он сделает завтра со всей сменой телефонисток, в таких выражениях, что у деликатного Файзуллаева с непривычки свело челюсти. Молодой голос жеманно хихикнул:
– Ой, Пал Матвеич, да вы все только обещаете, обещаете… Ванюшин неразборчиво выругался и швырнул трубку.
– Испугал ежа голой ж***й, – флегматично прокомментировал голос постарше.
– Девушки! – снова воззвал к порядку Файзуллаев. – Я не понял, что происходит?
– Молодой человек, – хором рассердились женщины, – не мешайте разговаривать, положите трубку.
Комбат понял, что это будет наилучшим решением, аккуратно положил трубку на рычаг и долго еще смотрел на телефон взглядом, в котором сосредоточилось все непонимание местных условий жизни и человеческих взаимоотношений.
Еще через час над степью бархатными голосами забормотали вертолеты, пугая прожекторами одичавших собак и перекати-поле. Ванюшин со своей стороны сделал все что мог – в обмен на вертолеты начальнику соседнего гарнизона были обещаны к зиме несколько белых тулупов для командного состава.
Ольга уже не выла, а только раскачивалась на стуле и вполголоса сочиняла сценарии всевозможных казней для Степы – один страшнее другого.
Ближе к рассвету усталые бойцы с серыми лицами стали возвращаться в казарму. Никаких результатов их поиски не принесли. Сержант Дима гонял свой КамАЗ вокруг военного городка, пока не кончилась солярка, и тоже не нашел следов пропавшей девочки. Вскоре затихли и вертолеты.
– Идите спать, – тихо скомандовал бойчишкам состарившийся на десять лет комбат. Те не заставили себя упрашивать, и только Колмогоров на правах дембеля остался в дежурке.
Участковый терзал телефон, дозваниваясь каким-то «Рысакам» и «Восходам», и время от времени оборачивался к Ольге, чтобы уточнить приметы Иришки. Ольга всхлипывала и ничего внятного сказать не могла.
Наутро первым на службу явился Шабров и, узнав о случившемся, впервые в жизни потерял дар речи.
– Погодите, погодите… То есть как – потерялась? Я точно помню – Степан нес ее на руках. Оль, когда ты ее видела в последний раз?
– Ы-ы-ы-ы-ы!!!!! – ответила Ольга.
– Понятно…
– Я не знаю, когда она видела ее в последний раз, – вмешался Файзуллаев, – Но я ее видел на руках у Горобца, когда мы прощались возле танка.
– Ага, – удовлетворенно заметил Шабров и снова обратился к Ольге, – значит, потерять ее могли только между танком и вашим домом. А Степа что по этому поводу думает?
– Степа… – неожиданно здраво отозвалась Ольга и вдруг разразилась такой тирадой в адрес своего отсутствующего супруга, что растерялся даже замполит.
Постепенно дежурка заполнялась людьми. Пришел начальник штаба Прокопенко, горящий желанием опохмелиться, но под влиянием серьезности момента не решившийся проявить инициативу. Вася Рукосуйко успел это сделать заблаговременно, поэтому на службу явился в великолепном расположении духа. Узнав о случившемся, Вася немедленно вызвался еще раз прочесать окрестности на своем мотоцикле…
В начале девятого в коридоре раздался гром сапогов, и в дверях дежурки возникли Горобец и Хорошевский. Видимо, кто-то из них только что рассказал веселый анекдот – капитаны хихикали и подталкивали друг друга локтями.
– Опа! – благодушно удивился Горобец, увидев свою жену в таком экзотическом виде. – А я думаю – чей-то ты на работу в моем тулупе… Ты чего тут?
Взгляды Степана и Ольги встретились, и Файзуллаев ощутил, как воздух в дежурке затрещал электрическими разрядами.
– Иришка… – прошептала Ольга. – Ее нигде нет…
– Ты чё, мать? – Степа покрутил пальцем у виска. – В садике давно. Я отвел сейчас, по дороге.
– В ка…ка-ка-ком садике? – Файзуллаев испугался, что Ольга сейчас потеряет сознание. – Где ты ее нашел?
– То есть как – в каком? Так вы что… Вы что, тут ее все ищете, что ли? – Горобец на секунду вытаращил глаза и неожиданно зашелся в приступе хохота. – Ой, не могу!!! Юр, ты слыхал? «Нигде нет»!!!
Хорошевский смущенно улыбался и почему-то не решался переступить порог дежурки.
И вдруг в памяти Файзуллаева словно сработала фотовспышка, выхватившая из глубин памяти картинку: Юрка, со словами «Дай сюда, а то уронишь еще…» принимающий из рук пьяного Степана спящую девочку. И следующий кадр: супруги Горобцы, в обнимку движущиеся к ближайшей пятиэтажке, и одинокая фигурка Хорошевского с ребенком на руках, топающая по аллее.
Видимо, в этот момент то же самое вспомнила и Ольга Горобец. С криком «Ска-а-а-а-ати-и-и-и-ина-а-а-а!», не посрамившим бы и истребитель на взлете, она взмыла со стула и кинулась к своему благоверному с явным намерением вцепиться ему в лицо. Степан успел спрятаться за спину сержанта. Ольгин вопль послужил сигналом к всеобщей панике. Словно кто-то рассыпал на лестнице корзину чугунных ядер, со второго этажа загрохотали не успевшие уснуть бойчишки – принять участие в происходящем. Степа по-боксерски прыгал вокруг сержанта, уворачиваясь от жены, сержант вертелся между ними, стараясь повернуться лицом одновременно к обоим. Малахов бросился отталкивать в безопасное место печку-«буржуйку», чтобы ее не опрокинули в пылу семейных разборов. Хорошевский смотрел на происходящее своими добрыми голубыми глазами, решая, что предпринять.
В общей суматохе Файзуллаев вдруг тоже ощутил настоятельную потребность в действии, и впервые в его практике действие опередило мысль. Вскочив со своего места, он одним прыжком пересек комнату и отвесил Юрке мощную оплеуху.
– А чего я-то? – обиженно воскликнул Хорошевский. – Я же не нарочно!
Оказалось, что Хорошевский, разобиженный на Валентину, придя домой, попытался открыть дверь своим ключом и обнаружил, что сделать этого не может – руки были заняты спящим ребенком.
– Ого! – сказал Юрка сам себе, поняв, что машинально унес домой Степину дочь. Немного постоял на лестничной площадке, размышляя, бежать ли к Горобцам или постучать в свою дверь ногой. После некоторых сомнений решил к Горобцам не бежать – в конце концов, их ребенок, хватятся – сами придут. С большим трудом, помогая себе локтями и коленями, добыл из кармана ключи и открыл дверь. Валентина уже спала, отвернувшись к стенке. Хорошевский, не имея ни малейшего понятия, как следует поступать со случайно унесенными домой чужими детьми, тихонько позвал:
– Валь, а Валь! Слышь, тут такое дело…
– Пшел вон, алкоголик, – нелюбезно отозвалась Валентина и натянула одеяло на голову.
Юрка обиделся еще больше и принялся действовать самостоятельно. Уложил Иришку в постель рядом с женой, стащил с нее валенки, пальтишко и шапку, а сам уселся в кресло и принялся ждать, пока Горобцы хватятся и придут за своим ребенком. Не учел он одного – хватилась только Ольга, да и та забыла, куда следует идти.
Никто никогда не узнал, что сказала Юркина жена, когда, проснувшись утром и обнаружив рядом с собой Степину дочку, растолкала спящего в кресле Хорошевского. Иришка, хорошо знавшая дядю Юру и тетю Валю, отнеслась к происшедшему как к веселому приключению и очень расстроилась, когда дядя Юра взял ее за руку и повел домой, к маме с папой. Степана они встретили на полпути, прямо возле сувенирного танка…
Через полтора часа буря в дежурке саперного батальона утихла. Горобец увел домой жену, которая одновременно рыдала, смеялась и норовила вцепиться Степе в волосы. Местный участковый, обалдело крутя головой, уехал на своем реактивном велосипеде. Шабров с Малаховым пили водку и сочиняли рапорт о происшествии, который наверняка предстояло подавать комдиву. С каждой новой рюмкой текст рапорта становился все ярче и образнее, и последняя версия начиналась словами: «Слышь, ты, старый хрен…».
Файзуллаев и Хорошевский молча курили на лестнице, сидя на одной ступеньке, но глядя в разные стороны. Первым гнетущую тишину нарушил Юрка.
