Все растерялись. Отец первым нагнулся и приподнял голову Дустали-хана. Голова снова бессильно упала землю.
— Надо что-то делать. Маш-Касем, сбегай за доктором Насером оль-Хокама!
Сквозь общий шум и галдеж, поднятый родственниками, вдруг прорвался громкий смех Гамар, которая спрашивала:
— Маменька, ты убила папу Дустали? Вот хорошо. А то, помнишь, он все говорил, пойдем, мол, к доктору, он у тебя ребеночка вынет!
Дядя Полковник взял ружье из рук Азиз ос-Салтане и сказал:
— Надо поскорее отвезти его в больницу.
— Ну, ублюдок этот один-единственный раз в Сан-Франциско съездил, так теперь до конца жизни будет на брюхе спать… Можно и отвезти, мы не дикари, конечно! Но ведь ему уж больше этим местом не сидеть, — усмехнулся Асадолла-мирза.
Но Шамсали-мирза, нахмурившись, одернул его:
— Я попрошу, Асадолла! Сейчас не время шутить.
— Моменто, моменто, а вы думаете это всерьез? Такой дробью куропатку-то и ту с трудом убьешь, что от нее сделается толстой заднице нашего осла Дустали? Просто он из страха перед Азиз-ханум притворяется.
— Чем судить да рядить, подумали бы об этом бедняге! По-моему, доктор Насер оль-Хокама тут не поможет, надо в больницу везти, — повторил дядя Полковник. В это время вернулся Маш-Касем:
— Господин доктор говорят, чтобы мы доставили больного к нему.
Отец тоже считал, что раненого надо везти в больницу, но дядюшка Наполеон повелительным тоном произнес:
— Я полагаю, отправки в больницу лучше избежать.
Мнение дядюшки Наполеона, естественно, сочли руководством к действию, и неподвижное тело Дустали-хана было доставлено (на спине Маш-Касема) на излечение к доктору Насеру оль-Хокама.
У калитки уже толпились соседи. Шамсали-мирза вышел к ним и попросил разойтись, но, прежде чем мы захлопнули за собой двери докторского дома, сардар Махарат-хан все-таки прорвался туда.
Я бросил взгляд ни дядюшку: побледнев, он округлившимися глазами уставился на индийца, и легко было догадаться, что творится в его душе. Но тут раздался громкий голос доктора Насера оль-Хокама:
— Жить вам не тужить, господа, жить вам не тужить, но ведь я не хирург! Придется отвезти его в больницу… Маш-Касем сказал, будто он ногу повредил, а теперь выходит, что ранение-то огнестрельное…
Дядюшка тихо проговорил:
— Доктор, во имя нашей былой дружбы и добрососедских отношений я лично прошу вас: осмотрите Дустали-хана! Если только возможно, мы должны избежать отправки его в больницу. Я потом все вам объясню.
В голосе дядюшки было такое смирение (смешанное, однако с властностью), что доктор больше не возражал. Он сказал только:
— На вашу ответственность. Если он, не дай бог, подхватит анфексию, я не отвечаю.
Доктор испытывал постоянный необъяснимый страх перед инфекцией (он произносил это слово «анфексия») и пугал ее страшными последствиями даже тех больных, которые жаловались на растяжение связок. Тем не менее, он направился к Дустали-хану, который лежал вниз лицом на кушетке для осмотра больных, и заявил:
— Но дамы и господа должны удалиться. Я не могу осматривать больного при таком скоплении народа.
Все двинулись к выходу, только Азиз ос-Салтане, которая без устали колотила себя по голове, возразила:
— Мне надо остаться… Я же теперь как без рук — беспомощная совсем, мне нужно остаться, нужно знать, какая беда меня ждет.
— Жить вам не тужить, но и вам надлежит покинуть кабинет. В противном случае я не прикоснусь к больному!
Тут в разговор вмешался индиец:
— У меня имеется индийская мазь для лечения подобных ран: моментально будет полное выздоровление делать! Я сию минуту принесу ее.
С этими словами он поспешно вышел. Дядюшка Наполеон, помрачнев, процедил сквозь зубы:
— Касем! Не открывать этому безродному бродяге. Он теперь увидел, что план их не сработал, и хочет, видно, убить Дустали-хана этим индийским притиранием. Наверняка Дустали-хан собирался открыть мне какие-то коварные замыслы англичан!
Маш-Касем покачал головой:
— Да пусть этот негодяй хоть до утра у дверей торчит — все одно не открою. Знаем мы, что это за мазь такая… На вид черная — они ее из змеиной печени гонят. Да одна склянка этакой мази слона с ног свалит — будто огнем спалит. Вот земляк мой…
Я пробрался поближе, чтобы быть в курсе дела. Доктор Насер оль-Хокама стоял в сторонке, ожидая, пока очистят кабинет и можно будет начать осмотр, Азиз ос-Салтане все упиралась, но в конце концов и она вышла — по настоянию дядюшки.
— Моего санитара нет, — сказал доктор. — Пусть Маш-Касем останется, поможет мне.
Маш-Касем выскочил вперед:
— Слушаюсь! Нам эти дела знакомы. Зачем врать, до могилы-то… Приходилось и мне пользовать… Был у меня земляк — его в селезенку ножом пырнули. Так я своими руками…
Доктор нахмурился:
— Ну, жить вам не тужить, почтенный Маш-Касем! И тебе тоже не стоит оставаться — уж очень ты болтаешь много… Вот кто будет мне помогать! — С этими словами доктор указал на меня и добавил, выпроваживая остальных: — Или извольте отправляться домой, или обождите в приемной, но чтобы во дворе и в прихожей никого не было!
Кабинет и приемная доктора располагались направо и налево от маленькой прихожей, прямо за входной дверью, жилая часть дома помещалась по ту сторону двора. Когда все удалились в приемную, и кабинет опустел, доктор повернулся ко мне:
— Жить не тужить, сынок, помоги-ка мне раздеть больного. Ты как — крови не боишься?
— Нет, господин доктор, нисколько.
Мы стащили с Дустали-хана пиджак и брюки. На мой взгляд, случай оказался не смертельным, так как лежавший без чувств раненый почти помогал нам во время раздевания да и не был таким тяжелым, каким бывает человек в бессознательном состоянии.
Смоченной в спирту ватой доктор протер кровоточившие места. Раны состояли из трех маленьких дырочек. Доктор приложил к ним руку и пробормотал себе под нос:
— Похоже, что в него с большого расстояния выпустили заряд дроби. Вошла не очень глубоко, вот она здесь под кожей…
Заметив, что лоб у Дустали-хана покрылся потом и он вздрогнул, я обратил на это внимание доктора. Тот нагнулся к уху раненого:
— Дустали-хан, вы меня слышите?
Дустали-хан издал что-то похожее на хриплый стон:
— Да, слышу…
Он разомкнул веки, обшарил взглядом комнату и еще тише спросил:
— Моей жены тут нет?
— Жить вам не тужить! Никого тут нет, только я да этот мальчик.
Дустали-хан, который до этого, казалось, старался проглотить собственный язык, облегченно застонал:
— О-ох, смерть моя пришла… Господин доктор, что-о-о со мной? Куда я ранен?…
— Жить вам не тужить — ничего серьезного! Три мелких дробинки с большого расстояния угодили в ягодицы. Но неглубоко. Если вы потерпите, я смогу их извлечь. Или, если желаете, отправлю вас в больницу.
Дустали-хан сквозь стоны еле выговорил:
— Ох, умру сейчас от боли… Я уже час целый страдаю, только стонать не решался.
— Отчего же не решались?
— Я боялся этой холеры… убийцы этой, жены моей! Я вам потом расскажу в чем дело, но, заклинаю вас, не отправляйте меня в больницу! Если можно, скажите моей жене, что положение, мол, опасное, но только не в больницу!
— Но у меня здесь нет обезболивающих средств, — прервал его доктор, — вам придется помучиться, пока буду пинцетом извлекать дробь. Потерпеть надо будет!
— Согласен, господин доктор, потерплю… Но вы должны обещать мне, что скажете жене про опасное положение: нет, мол, уверенности, что больной останется в живых. Ведь если она поймет, что мне не так уж худо, до утра меня придушит, убьет совсем…
Потом он обратился ко мне:
— И ты тоже, ради матери твоей, не говори ни слова. Ты Азиз знаешь, знаешь, на что она…
— Мужайтесь, господин Дустали-хан, обещаю что ничего не скажу Азиз-ханум.
Дустали-хан вздохнул свободнее и попросил воды, доктор удалился, чтобы поговорить с ожидавшими в приемной, я нацедил из эмалированного докторского рукомойника стакан воды для раненого и тоже вышел.
В приемной доктор настойчиво, убеждал Азиз ос-Салтане вернуться домой:
— А вы, ханум, ступайте к себе. Я приложу все усилия, сделаю все, что можно, но состояние вашего супруга не слишком обнадеживающее.
При этих словах доктор подмигнул дядюшке и остальным, чтобы они не принимали всерьез его речей. Асадолла-мирза подошел ко мне и тихонько спросил:
— Ну как он там?
— Ничего серьезного, — так же тихо ответил я. — Это он от страха перед Азиз-ханум сознание потерял.
Несмотря на уговоры доктора, никто не собирался покидать приемную. Пришлось ему вернуться в кабинет, я последовал за ним. Пока Дустали-хан, покрытый крупными каплями пота, кусал подушку, доктор извлек пинцетом три маленьких дробинки и наложил на рану повязку. Но тут Дустали-хан, превозмогая боль, принялся сдавленным голосом уговаривать доктора, чтобы тот обмотал ему бинтами все тело и запретил перевозить домой, предписав оставить его на ночь в доме дядюшки.
