Бабушка мне берет надевала, и, как только за мной захлопывалась дверь, я сдирал его с головы и прятал в подъезде за трубой, а возвращаясь из школы, доставал его и снова надевал. Я был растрепанным, не очень послушным, вечно улыбающимся, корчащим рожи, срывающим уроки ребенком, которого учителя постоянно выгоняли за дверь. Какой берет?! Это сейчас я люблю береты, а купить не могу. Все попадаются не те.
В этом подъезде на батарее мы сушили мокрые от снега варежки и мокрые от пота внутри кроличьи шапки.
Потом в этом подъезде мы выпивали портвейн из горлышка, пуская бутылку по кругу.
А потом в этом подъезде мы целовались с девочками, прижавшись к батарее.
Подъезды не закрывались на кодовые замки, и в них было довольно чисто. Или я не замечал грязи?
Эпоха бомжей еще не наступила.
Из своего сегодняшнего маленького старого московского подъезда до того, как поставили на входную дверь кодовый замок, а это случилось совсем недавно, я выметал одноразовые шприцы, тюбики из-под клея “Момент”, использованные презервативы и тару из-под алкоголя. Впрочем, банки из-под пива регулярно появляются и сейчас. Допил пиво, ожидая лифта, баночку оставил – и домой. Действительно, не нести же сор в избу.
А надписи на стенах? Это отдельная тема. Какие были слова начертаны в разных местах подъезда и какие сейчас появляются… Историю страны по ним можно изучать.
Так с чего начинается родина, скажите мне на милость? Правильно – с подъезда.
Ну, будьте здоровы и держите себя в руках…
В том числе и в подъезде, пусть даже непарадном.
В предисловии к 25-му полному изданию басен Ивана Андреевича Крылова в 1891 году Плетнев пишет, что “у нас и примера не знают, кто бы столько раз и в таком числе печатался, как Крылов. Вычислено, что всех экземпляров басен его с первого издания и до его смерти разошлось по России 77 000”.
Мне кажется, что по народной любви баснописец никак не уступал и не уступает Александру Сергеевичу Пушкину.
Знакомство с баснями Крылова происходит с первых классов школы. Два столетия школьники учат наизусть его басни и два столетия переделывают их на свой лад.
Крылова всегда любила публика – и при его жизни и после его смерти. Крылов для меня – это такая эстрада. Если хотите, даже попса, но очень высокого уровня.
Собственно говоря, Иван Андреевич так и жил по законам эстрадного жанра. В честь него поклонники давали обеды. А среди его поклонников была и императорская семья.
Крылов прочтет две-три басни – и к столу. Возможно, ради обедов он и писал свои басни. Но это я, конечно, фантазирую и утрирую. Я же дилетант. За последние 20 лет своей жизни Иван Андреевич написал около 70 басен. То есть по три с половиной басни в год.
“Слон и моська”, по-моему, самая популярная басня Крылова. Сама встреча слона и маленькой собачки – уже забавный сюжет. Карикатуры на эту тему можно ставить к любому тексту, где есть две противоборствующие стороны. Два человека, две компании, две страны. Причем, кто Моська, а кто Слон – каждый решает для себя сам.
Предводитель хулиганов и гроза района – как правило, маленький, щуплый, хитрый и подловатый подросток. Как Моська. Он всегда ходит в окружении физически крепких, туповатых школьников-переростков, которые являются его телохранителями и подчиненными. Впрочем, эта модель применима не только к маленьким диктаторам местного значения, но и к большим диктаторам целых стран.
Я это понял и испытал давно. Практически на своей шкуре. А было это так. Мы с одноклассниками шли вдоль Ленинского проспекта. Навстречу нам шла такая же по численности компания наших сверстников. Самый маленький, ростом со взрослого лилипута, подошел ко мне и угрожающе гордо сказал: “Я – Пупок!!! Понял? ” Я не понял. Мои одноклассники поняли и побежали. Меня повалили на асфальт и долго били ногами. Моя верхняя губа закрывала нижнюю, а нижняя закрывала подбородок. Дома я сказал, что упал и ударился. Утром надо было бежать кросс. Я побежал. И мне казалось, что мое сердце – в моих губах. Так они пульсировали. И как будто подпрыгивали, шлепая меня по коленям.
Потом приобретенный мной опыт был подтвержден фактами, которые я узнавал из мировой истории и которые, наверняка, известны вам.
Да и сейчас продолжает подтверждаться. Далеко ходить и ехать не надо.
Будьте здоровы и держите себя в руках, когда встречаетесь с Пупками.
Как-то на улице Покровке в маленьком букинистическом магазине я за копейки купил сильно потрепанную книжицу “Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя, составленныя изъ воспоминаний его друзей и знакомых и изъ его собственных писемъ. В двухъ томахъ. Съ портретомъ Н. В. Гоголя”. Автор книги своей фамилии не обозначил. Ограничился коротким “Николай М.”.
Том, к сожалению, был только один. Первый. Портрет Н. В. Гоголя был из книги вырван. Но издание было 1856 года, то есть напечатана была книга всего через четыре года после смерти писателя.
Весь форзац книги был исписан витиеватым каллиграфическим почерком гусиным пером. Написаны были разные варианты одного любительского четверостишья:
Эта книга такъ прекрасна
И полезна всемъ друзья
Что бросит кто ее напрасно
Тотъ будетъ чистая свинья.
Подпись: Доляновский.
Вот и я, как этот живший 150 с лишним лет назад господин Доляновский, давно очень люблю Николая Васильевича Гоголя.
Свою первую поэму “Ганц Кюхельгартен (Идиллия в картинах)” Н. В. Гоголь издал на собственные деньги под псевдонимом В. Алов. Услышав много отрицательных отзывов, он вместе со своим слугой Якимом забрал все издание поэмы, отданное до этого на комиссию, у книгопродавцев. И… сжег его.
Гоголь и слуга Яким смотрели, как горят книги. Так началась литературная жизнь великого писателя.
Так сожжением рукописи второго тома “Мертвых душ” при участии слуги Семена литературная жизнь Гоголя закончилась.
В три часа ночи с понедельника на вторник 11–12 (по новому стилю 23–24) февраля 1852 года, то есть в начале Страстной седмицы Николай Васильевич Гоголь разбудил слугу Семена, велел ему открыть печные створки и принести портфель с рукописью второго тома.
Слуга Семен и Гоголь смотрели, как горит рукопись. Литературная жизнь Гоголя длилась от костра до костра.
“Падонкаффский”, или “олбанский йезыг”, распространившийся в Рунете в начале xxi века, – стиль употребления русского языка с фонетически почти верным, но нарочно неправильным написанием слов, частым использованием ненормативной лексики и определенных штампов, характерных для сленга. Чаще всего используется в блогах, чатах и веб-форумах. Сленг породил множество стереотипных выражений, таких как “превед, медвед” и “аффтар жжот” (это высшая оценка творчества, в отличие от “аффтар выпей йаду”).
Я и так человек не очень грамотный, и поэтому этот язык меня очень путает. В этой картинке я тоже сделал ошибку и написал одну букву “ф”. Потом пришлось эту букву срочно удваивать.
Впрочем, этот язык, по-моему, уже устарел. И сам стал частью истории.
Ну, будьте здоровы и держите себя в руках.
С Алексеем Максимовичем Горьким меня связывают два острова – внешне мало изменившихся с начала XX века. На этих островах я часто бывал. Это остров Капри на юге Италии и остров Соловки на севере России. Как известно, и классик там бывал тоже. Вот как Горький писал о Капри: “Здесь удивительно красиво, какая-то сказка, бесконечно разнообразная, развертывается перед тобой. Капри – кусок крошечный, но вкусный. Здесь пьянеешь, балдеешь и ничего не можешь делать. Все смотришь и улыбаешься”.
Тем не менее на острове Капри писатель не только улыбался и балдел, но и довольно много написал. В частности, он закончил здесь свой революционный роман “Мать”.
В ногах у него лежала собака, на спинке стула сидел попугай, на среднем пальце левой руки – массивный перстень. И Алексей Максимович писал: “Ее толкали в шею, спину, били по плечам, по голове, все закружилось, завертелось темным вихрем в криках, вое, свисте, что-то густое, оглушающее лезло в уши, набивалось в горло, душило, пол проваливался под ее ногами, колебался, ноги гнулись, тело вздрагивало в ожогах боли, отяжелело и качалось, бессильное…Она вырвала руку, схватилась за косяк: «Морями крови не угасят правды…»”
А внизу, под скалой плескалось лазурное море. Ярко светило солнце, лучи которого играли в толстом стекле бокала с вином.
Нет, нет. Никакой критики. Никакого ерничанья. Только небольшая игра моего воображения, основанная на увиденном, прочитанном и услышанном.
