— Просто проклятье какое-то! Того и гляди, опять разгорится ссора. Видал, сколько раз сегодня дядюшка кидался на твоего отца? Да и тот в ответ так и загорался злобой. Ничуть не сомневаюсь, что завтра на голову нашего старика свалится еще какая-нибудь беда. Ты-то сам заметил?
— Конечно. Он каждый раз, когда к отцу обращался, родословную поминал.
— Вот и сейчас только — опять его оборвал…
— Я тоже очень беспокоюсь, дядя Асадолла. Боюсь, снова начнется склока.
— Считай, что уже началась, только пока наружу не вышла. Если бы не история с Гамар, твой отец с самого начала не смолчал бы. Ну, в самом деле, разве не смешно: твердят о своем происхождении, как будто ведут начало от Габсбургской династии. Ладно, если сумеешь, обязательно стяни у отца дядюшкино письмо к Гитлеру.
— Пока ничего не получается. Он, наверно, положил его в ящик письменного стола, а ящик запирается.
Асадолла-мирза на некоторое время задумался, потом глаза его блеснули:
— По-моему, есть один способ… Кажется, завтра мне придется смыться с работы. А ты утречком загляни-ка ко мне.
На следующее утро я зашел к Асадолла-мирзе, и мы вместе с ним отправились в сторону, противоположную нашему дому. Но не пройдя и двух кварталов, князь остановился перед уличным чистильщиком и пожелал, чтобы тот навел глянец на его ботинки. Я молча ожидал конца этой процедуры, а Асадолла-мирза тем временем завел разговор с чистильщиком — молодым, ловким пареньком, принявшись расспрашивать того, как живет, как идут дела. Мне оставалось только удивляться, с чего это он вспомнил про ботинки — при всех наших заботах.
— Не думаю, чтобы у тебя на этом месте было много клиентов, — говорил Асадолла-мирза. — Отчего бы тебе не перейти вон на ту зеленую тенистую улицу? Мы все там ходим…
— Эх, господин хороший, заработок человеку бог посылает, а коли нет на то божьей воли, куда ни пойди — всё одно.
— Моменто, как это все одно? Если бы ты устроился поближе, я бы сам дважды в день чистил у тебя обувь, все домашние и соседи — тоже, да еще несли бы тебе починку мелкую.
И Асадолла-мирза стал приводить множество доводов в доказательство того, что доходы чистильщика, если он расположится напротив нашего дома, увеличатся вдвое.
Тут чистильщик воодушевился и пообещал, что после обеда переберется на нашу улицу, где такие раскидистые деревья, и разложит свое хозяйство прямо против садовой калитки.
Асадолла-мирза добавил к положенной плате еще чаевые, и мы повернули назад. Предугадывая мой вопрос, он объяснил:
— Этот чистильщик облегчит нашу задачу — после поймешь, как именно. Сейчас вопрос о том, где бы нам найти местечко, откуда можно позвонить дядюшке от имени Гитлера… А, вспомнил! Поблизости живет один мой приятель, у него есть телефон.
Дверь открыл старый слуга. Когда Асадолла-мирза сказал, что хочет позвонить по телефону, он тотчас провел нас в верхнюю комнату, где стоял аппарат, а сам ушел на кухню приготовить нам чаю.
Асадолла-мирза, не раздумывая, назвал дядюшкин номер, а когда дядюшка подошел, заговорил с немецким акцентом:
— «Дед кушать бозбаш с Жаннет Макдональд…» Слушайть карошо, ага. Этот мои слова очень важный есть. Во-первых, наш пароль будем изменять. Потому что английский шпион, возможно, есть догадать. Когда наш человек говорить: «Дед кушать бозбаш с Жаннет Макдональд», вы спросить: «А еще с чем?» Он сказать: «С соленой черемшой». Если он это не говорить, вы знать, он английский шпион, прогонять его… Во-вторых, мы поставить одного наш агент под видом ремесленник перед вашим домом на охрана. Пока он там, вы совсем-совсем не песпокойтесь. Будьте совершенно покойни. Он вас схоронить. Но это с ним говорить не надо есть. Мы еще выходить на связь с вами, до того времени, когда надо будет выехать…
Похоже, что дядюшка порывался уточнить приметы агента, так как Асадолла-мирза сказал:
— Я вам очень-очень секрет сообщу, что это есть один чистилчик. Но никак никого это не говорить! Вы понимать? Всего наидоброго. Хайль Гитлер!
Когда князь положил трубку, на губах у него играла довольная улыбка. Он сказал мне:
— Уж очень он прост, бедный. Но, я думаю, теперь он будет начеку, и твоему отцу не удастся сыграть с ним новую шутку. Впрочем, тут уж дядюшкино дело, а нам надо подумать об этой паршивке. С Дустали-ханом или еще с каким дураком она до Сан-Франциско доехала, но только они теперь хотят отделаться от ребенка, а прошло уж месяца четыре: бедной дурочке это может стоить жизни…
— А нельзя сказать дядюшке, что это Гитлеру не понравится? Нет, тут даже он не поверит…
Мы вышли на улицу, и Асадолла-мирза решил:
— Теперь надо на минуточку заглянуть к Дустали-хаму, посмотреть, как он там?
— Вы о нем беспокоитесь?
— Моменто, нисколько! Я же знаю, что три дробинки этой туше вреда не причинят, — его и шрапнелью не прошибешь — мне просто жаль нашу убогую.
Нам открыл Маш-Касем и на вопрос Асадолла-мирзы о Дустали-хане ответил:
— Зачем врать, до могилы-то… Похоже, что ему не так уж худо… Азиз-ханум до самого утра здесь пробыла, а сейчас ушла — домой сбегает и опять вернется.
Когда мы вошли в комнату, Дустали-хан, приподнявшись на локтях, с аппетитом уплетал что-то с подноса, стоявшего прямо на постели у него под грудью. При стуке двери он натянул одеяло на поднос, закрылся с головой и замер. Асадолла-мирза со смехом сказал:
— Не бойся, Дустали, это мы, а не Азиз-ханум. Набивай свое страждущее брюхо!
— Видит бог, мне так плохо… Но доктор сказал, чтобы восполнить потерю крови, надо чего-нибудь поесть… Только ради бога ничего не говорите Азиз!.. Чтоб ты пропал, прямо помираю от боли!
— Это ты пропадай, а мне-то с какой радости?! Ясно, знает кошка, чье мясо съела… Съездил в Сан-Франциско — теперь расплачивайся.
— Чтоб ты помер, Асадолла, чтоб мне самому помереть, если я тут замешан!.. Мне просто жалко девчонку! Если бы удалось найти кого-нибудь, кто признал бы ребенка и хоть на несколько дней женился на Гамар, я бы что угодно отдал. У нотариуса подтвердил бы, что ребенка мы сами растить будем…
— Моменто, где же найдешь такого простофилю, который на неделю — да что на неделю, на час один согласится повесить себе на шею эту девицу?
Дустали-хан тихо и вкрадчиво проговорил:
— Асадолла, я думал… Я себе говорю, что… вот, если бы ты…
— Моменто, это дело убыточное, Дустали, — засмеялся Асадолла-мирза, — придется тебе действительно раскошелиться.
Дустали-хан, никак не ожидавший столь добродушной реакции, живо начал:
— Да я тебе, что захочешь…
Но потом, сообразив наверно, что такая живость, громкий голос не соответствуют его положению раненого, чуть слышно продолжал:
— Асадолла… Мы с тобою росли вместе… Ну, что там детские ссоры — мы ведь всегда любили друг друга. Теперь под конец жизни ничего-то у меня не осталось… Выполни мою последнюю просьбу.
Асадолла-мирза, который отлично знал, что Дустали-хан только разыгрывает из себя умирающего, притворился растроганным:
— Не говори так, Дустали, не надо! Ты ранишь мое сердце. Ты такой молодой! А сколько планов у тебя было! Слово даю, что каждую пятницу буду приносить тебе на могилку цветы. Ты уж меня прости, дорогой, но камелии мне не по карману… Ну, не беда, вместо дамы с камелиями ты будешь мосье с одуванчиками…
— Прошу тебя, Асадолла, не шути… Не время шутить. Скажи прямо, сколько ты возьмешь!
— А ты дашь, сколько я захочу?
— Будь уверен, Асадолла, ради спасения этой бедняжки…
— Именье Махмудабад, дорогой Дустали.
— Что? Именье Махмудабад? Ты что — спятил?! За то, чтобы ты на пару дней сочетался браком с этой дурой, я тебе поднесу целое именье?…
Асадолла-мирза будто только теперь понял, куда клонит Дустали-хан. С горестным видом он встал, взял ковровую подушку, на которой сидел, и торжественно проговорил:
— Моменто, Дустали. Я тебя очень любил, хороший ты был человек, но теперь я вынужден, чтобы ты больше не порол чепухи, посодействовать Азраилу.
Он возвел глаза к небу и продолжал:
— О господи, прости меня! В жизни я не причинял зла и муравью, но чем скорее этот человек попадет под твою сень, тем лучше. Прими его с миром! Что заслужил, то и получил.
И, сделав вид, что собирается заткнуть подушкой рот Дустали-хану, добавил:
— Прощай, Дустали! По-дружески сослужу тебе последнюю, службу: ведь каждый миг твоего пребывания на Земле умножает число твоих грехов… Готовься в путь, мосье Одуванчик! До встречи в аду… На бульваре адского губернатора, переулок Алиасгара Убийцы, особняк Продавца раскаленных углей.
Дустали-хан в ужасе смотрел на него. Асадолла-мирза так натурально разыгрывал благородное негодование, что Дустали-хан всерьез перепугался и прерывающимся голосом проговорил:
— Асадолла… Асадолла… я пошутил. Ей-богу, пошутил я, клянусь…
