Паша встретил меня по-домашнему: в старом халате и тапочках на босу ногу.
— Давненько я тебя не видел.
— Работы много.
— У всех много работы.
Вино было отвратительное.
— Как Новый год?
— Как обычно. С предками в подмосковном городе-герое.
— А я дежурил.
— Затрахали?
— Не то чтобы сильно. Но часы сломали.
— Кто?
— Барабашка.
— То есть?
— Ну полтергейст, параллельные миры, окна во времени…
Слышал, наверное, об аномальных явлениях?
— Наверное слышал.
— Наступил год аномальных явлений. Астрологи обещают самый тяжелый год в российской истории. Нашествие черных сил, дьяволизм и прочая чертовщина.
— Дедовщина.
— Это для тебя актуально.
— И что же часы?
— Остановились синхронно с сердцем тромбоэмболической бабушки. Секунда в секунду.
— Бабушка была после какой операции?
— Только готовилась на мастэктомию[61]. И врезала. Один раз завели, вызвали сосудистую бригаду.
— Короче, бабушку не спасли?
— Не-а. После эмболэктомии[62] опять «встала». Вместе с моими часами. Загадка природы.
Мои загадки датировались старым, 90-м годом, но были еще загадочнее. Зайчук позвонил в 6-ой судебный морг, который (в частности) обслуживает Боткинскую, чтобы узнать о результатах вскрытия бедолаги-таксиста. Труп туда не поступал.
— Бывает…
— Это еще не все. После дежурства пришел домой, выпил водки и лег. Поспал, купил портвейна, но влезло только полбутылки. Закрыл пробкой — точно помню — и поставил в бар. Утром бутылка открыта, портвейна на донышке.
Пробки нету. Ни в баре, ни на полу — нигде.
— А в ведре смотрел?
— Ты на что намекаешь?
— Ни на что я не намекаю. В аномальные явления верю, у самого совсем недавно был подобный случай. Первого отец повез всех на ВДНХ.
Нашли стоянку, припарковались. Стали вылезать, ветровое стекло разлетелось вдребезги. На мелкие кусочки. Рядом крутилась бабка в платочке…
— Стреляли…
— Ни хрена. И мороз был несильный.
— И стекло было каленое?
— Каленое.
— Говно.
— Новое.
— Новое говно.
Я посмотрел на часы. «Свотч», кварцевые. Купил в Германии за тридцать марок. По меткому определению Паши, новое говно.
— Ты сегодня на тренировку не идешь? — вторник его день, — График поменяли?
— Не знаю. Третью неделю не хожу.
— Совсем забросил?
Паша пожал плечами.
— Зря. Пятнадцать лет ходить и бросить.
— Тринадцать.
— Все равно. Ты в дежурантах?
— Мой стиль.
— Стиль удобный. Можно квасить каждый день. И еще на дежурствах.
— И на дежурствах. Кого е*ет чужое горе? Ты еще вспомни про сахар, соль, сливочное масло и два яйца в неделю…
— Какие яйца?
— Куриные. Не Демиса Руссоса, конечно. Еще не забудь о вреде курения, — он смачно затянулся и закашлялся, — Диета, бег трусцой… все пустое.
В среднем наш брат еле-еле дотягивает до пятидесяти. Считай, год работы анестезиологом — за два на… на…
— На «гражданке».
— Если хотите. Причем «практически здоровые» не шибко отстают от больных.
— Старик, эти слухи циркулируют чуть не с середины шестидесятых. Американцы опровергли их в пух и прах.
— Американцы, говоришь, — Паша криво усмехнулся, — Можно поинтересоваться, сколько кубометров в минуту пропускает «кондишн» в твоей операционной?
— Какой «кондишн»?
— А-а, пардон, в Боткинской перешли на активное дренирование отработанных газов.
— Нет.
— Не-ет? А как часто вы замеряете концентрацию летучих анестетиков?
Что-о? Вообще не проводите? Мы тоже. А Национальный институт профессиональных заболеваний рекомендует… Успокойся, — Паша похлопал меня по плечу, — Там профвредностей не меньше. Одно общение с хирургами чего стоит. Только права качать нам нигде и никогда не дадут.
— То есть?
— А то и есть… Ты слышал про лондонское такси?
— Нет.
— В те же шестидесятые один чокнутый британский кардиолог заинтересовался стрессовыми ситуациями у профессиональных водителей. Навесил на таксеров холтеровский мониторы.
— И что?
— А ничего. В том-то и дело. Соискатель успел выяснить, что средний таксист за среднюю смену переживает шесть предынфарктных состояний.
Потом тему закрыли.
— Почему?
— Хороший вопрос. В мирное время обществу не нужны герои.
Тем более мученики. Придется переплачивать. Представь свою ЭКГ во время самого банального наркоза, — Паша закурил и усмехнулся, — ЭКГ, твою мать! Утром на абортах руки дрожат так, что в вену попасть не могу. Даже если в палец толщиной. Чтобы набрать калипсол[63], фиксирую кисти на бедрах. Когда кончаются лекарства — большой праздник. Травлю теток закисью. Правда, под закисью царапаются, — Паша показал красные следы на предплечьях.
— А я думал, знакомая киска.
— Киски давно не наблюдались в поле зрения. Голых баб вижу только на чистках. Тут недавно усыплял одну «блатную». Такая цаца! От греха позвал анестезистку. Ввели семьдесят пять миллиграммов. «Что ощущаете,» — спрашиваю. А она, уже отъезжая: «Запах перегара».
— Ха-ха.
— Ты тоже не больно веселый. Как с Англией?
— И ты, Брут? С Англией фуево. Батыриха оценивает мои шансы от нуля и ниже. Говорит, есть другие варианты. Какой-то м-р Кляйн из Австрии грозится отправить всех желающих в Саудовскую Аравию. Раздала отксеренные анкетки. Я заполнил, послал по указанному адресу.
— Сам виноват. Хочешь отхватить сладкий кусок — не вы**ывайся. Сиди смирно, лижи жопу. А ты: девочки, кооперативы, невыходы на работу…
— Кому нужна такая работа? Компиляция, профанация и фальсификация.
— Дарвинизм, морганизм и социал-онанизм. Терпи. Бог терпел и нам велел. До тебя же терпели!
— Терпение на исходе. Аспирантура достала. Когда вижу старушку, вспоминаю Раскольникова.
— Ой ты! Да вас не так е*ать надо! Коллектив только распусти… Анус в тонусе, когда пенис в анусе.
— Я бы ей самой засадил. Да боюсь вырвет. Когда говно попрет из августейших ушек.
— И что зря пи**еть? Надеюсь, ты ни с кем не обсуждаешь так откровенно свои проблемы?
— Только с тобой.
— Со мной можно. Но лучше молчать. Почитай Брюса. Психология боя есть психология жизни. Не намахивайся. Не обозначай удара. Никаких стоек!
Бей внезапно и наповал. Когда уже некуда отступать. Но мой дружеский совет, — он затушил папиросу и выплеснул из кувшина осадок, — Уже из японцев. Спокойно сиди на пороге своего дома, и когда-нибудь мимо пронесут твоего врага. Ногами вперед. Да хватит о грустном. Как у тебя с бабьем-с?
— Снова встретил… Может, получится.
— Обязательно получится. Все определяет положение звезд на небосклоне. Сойдутся правильно — и получится. Кровать сломаете.
— Ломать придется на сухую. В кармане шиш.
— А на сухую слабо? Боишься потерпеть фиаско?
— Чего бояться? После тебя я — лучший кунни-лизатор в Москве.
— И ано-лизатор?
— Не пробовал.
— Проанолизируй как-нибудь. Неотразимая штучка. Ладно, не кисни. Так и быть, помогу.
Он удалился. Из маленькой комнаты донесся шум расшвыриваемых в разные стороны предметов.
Приободрившись, я уже накручивал диск телефона.
— Дежурного доктора, пожалуйста.
Через минуту Аня взяла трубку.
— Здравствуй. С Новым годом! С новым счастьем! — последнее слово я произнес тихо, нежно и с глубоким, прозрачным до наготы смыслом.
— Здравствуй, Олег. С Новым годом.
Ее голос звучал строго и печально. Как дамские шпильки по могильной плите.
— Я так соскучился! Вроде всего четыре дня… Когда ты сможешь?
— Олег… мы не должны встречаться. Так нельзя. Как потом я буду смотреть Венере в глаза?
Ах, эта старая, подлая сука!
— Но в ресторане…
— Считай это затмением. Я вела себя, как последняя… Моя ошибка. Прости. И не звони мне больше. Пожалуйста!
— Но как же… — в ухо противно загукало.
Отбой. Не сошлись.
Паша протянул мне «смирновку».
— Откуда?
— От верблюда. Борзые щенки.
— В мире животных.
— В мире ублюдков.
— Спасибо.
Я убрал пузырь в сумку и встал.
— Успешно?
— Вполне.
— Сразу в бой?
— Знай наших!
— Знаю…
Воздух Марьиной рощи приятно холодил лицо. Уже стемнело.
Куда идет этот троллейбус?
В сентябрь 89-о.
Мона — это болезнь. У меня она протекает в тяжелой форме.
Бывают и ремиссии. Но как вспомнишь тот роковой сентябрьский вечер, когда Мишкины проводы самым непредсказуемым образом схлестнули нищего советского врача и темнокожую звезду авангарда, болезнь обостряется.
