— Папа Дустали, спасите! Маменька хочет меня убить!
Все вскочили. Дустали-хан подбежал к Гамар:
— Что ты глупости болтаешь, дочка? Где мама?
— Да вон она — за мною гонится…
В дверях появилась Азиз ос-Салтане, клокочущая яростью, словно огнедышащая гора, и заорала:
— Навязалась ты на мою голову, подлянка, состарила меня раньше времени!..
Дядюшка Наполеон, выпрямившись во весь рост, попытался урезонить ее:
— Тише, тише, ханум, что за крик?…
Но Азиз ос-Салтане, не обращая внимания на его протесты, зычно кричала:
— А ну пошла отсюда, иди сейчас же домой, пока я тебе башку не проломила!
Гамар же, спрятавшись за спиной Дустали, вопила:
— Не пойду-у, я вас бою-у-у-сь!
— Ах, не пойдешь?! Ну подожди!..
Азиз ос-Салтане огляделась, схватила трость, покоящуюся на пучке розог, и замахнулась:
— Пошла отсюда!
На лице дядюшки Наполеона отразилось раздражение, он преградил ей дорогу:
— Ханум, положите трость на место!
Тут вмешался Асадолла-мирза:
— Моменто, ханум, это невинное дитя…
— Помолчите! — оборвал его дядюшка.
— Вы-то, ага, не знаете, какая у меня беда, — сдавленным голосом проговорила Азиз ос-Салтане.
— Я сказал, положите палку!
Суровый тон дядюшки подействовал, Азиз ос-Салтане опустила трость. Когда дядюшка увидел, что она немного успокоилась, он повернулся к Гамар:
— А теперь, доченька, возвращайся вместе с матерью домой!
Но придурковатая толстуха дрожащим голосом возразила:
— Нет, нет, я туда не пойду, ни за что не пойду…
— А я говорю — иди, отправляйся с матерью домой. В семье ослушаться старших — самый большой грех.
— Не пойду, не пойду…
Терпение дядюшки иссякло, и он яростно взревел:
— Кому сказано — домой! Домой!..
От его грозного крика в комнате воцарилось мертвое молчание. Гамар, остолбенев, несколько мгновений смотрела на дядюшку, а потом разразилась слезами и, рыдая выговорила:
— Не пойду я туда, маменька хотят моего ребеночка убить… — И она положила руку себе на живот. — Вот этого ребёночка… А я его люблю, я ему распашонку свяжу!
— Что?… Ребенок… распашонка… Какой ребенок?…
После внезапного признания Гамар и этого возгласа дядюшки Наполеона все на несколько мгновений замерли. Тишину нарушали только всхлипывания Гамар. Потом Азиз ос-Салтане вдруг ударила себя по голове и хриплым шепотом взмолилась:
— Господи, пошли ты мне смерть, чтобы не терпеть этого позора!
Дядюшка повернулся к ней:
— Так значит вы… вы этих англичан…
Говорить дальше он не мог: прижал руку к сердцу, с трудом сделал два шага к дивану, побледнел и упал на сиденье. Глаза его закатились. Все подбежали к нему, наперебой крича: «Ага… ага!»
— Ага, что с вами?… Воды, воды принесите!
— Маш-Касем, воды!
Маш-Касем принес стакан с водой. Но губы дядюшки были плотно сжаты. Побрызгали ему в лицо — он не двигался.
Отец объявил:
— Это сердечный приступ, водой тут не поможешь. Маш-Касем, сбегай за доктором Насером оль-Хокама!
Торопливо выбегая из гостиной, Маш-Касем успел, однако, сказать:
— Ох, голубчики! Все-таки довели агу до смерти…
Я пробрался к Асадолла-мирзе и рассказал ему про фотографа, появление которого в саду так встревожило дядюшку. Тем временем все разом заговорили, засуетились, забегали, только Гамар, сразу успокоившись, с аппетитом поглощала сласти. Эти кретинка даже не могла понять, что вся каша заварилась из-за неё…
Дядя Полковник, едва овладев собой, тотчас вспомнил о присутствии младших:
— Прошу детей удалиться в соседнюю комнату!
Асадолла-мирза вмешался:
— Моменто, господин Полковник, ведь они уже не младенцы, только что слышали обо всем… Или вы отсылаете их, чтобы избежать кривотолков? Нет, пусть уж лучше останутся, только нигде ничего не рассказывают.
Дяде Полковнику пришлось согласиться с этими логичными доводами, и Асадолла-мирза, улыбаясь, обратился к детям:
— Господин Полковник просит вас ради чести семьи ничего не рассказывать о том, что случилось с Гамар-джан.
Гамар, громко смеясь, заявила:
— Я обещаю, что никому ничего не расскажу.
Неожиданная реплика Гамар рассмешила всех, и сама она тоже захохотала.
Доктор Насер оль-Хокама сделал дядюшке укол, и немного погодя тот открыл глаза. Едва придя в себя, дядюшка провозгласил, что в докторе не было необходимости, а колоть его и вовсе было незачем. Доктор Насер оль-Хакама, явно раздосадованный этими словами, захлопнул свой саквояж и встал:
— Ну, жить вам не тужить, да… Прошу вас обеспечить аге полный покой, а у меня гости дома, мне пора. Благодарю вас, господа, будьте здоровы!
И, нахмурившись, он вышел из комнаты. Отец обратился к дядюшке:
— Эти неприятности касаются всех, конечно. Но вы все же не должны так нервничать — в вашем возрасте сильное волнение может стоить жизни.
Дядюшка отпил глоток воды:
— Вы правы. Мы не должны впадать в растерянность… А вы, ханум Азиз ос-Салтане, не плачьте понапрасну.
Моя мать под предлогом, что пора ужинать, увела из комнаты детей, а дядюшка, повернувшись к Гамар, мягко сказал:
— Детка, подойди ко мне, — давай немножко поговорим. А вы, Азиз-ханум, пожалуйста, не вмешивайтесь.
Гамар, которая по-прежнему была занята сластями, без всякой боязни встала, подошла к дядюшке и уселась возле него.
— А теперь, детка, скажи дяде, почему ты догадалась, что беременна?
— Да потому, что он зашевелился у меня под сердцем, — со смехом отвечала Гамар.
— А когда ты это узнала?
— Несколько дней назад… Я пошла, вытащила из копилки свои деньги, купила красной пряжи, связала моему ребенку рубашечку… Хочу еще одну связать.
— Милая, а ведь девушка, пока замуж не выйдет, не беременеет. Когда же ты замуж вышла, что мы об этом и не знали?
— А в начале лета.
При всех усилиях дядюшки сохранять спокойствие видно было, что внутри у него все кипит. Он стиснул зубы. Потом опять заговорил, почти ласково:
— Кто же твой муж? И где он сейчас?
Гамар задумалась ненадолго, потом ответила:
— Не скажу.
— А ты только дядюшке на ушко шепни.
Тут выступил Дустали-хан:
— Как мы ни бились, она не желает назвать его имя, так что вы только себя зря измучите.
— Ну, а мне скажет, — заявил дядя. — Правда, детка?
Все взгляды обратились к Гамар, все напрягали слух. Гамар с прежним простодушием повторила:
— Не скажу!
И встала, чтобы взять еще одну конфету. Но дядюшка быстрым движением приподнялся, схватил ее за руку и заорал:
— Ты должна сказать! Понимаешь, должна мне сказать!
Гамар другой рукой прихватила с подноса конфету и, запихивая ее в рот, промычала:
— Не скажу.
У дядюшки глаза вылезали из орбит, губы дрожали. Он грубо рванул толстуху к себе и закатил ей крепкую пощечину:
— Должна сказать!..
Гамар так и замерла, приоткрыв рот. Она насупилась, как ребенок, в уголке губ вместе с непрожеванными сластями повисла капелька крови. Потом невнятно пробормотала:
— Не скажу. Если сказать, они убьют моего ребеночка… А я хочу ему рубашку связать.
Не знаю, что чувствовали остальные, но у меня от этого душераздирающего зрелища сердце готово было лопнуть или выпрыгнуть из груди. Почему никто не вступится? Почему они разрешают истязать эту бедную девушку?
Отец подбежал к дядюшке и сказал:
— Ага, она виновата. Но ведь девочка не в себе, не бейте ее.
— А вы не вмешивайтесь! — резко сказал дядюшка.
Тут Азиз ос-Салтане, которая тихо плакала, вдруг вскинулась и закричала:
— Думайте, что говорите! Сами вы не в себе… Что же это — моя дочь, значит, ненормальная?! Чтоб тебя гром разразил, дрянная девчонка, по твоей милости все эти родственнички начнут теперь обо мне злословить!
Асадолла-мирза счел, что пришло его время вмешаться:
— Моменто, ханум, не надо шуметь, успокойтесь. Криками делу не поможешь.
Потом он подошел к Гамар, своим платком утер ей рот, ласково обнял:
— А ты, милая, не тревожься. Никто твоего ребенка не убьет. Ведь деток, у которых есть отец, никто не трогает. И если ага тебя спрашивает, кто отец ребеночка, так это только для того, чтобы его разыскать, чтобы он пришел к жене и младенцу. Чтобы он жил с тобой и с маленьким, понимаешь?
— Но ведь его здесь нет.
— А где же он, радость моя?
— Оставьте ее, девчонка не в состоянии ничего объяснить, — раздраженно произнес Дустали-хан. — Мы всю ночь до самого утра ее выспрашивали.
— Заткнись, советник Черчилля! — крикнул Асадолла-мирза. Дустали-хан бросился на него, но Асадолла-мирза, продолжая одной рукой обнимать Гамар, оттолкнул его, приговаривая:
— Господи, да заберите кто-нибудь этого Дустали-хама!
