Чему они обязаны всеми этими выгодами? Умению оставаться в тени: они каким-то образом сумели убедить людей, что обсуждать этот вопрос просто неприлично – дурной тон.
Но я – стреляный воробей и верю не в слова, а в дела. Реальные дела. Поэтому я без обиняков спросил Хамфри, чем он объясняет тот факт, что на долю государственных служащих приходится двадцать процентов всех наград.
– Их преданностью долгу службы, – напыщенно ответил он. «Такая служба стоит преданности», – мелькнула у меня мысль.
– К тому же, – продолжал Хамфри, – служащие Ее Величества всю свою жизнь трудятся за скромную плату на благо общества, а потом… потом канут в безвестность. Награды и почести – всего лишь незначительная компенсация за их верное, самоотверженное служение Ее Величеству и стране.
Прекрасные слова! Однако…
– За скромную плату? – иронически переспросил я.
– Увы!
Пришлось напомнить ему (на тот случай, если ему изменяет память), что он получает свыше тридцати тысяч в год. На семь с половиной тысяч больше меня!
Мой постоянный заместитель согласно кивнул, но тут же добавил, что эта плата все равно сравнительно невелика.
– Сравнительно с кем?
Он на секунду замешкался.
– С кем?… Ну… скажем, с Элизабет Тейлор.
Я счел своим долгом объяснить сэру Хамфри, что о сравнении с Элизабет Тейлор не может быть и речи – слишком велико различие между ними.
– Еще бы! Ведь у нее нет оксфордского диплома с отличием, – изрек он и спросил без всякого перехода: – Господин министр, вы подписали наградной список?
– Нет, Хамфри, – твердо ответил я. – Его надо пересмотреть и оставить в нем только тех, кто действительно заслужил это право. Таково мое решение.
– Что значит «заслужил»? – подчеркнул бесстрастно мой постоянный заместитель.
Я терпеливо объяснил, что «заслужил» означает «заработал», совершил нечто особенное, из ряда вон выходящее.
– Это неслыханно! – вспылил он.
– Как вам будет угодно, но в соответствии с моей новой политикой на награды могут рассчитывать только те государственные служащие, которые добились пятипроцентного сокращения бюджета в своих отделах.
Потрясенный Хамфри молчал.
Выдержав паузу, я, как ни в чем не бывало, продолжил:
– Следует ли мне расценивать ваше молчание, как знак согласия, Хамфри?
К нему наконец-то вернулся дар речи.
– Нет, не следует, господин министр! – возмущенно заявил он. – Интересно, кто подал вам эту чудовищную идею?
Я бросил взгляд на Бернарда, целиком поглощенного неожиданно развязавшимся шнурком на правом ботинке.
– Никто, я сам до этого додумался.
– Нелепо!… Немыслимо!… Исключено! – распалялся мой постоянный заместитель, и остановить его теперь было невозможно. – Ваша идея… подрубает корни… к чему это приведет… к отмене монархии…
Я попросил его не говорить глупостей. Это привело сэра Хамфри в еще большую ярость.
– Нет никакого смысла изменять систему, которая так прекрасно зарекомендовала себя в прошлом!
– Она себя не зарекомендовала…
– Любая система требует проверки временем. Прежде всего надо быть объективным и справедливым.
На первый взгляд, вполне логично, однако не следует забывать, что орден Подвязки, например, был основан королем Эдуардом III в 1348 году. Тоже требуется проверка временем?
Тогда Хамфри попробовал зайти с другой стороны. Он заявил, что ставить награды в зависимость от экономических соображений – значит создавать опасный прецедент. Иначе говоря, правильно поступая сейчас, мы будем вынуждены правильно поступать и в будущем – вот что он имел в виду под «опасным прецедентом». Если следовать такой логике, то лучше вообще никогда и ничего не делать. (Вносим ясность: в принципе можно делать, что угодно, но упаси боже делать что-либо впервые. – Ред.)
Почувствовав мою непреклонность, сэр Хамфри, изменив тактику, лицемерно заверил меня, что он, дескать, полностью разделяет мои устремления и безусловно приложит все силы для скорейшего претворения их в жизнь.
На прямой вопрос, как он намерен претворить в жизнь разделяемые им устремления, мой постоянный заместитель предложил создать авторитетный межведомственный комитет. Его рекомендации, сказал он, позволят нам учесть все возможные последствия и принять решение, основанное не на сиюминутных, а на долгосрочных соображениях. (Другими словами – никак! – Ред.)
Мне надоело (в который раз!) выслушивать его маловразумительные, витиеватые отговорки, и я потребовал немедленных действий. Хамфри побледнел. Я добавил, что считаю награды нездоровым явлением в основе своей, что ни один здравомыслящий человек не может испытывать в них нужду, они только поощряют угодничество, снобизм, зависть.
– И с какой, собственно, стати все они достаются вам? Это несправедливо, – твердо сказал я.
Как и следовало ожидать, сэр Хамфри со мной не согласился.
– Вполне справедливо. Мы – государственные служащие! – многозначительно произнес он.
– Ну да, конечно, – ухмыльнулся я. – И потому, чтобы произвести впечатление на простачков, ставите после своих фамилий такие загадочные буквы. Знали бы они, что эти буквы означают, то-то удивились бы. КОБ!… Кавалер ордена Бани? Потрясающе! Они бы приняли вас за водопроводчика.
Сэр Хамфри даже не улыбнулся.
– Очень остроумно! – язвительно заметил он. – Но ведь и вы, господин министр, любите буковки после собственной фамилии: ТС[67], ЧП[68] и даже БН[69] (экономических), если не ошибаюсь? – с откровенной издевкой спросил он и брезгливо сморщил свой надменный нос.
– Свою степень я, по крайней мере, заслужил, – парировал я. – В отличие от вашей МИ[70]. Говорят, в Оксфорде их дают просто так… любому.
– Не просто так, а за четыре гинеи, – гордо отозвался мой постоянный заместитель.
Устав от бессмысленной перепалки (к тому же цель была достигнута – Хамфри ушел в глухую оборону), я довел до его сведения, что решение принято и не требует дальнейших обсуждений.
– Да, вы, кажется, хотели спросить меня о чем-то еще?
Сэр Хамфри был настолько потрясен моей непреклонностью и веской аргументацией, что забыл свой второй вопрос. Впрочем, скоро вспомнил.
Оказывается, новые правила платы за обучение для иностранных студентов поставят оксфордский Бейли-колледж в крайне сложное положение.
По его словам, в Бейли были бы просто счастливы заполучить студентов-англичан (никто в этом и не сомневался!), но, поскольку в настоящее время там обучаются преимущественно иностранцы, новые правила поставят под удар факультеты тропической медицины и международного права. А факультет арабистики, возможно, придется закрыть вообще.
Их страдания вызывают у меня искреннее сочувствие, однако прецедентов здесь быть не может. Мне, например, непонятно, почему мы должны обучать иностранцев за счет британских налогоплательщиков.
– Не просто иностранцев, господин министр, – возразил сэр Хамфри. – Если нам, допустим, будет негде обучать арабистов, то можете себе представить последствия для нашей дипломатии – вплоть до произраильского министерства иностранных дел! А что будет с нашей нефтяной политикой?…
Я посоветовал посылать их обучаться куда-нибудь еще.
– Где же еще они могут изучать арабский? – недоуменно спросил он.
– В арабских странах, – предположил я.
Мой постоянный заместитель открыл рот, но не смог вымолвить и слова. Его выручил Бернард.
– Господин министр, – сказал он, – позвольте вам напомнить о блестящей репутации Бейли. Его выпускники провели немало лет в тюрьмах Британской империи.
Такая рекомендация мне мало что говорила, поэтому я попросил Бернарда высказаться яснее.
– Как вам известно, – начал он, – в странах Содружества право называться УБ считается высшей честью…
– УБ?
– Узники Британии, – с готовностью подхватил сэр Хамфри, вновь обретя дар речи. – Ганди, Нкрума, Макариос, Бен-Гурион, Кеньятта, Неру, Мугабе… Перечень УБ можно продолжать до бесконечности, и среди них немало наших выпускников.
Наших выпускников? Он сказал «наших выпускников»?! Вот все и встало на свои места. Я понимающе улыбнулся.
– А вы из какого колледжа, Хамфри?
– Я? Э-э… это не имеет отношения к делу, господин министр.
Да, сегодня ему явно не везет.
– А почему бы нам не обсудить и то, что не имеет отношения к делу? Иногда это полезно. Так что же вы кончали, Хамфри? Случайно, не Бейли?
– Да, Бейли, – выдавил он, – но, повторяю, это не имеет ни малейшего касательства…
Как только у него язык поворачивается говорить такое мне! Неужели он считает меня законченным идиотом?
В этот момент раздался звонок, возвещавший о начале голосования, и Хамфри был спасен от полного позора.
