— Ты сама все и объяснила, — указала ближайшая подруга, Сьюзен Фоссетт, она же «Тетя Эмма» из «Женского журнала», очень милая женщина, но говорливая. — Ты слишком благоразумна.
Мисс Рэмсботэм покачала головой:
— Мне следовало влюбиться. Когда я об этом думаю, я даже стыжусь, что не сделала этого.
То ли сработала установка насчет долга, то ли ее настигла страсть, нахлынувшая нежданно-негаданно, несколько поздновато, уже в зрелом возрасте, — она, возможно, и сама не смогла бы назвать причину. Определенность выражалась только в одном: прожив на свете больше тридцати лет, эта умная, здравомыслящая, все правильно понимающая женщина начала краснеть, вздрагивать и заикаться при упоминании некоего имени, то есть вела себя, как влюбившаяся девочка-подросток.
Сьюзен Фоссетт, ее ближайшая подруга, одним туманным ноябрьским днем принесла известие о столь странном поведении мисс Рэмсботэм на чаепитии, устроенном Питером Хоупом по случаю дня рождения его приемной дочери и заместителя редактора еженедельника «Добрый юмор» Джейн Эллен, которую все называли Томми. Истинную дату рождения Томми знали только боги, но она, возникнув из лондонского тумана, предстала перед бездетным и неженатым Питером восемнадцатого ноября, а потому Питер и его друзья помечали этот день календаря как день встречи.
— Все равно это рано или поздно выплывет, поэтому я лучше скажу вам сегодня. — И Сьюзен Фоссетт озвучила новость. — Мэри Рэмсботэм обручилась.
— Чушь! — непроизвольно вырвалось у Питера.
— На ком? — спросила Томми.
— С кем, — поправил ее Джеймс Дуглас Мактир, которого все звали Шотландский паренек. Писал он на английском лучше, чем говорил.
— Я и подразумевала — с кем, — объяснила Томми.
— Ты так не сказала, — упорствовал Шотландский паренек.
— С кем, не знаю, — призналась ближайшая подруга. Она маленькими глоточками пила чай, а на лице отражалось негодование. — Наверное, с каким-то никчемным идиотом, который только испортит ей жизнь.
Конечно же, при полном отсутствии информации это заключение выглядело несправедливым.
— Будь он мужчиной серьезным, она бы не держала меня в неведении, — объяснила Сьюзен Фоссетт свой столь жесткий вывод. — Она же совершенно меня ошарашила. Знать не знала, что у нее какие-то амурные дела, пока час тому назад не получила эти абсурдные каракули.
Мисс Фоссетт достала из сумки письмо, написанное карандашом.
— Если я его вам зачитаю, думаю, ничего страшного не произойдет. Зато вы поймете, в каком сейчас состоянии наша бедняжка.
Чаевничавшие оставили чашки и собрались вокруг нее.
— «Дорогая Сьюзен, — начала мисс Фоссетт. — Завтра не смогу быть с тобой. Пожалуйста, объясни это остальным. Сейчас даже не помню, куда мы собирались. Ты удивишься, услышав об этом, но я обручена… ты понимаешь, чтобы выйти замуж, и сама едва это осознаю. Плохо соображаю, где я и кто я. Только что решила сбежать в Йоркшир и повидаться с бабушкой. Я должна что-то сделать. Должна с кем-то поговорить, и… прости меня, дорогая… но ты такая благоразумная… а я не чувствую себя благоразумной. Все расскажу тебе при встрече… наверное, на следующей неделе. Ты должна сделать все, чтобы он тебе понравился. Он такой красавчик и действительно умен… по-своему. Не ругай меня. Никогда не думала, что человек может быть таким счастливым. Нет слов, чтобы это описать. Пожалуйста, попроси Беркотта вычеркнуть меня из списка участников антикварного конгресса. Я чувствую, что там пользы от меня не будет. Двенадцатью часами раньше мне такое и не снилось, а теперь я хожу на цыпочках из боязни проснуться. Я оставила свою шиншиллу у тебя? Не сердись на меня. Я бы сказала тебе, если б знала. Спешу. Твоя Мэри».
Отправлено с Мэрилебон-роуд, и вчера она действительно оставила у меня шиншиллу. Только это и убеждает меня, что письмо от Мэри Рэмсботэм. Иначе я бы засомневалась, — добавила мисс Фоссетт, складывая письмо и убирая в сумочку.
— Это любофь! — воскликнул доктор Смит, его круглое раскрасневшееся лицо светилось поэтическим экстазом. — Любофь пришла к ней и префратила в юную дефушку.
— Любовь, — фыркнула Сьюзен Фоссетт, — не превращает интеллигентную, образованную женщину в человека, который пишет такими неровными строчками, подчеркивает чуть ли не каждое слово и делает орфографические ошибки в слове «антикварного» и в фамилии «Беркотт». Она знает Беркотта восемь лет, и ей прекрасно известно, что фамилия его пишется с двумя «т». Эта женщина просто рехнулась.
— Мы должны подождать, пока увидим его, — осторожно предложил Питер. — Я буду только рад, если наша дорогая Мэри найдет свое счастье.
— Я тоже, — сухо согласилась мисс Фоссетт.
— Одна из самых благоразумных женщин, которых мне доводилось встречать, — прокомментировал Уильям Клодд. — Счастливчик, кто бы он ни был. Жаль, что я сам не подумал об этом.
— Я и не говорю, что ему не повезло, — ответила мисс Фоссетт. — Если кто меня тревожит, так это не он.
— Лучше сказать «меня тревожит не он», — предложил Шотландский паренек. — В этом случае…
— Ради Бога, — повернулась мисс Фоссетт к Томми, — дай этому человеку что-нибудь выпить или съесть. Самые худшие из людей — это те, кто обучался грамоте не в юном возрасте, а позже. Как и все новообращенные, они становятся фанатиками.
— Она чертовски хорошая женщина, наша Мэри Рэмсботэм! — воскликнул Гриндли-младший, издатель еженедельника «Добрый юмор», печатавшегося в его типографии. — Удивительно, что раньше никому из мужчин не хватило ума, чтобы заполучить ее в жены.
— Ох уж эти мужчины! — фыркнула мисс Фоссетт. — Красивая мордашка и пустая голова — это все, что вам нужно.
— Они всегда составляют пару? — рассмеялась миссис Гриндли, ранее Гельвеция Эпплъярд.
— Исключения только подтверждают правило, — пробурчала мисс Фоссетт.
— До чего правильная поговорка, — улыбнулась миссис Гриндли. — Даже интересно, как люди могли вести разговор до того, как ее придумали.
— Мужчина, флюбифшийся в нашу дорогую подругу Мэри, наферняка сам человек удифительный, — изрек доктор Смит.
— Не надо говорить о ней так, будто она монстр. Я просто не знаю достойного ее мужчину.
— Я только хотел сказать, что он — человек с характером, — объяснил доктор. — Только благородных мужчин прифлекают благородные женщины.
— Мы должны надеяться на лучшее, — указал Питер. — Поверить не могу, чтобы такая умная и способная женщина, как Мэри Рэмсботэм, выставила себя на посмешище.
— Из того, что я видела, — ответила ему мисс Фоссетт, — именно умные люди, если дело касается этого самого момента, и выставляют себя на посмешище.
К сожалению, мисс Фоссетт оказалась провидицей. Полмесяца спустя, когда их представили жениху мисс Рэмсботэм, у всех возникла одна мысль: «Господи милостивый! Да где она его?..» Но, вовремя заметив переменившееся лицо и дрожащие руки мисс Рэмсботэм, они успевали опомниться. Бормотали: «Приятно с вами познакомиться, само собой», — и механически поздравляли с помолвкой. Симпатичному, но с удивительно глупым выражением лица, Реджинальду Питерсу исполнилось года двадцать два. В глаза бросались кудрявые волосы и безвольный подбородок, но мисс Рэмсботэм, и это не вызывало сомнений, видела в нем Аполлона. Их первая встреча произошла на заседании одного из политических дискуссионных клубов, которые тогда были в моде. Мисс Рэмсботэм находила их полезными, черпая на заседаниях материал для своих статей. Ранее мисс Рэмсботэм исповедовала крайне радикальные взгляды, но трех месяцев общения с ним хватило, чтобы она поддержала бы партию джентльменов, появись такая на политическом небосклоне. Жалкие банальности, слетавшие с его губ, она обычно весело высмеивала, а теперь внимала им, не пропуская ни слова, с восхищением на лице. В его отсутствие и в связи с другими темами — о которых он мало что знал, да они его и не интересовали — она сохраняла здравомыслие и чувство юмора. Но, оказавшись рядом с ним, теряла дар речи и смотрела в его чуть водянистые глаза с благодарностью ученика, впитывающего в себя мудрость наставника.
Это абсурдное обожание — раздражающее сверх меры ее друзей, которое и он, будь в нем хоть капля здравого смысла, нашел бы нелепым, — мистеру Питерсу представлялось вполне естественным. Эгоист по натуре, он понял, что услуги этой блестящей женщины могут принести ему немалую пользу. Она знала едва ли не всех интересных людей Лондона и гордилась и радовалась, представляя его всем и везде. Ее друзья ради нее терпели его, встречали радушно, изо всех сил пытались убедить себя, что он им нравится, и никоим образом не показывали, что на самом деле все обстоит с точностью до наоборот. Свободный проход в места развлечений экономил его достаточно ограниченные средства. Ее влияние, и это мистеру Питерсу хватило ума понять, помогало ему и в работе: он был барристером. Она расхваливала его известнейшим солиситорам, брала с собой на чай к женам судей, устраивала встречи с важными людьми. В ответ он закрывал глаза на многие ее недостатки, хотя не упускал случая дать ей знать об этом. Благодарность мисс Рэмсботэм не знала границ.
