Комдив уехал домой, а я остался служить. Ближе к 21 часу наш помощник мне говорит:
— Слушай, Геша, давай мы плац от снега очистим. Комдив завтра приедет, а у нас — чисто, и у него к нам никаких вопросов не будет. А снег мы вдоль плаца по периметру разместим, и завтра он сам растает.
Так мы и сделали: вызвали народ, взял народ в руки грейдеры — ручные совки — и начал плац пидарасить.
Полночи провозились, очистили, и к утру вокруг плаца горы снега выросли: короче, работа видна.
Утром я уже совсем хотел к командиру обратиться, чтоб он к комдиву сходил и мой рапорт подписал, но ровно в 8 часов утра нам позвонили и сообщили, что у нас ночью мичман шкертанулся — пришёл домой и на почве любви повесился. Представляете? Коз-з-зёл!
Комдив приехал чернее ночи. Приехал, вылез из машины, увидел, что мы с плацем сделали, и сказал:
— Это что?
— Очистили… вот, — проблеял наш помощник, почувствовав, как у нас говорят, свой конец.
— А зачем вы очистили? — сказал комдив. — Я что, давал приказание очистить? Очистили они! Ждут они! Стоят они! Лучше б вы мозги себе очистили! Или жопу себе очистили! Лучше б вы за людьми следили как положено. Очистили они! Очистители! Страдают они. Я на вас дивизию оставил! Дивизию! На одну ночь. А вы мне за ночь всё развалили. Что ж мне, не спать, что ли? Когда это мудло повесилось? Что? Вы даже не знаете, когда оно повесилось? Оно, оно… да… оно… да… мичман… да… ну?
Снял он помощника с вахты и за меня принялся:
— Академия? Какая на хер академия? У нас здесь у самих академия. Академическое образование. Бардак повсеместный. Сральник здесь развели! Матросы-годки молодежь по роже бьют. Матрос у вас вонючий ходит, понимаешь? Вонючий! Вы своих матросов чему учите, а?
Тут я изловчился и сказал, что у меня в подчинении матросов нет.
— Ну и что? Ну и что, что нет? А в казарме что, их тоже нет? В академию он намылился! Вот тебе академия, вот! — и комдив показал мне условный знак «до локтя». — Служить надо как положено!…
Шёл я от комдива и думал:
— Хорошо бы, если б сейчас что-нибудь взорвалось бы или чтоб утонуло бы хоть что-нибудь. Тогда бы комдив быстренько переключился бы и про меня забыл. А то ведь год будет мне это помнить. Плакала тогда моя академия ещё на год, а то и навсегда…
Всё! Попался-таки! Мой конспект попался на глаза заму. Я увлёкся и не успел его спрятать. Зам вошёл, взял его в руки и прочитал название — красное, красивое, в завитушках:
— «Падение Порт-Артура», В.И. Ленин, ПСС, т…, стр…
Под ним почерком совершенно безобразным шло: «Он упал и загремел в тазу…».
Зам посмотрел на меня и опять в конспект: «Голос: И хорошо, что упал, а то б туда служить посылали».
— Это что? — спросил зам. — Конспект?
— Конспект, — отважно ответил я. Отчаяние придало мне силы, и какое-то время мне даже было жаль зама.
Он тем временем снова углубился в изучение текста:
«Ночь плывёт. Смоляная. Чёрная. Три барышни с фиолетовыми губами. Кокаиновое безумство. Лиловые китайцы. Погосы-кокосы. Сотня расплавленных лиц громоздится до купола. Распушенная пуповина. И зубами за неё! И зубами! Красные протуберанцы. Ложатся. Синие катаклизмы. Встают. Болван! Не надо читать. Надо чувствовать. Брюши-ной. Стихи: Ландыш. Рифма — Гадыш. Неба нет. Вместо него серая портянка. И жуешь её, и жуешь! «Кого? Портянку?» — «Это уж кто как понимает».
— Александр Михайлович, что это?
Видите ли, весь фокус в том, что у меня два конспекта в тетрадях совершенно одинакового цвета. В одной я пишу настоящий конспект первоисточников, а в другой — свои мысли и всякую белиберду из прочитанного и храню всё это вместе с секретными документами, потому что у нас же свои мысли просто так не сохранить: обязательно через плечо влезет чья-нибудь рожа. Поэтому над мыслями я писал наиболее удачные заголовки работ классиков марксизма. Писал крупно и красиво. Влезет кто-нибудь: «Что пишешь?» — и ударит ему в глаза красный заголовок, после чего он морщится и гаснет. А с замом осечка произошла: сунулся и вчитался. Просто непруха какая-то!
— Что-о де-лать! — по складам прочитал зам осевшим голосом. — Полное собрание сочинений… так… что делать…
«И встал! И тут во всей своей безобразной наготе встал вопрос: что делать? Потом он взял и сел».
«Ради Бога! Ради Бога, не надо ничего делать! Ради Бога! Сидите тихо и не шевелитесь…»
«Что-то тупое и наглое глядело из каждой строчки этого коллективного труда…»
«Члены моего кружка — кружки моего члена».
«Кавказ: «Слушай-а! Па иному пути пайдём! Не нада нам этой парнаграфии — «Горе от ума», Ревизор», Гоголи-моголи!»
« — Ах, не могу я, Рюрик Львович, ах, не могу…»
« — Увы вам, Агнесса Сидоровна…»
Я закатил глаза и приготовился к худшему, а зам тем временем читал, всё убыстряясь:
«Материализм и эмпириокритицизм».
«Тысячи вспугнутых ослов простирались за горизонты. Произошло массовое отпадение верующих. Множество их лежало там и сям в самых непотребных позах. Остальные были ввергнуты в блуд и паскудство. Сучизм процветал. И повинны в том были сами попы, дискредитировавшие в лоск не только себя, но и свет истинной веры. Мрак сочился. Тени неслись. Мерзость липла. Пора! Мама, роди меня обратно».
«Великий почин».
«Панданусы стояли колючей стеной. Цвели агавы. Царица ночи распустила повсюду свои мясистые, сахарные лепестки. Удушливо пахли рододендроны и орхидеи. Свисали розалии. Кричали тапиры. Тарахтели коростели. Кряхтели обезьяны-носачи. Со стороны неторопливо несло амброзией. Жаба, скрипя сердцем, наползала на жабу. Наползала и брякала. Наползала и брякала. Рай да и только. Ну как в таких условиях, я вас спрашиваю, схватить на себя бревно и потащить его неведомо куда? Совершенно невозможно даже помыслить, чтобы схватить…»
Дальше сдавленный зам лихорадочно выхватывал из-под заголовков только первые строчки.
«Три источника — три составные части марксизма».
«Только не надо трогать могилы…»
«Карл Маркс».
«Он открыл свой рот и отшатнулся и весь вспыхнул в луче!… Нет. Нет слов для описания черного бюста этого чудовища, поставленного перед Думой в обрамлении арки. Сын погибели. Отец мрака. Брат отца сына безумства. Изы-ди! Антрациты! Помоечные блики ложатся. Пляшут гиганты!»
«Кто такие «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов».
« — Приветливо запахло шашлыком.
— Это жареным запахло.
— Вы ошибаетесь. Пахнет шашлыком. Шашлык обладает огромной притягательной силой.»
«Очередные задачи советской власти».
«Умоляю! Только не это! Что угодно, но только не это! Только не трепет новой жизни.
— Гесь! — крикнул кучер во сне. — Сарынь на кичку! — и лошади в струпяных пятнах понесли, и полторы версты голова мертвеца колотилась о ступени.
Приехали! Поле чудес в Стране Дураков, Выбирай себе любую лунку, садись и кидай в неё золотой. Наутро вырастет дерево, и на нём будет полным-полно золотых для Папы Карло. Просто полно.
Сто миллионов буратин! Столько же миллионов пап карл!»
«Как нам реорганизовать Рабкрин».
«А-На-Хе-Ра?! И так полная жопа амариллисов! Робеспьеры! Ну, решительно все Робсспьеры!»
«Все на борьбу с Деникиным!»
«Увесистый мой! Ну, зачем нам такой примитив. Не будем падать от него на спину вверх ногами».
«О соцсоревновании».
« — Вип-рос-са-лий!!! Шампанского сюда! Я буду мочить в нём свою печаль.
— Звезда души моей, временно не ложьте грудь ко мне в тарелку, я в ней мясо режу».
Хлоп! Это зам захлопнул мой конспект, тяжело дыша. Тут же потянуло гнилью. Кошмар что было после. Но всё вскоре обошлось. Все мои замы рано или поздно приходили к мысли, что я слегка не в себе.
Подводнейший крейсер. Идёт погрузка продуктов. Людей не хватает. Спешка.
В рубке, у верхнего рубочного люка, на подаче находятся боцман и молодой матрос Алиев. Алиев одной рукой придерживает в пазах толстую железную балку (постоянно выскакивает, собака). Через балку перекинута веревка. Другой рукой Алиев спускает на веревке в чрево лодки мешки, паки, ящики, всё это: «Давай, Давай!», а третьей рукой…
— Задержаться наверху! — кричат снизу.
Это командир. Он уже сунул голову в шахту люка, и хорошо, что посмотрел наверх; от его крика: «Задержаться!», мешок у Алиева срывается и летит вниз. Командир едва успевает выдернуть голову. Мешок трахается, и сахар разлетается по палубе.
— Боцман! — орёт командир, опять сунув голову в шахту люка. — Что у вас там происходит?!
— Ты чё эта?! — говорит боцман, ощерившись, матросу Алиеву и приближается к нему. — Бол-тя-ра конская… — но не успевает закончить. Матрос Алиев от страха делает «руки по швам», и железная балка, которую уже ничто не удерживает, выскакивает из пазов и бьёт боцмана в лоб — тук!
