Разговор на редколлегии непонятным образом зашел о сале – точнее, о его засолке. Постепенно мирный разговор на эту тему перешел в страстный спор. Выяснилось, что Леонид Злотин в этом вопросе крупный специалист. На пике страстей Леня выскочил в коридор, в котором обнаружил сидящего незнакомого ему мужчину. Эмоциональный Леня взял этого мужчину за пуговицу и, не дожидаясь ответа на свой вопрос, знает ли гражданин, как правильно солить сало, стал его этому учить. За этой сценой не без интереса наблюдал другой журналист, который, дослушав до конца монолог Злотина, спросил его, знает ли тот, кого учит. “Нет”, – сказал Леня. “Это же отец Игоря Свинаренко. Он приехал из Макеевки. С Донбасса. И как ты думаешь, он приехал в Москву как раз для того, чтобы ты учил его, как надо солить сало?”
Стоит ли здесь уточнять, что житель Макеевки Свинаренко-старший знал эту тему досконально и всесторонне.
Будьте здоровы и держите себя в руках.
Оказывается, у Николая Алексеевича Некрасова нет стихотворения “Мужичок с ноготок”. В школьной программе оно было в течение десятилетий. И есть. В Интернете такое стихотворение тоже есть. А у поэта Н. А. Некрасова – его нет. Нет стихотворения с таким названием.
Я, когда это обнаружил, был очень удивлен, я бы даже сказал, потрясен. Не побоюсь этой излишне эмоциональной краски. А как же иначе? Ведь всю свою жизнь я считал, что такое стихотворение есть. И это при том, что я люблю Некрасова и нередко его перечитываю.
Думается мне, что считал так не только я один. Ведь целые поколения учили в школе это стихотворение наизусть и читали его, стоя у доски.
Однажды, в студеную зимнюю пору
Я из лесу вышел; был сильный мороз.
И переделывали это стихотворение на свой лад, кто во что горазд. От цензурных вариантов до нецензурных.
Оказалось, что “Мужичок с ноготок” – это маленький отрывок из поэмы “Крестьянские дети”. Да и то отрывок – от абзаца, но не до абзаца. Отрывок отрывка.
Почему? Почему выкинули конец этого кусочка? Отрывок “Мужичок с ноготок”, как известно, заканчивается так:
«А кой тебе годик?» – Шестой миновал…
Ну, мертвая! – крикнул малюточка басом,
Рванул под уздцы и быстрей зашагал.
А ведь дальше, дальше-то совсем другое настроение. Настоящий Некрасов-то как раз дальше.
На эту картину так солнце светило,
Ребенок был так уморительно мал,
Как будто все это картонное было,
Как будто бы в детский театр я попал!
Но мальчик был мальчик живой, настоящий,
И дровни, и хворост, и пегонький конь,
И снег, до окошек деревни лежащий,
И зимнего солнца холодный огонь –
Все, все настоящее русское было,
С клеймом нелюдимой, мертвящей зимы,
Что русской душе так мучительно мило,
Что русские мысли вселяет в умы,
Те честные мысли, которым нет воли,
Которым нет смерти – дави не дави,
В которых так много и злобы, и боли,
В которых так много любви!
Вот из-за этих-то строк про “честные мысли, которым нет воли”, из-за этого “дави не дави”, я думаю, советские цензоры и сделали обрезание этому отрывку из поэмы Некрасова “Крестьянские дети”.
Впрочем, может быть, все было совсем не так, но я же не литературовед. Я – дилетант.
Ну а вот в вопросах педофилии я профессионал как психиатр.
Ну, так вот, в России, я бы сказал, сейчас педофилофобия. Нет, педофилы в России, конечно, есть. Но видеть в каждом детском враче или учителе физкультуры педофила – это явная патология.
И потом, этот закон о запрете пропаганды гомосексуализма и педофилии – это что? Почему гомосексуализм и педофилия стоят в одном ряду? Вот уж вопиющее дилетантство. Назрело время введения закона о запрете пропаганды идиотизма. Он гораздо более актуален. Ведь педофилию невозможно пропагандировать. Педофилия у человека либо
есть, либо ее нет. Педофил скрывает, что он педофил. Не может быть педофила-пропагандиста.
Поэта Н. А. Некрасова за поэму “Крестьянские дети” можно было бы привлечь по этому закону к уголовной ответственности хотя бы вот за эти строчки:
Все серые, карие, синие глазки –
Смешались, как в поле цветы.
В них столько покоя, свободы и ласки,
В них столько святой доброты!
Я детского глаза люблю выраженье…
Да и меня, если честно, тоже можно привлечь к уголовной ответственности по этому закону, потому что я часто обнимаю своего внука, когда в кинотеатре на последнем ряду смотрю с ним мультфильмы.
Впрочем, теперь я уже оглядываюсь по сторонам, нет ли вокруг меня идиотов. А их всегда вокруг предостаточно. Закон-то о запрете пропаганды идиотизма ведь еще не принят.
Ну, будьте здоровы и держите себя в руках.
9. «Неизвестная» в квадрате
С портретом “Неизвестной” Ивана Николаевича Крамского по популярности может сравниться только “Утро в сосновом бору” Ивана Ивановича Шишкина. Ну или “Охотники на привале” кисти Василия Григорьевича Перова.
Когда я начал курить, а этот период в моей жизни был довольно коротким, в табачном киоске я покупал исключительно болгарские сигареты “Стюардесса”. Покупал я их из-за того, что мне нравилось название и дизайн пачки. Впрочем, слова “дизайн” я тогда не знал. Зеленая нижняя треть пачки мне очень нравилась. Зеленый цвет был совсем необычным.
Как-то я увидел за стеклом табачного киоска, где стояли вышеупомянутые сигареты, женскую копеечную брошку – с портретом “Неизвестной”. С тех пор стюардессы и “Неизвестная” плотно срослись в моем сознании.
Художник Иван Крамской написал портрет этой красавицы в 1883 году. Влажные большие глаза обрамлены густыми, заметьте, естественными ресницами. Я бы сказал, опахалами ресниц. Судя по всему, дама одета по последней тогдашней моде. Шляпка с пером, как облако, и пронзительно-синий бант. Экипаж, в котором сидит неизвестная, открыт, несмотря на морозный петербургский день. А ей не холодно. У нее же теплая и уютная муфточка.
Мало кто знает, что художник изобразил на картине свою дочь Софью. Она – “Неизвестная”.
Судьба этой женщины, Софьи Ивановны Крамской, трагична. Этот формат не позволит мне рассказать всех подробностей ее жизни, которые я случайно узнал, благодаря писательнице Елене Хорватовой. Коротко: Софья стала замечательной художницей, но картин ее почти не осталось. В 1930 году ее арестовали как врага народа и шпионку. И приговорили к трем годам лагерей в Сибири. От потрясений она перенесла инсульт. Но это не помешало сотрудникам НКВД отправить ее в Красноярск, а потом в Иркутск. Там случился второй инсульт. И уже спустя длительное время ее как неизлечимую больную вернули в Ленинград, где она умерла, якобы уколов себе палец косточкой селедки.
Интересно, что в это время, наверное, около картины “Неизвестная”, в одном из залов Третьяковской галереи, стояли советские граждане и восхищались красотой дамы.
И как же теперь после этих знаний смотреть на этот портрет?.. Портрет “Неизвестной”, когда так много известно про нее.
Но картина есть картина. У картины своя судьба.
Кстати, часто “Неизвестную” называют “Незнакомкой”. Но это уж виноват Александр Блок, или скорее не он, а школьная программа. Александр Блок написал “Незнакомку” через 23 года после “Неизвестной” Ивана Крамского.
Я как дилетант не исключаю (подчеркиваю, как дилетант), что “Неизвестная” навеяла Александру Блоку “Незнакомку”. Судите сами: “…И веют древними поверьями / Ее упругие шелка. / И шляпа с траурными перьями, / И в кольцах узкая рука…”. И еще: “…И перья страуса склоненные / В моем качаются мозгу, / И очи синие, бездонные / Цветут на дальнем берегу…”
Представьте себе, что “Неизвестная” доехала в своем открытом экипаже, вошла в заведение, верхнюю одежду и муфточку сдала в гардероб и осталась лишь в шляпке с перьями.
В санаторном отделении психиатрической больницы имени П. П. Кащенко (ныне Алексеевской), в котором я тогда работал, в кабинете трудотерапии висела копия “Неизвестной”. Когда я делал обход и заходил в этот кабинет, где за большим столом сидели больные и клеили коробочки, то глаз от этой картины я не мог оторвать. Я как будто находился под гипнозом. Художник-копиист, видимо, когда-то лежавший в этом отделении, изобразил сущую стерву. Это была как бы “Неизвестная” наоборот. С того, больничного, портрета смотрела женщина с очень маленькими глазками, с мешками под ними, с одутловатым бледным лицом. Такая председатель месткома. Обивка мягкого сиденья экипажа напоминала обивку мягкого югославского гарнитура. А дома сзади были не петербургскими постройками конца xix века, а какими-то фабричными заводскими корпусами.
