Город Табор. 1421 км. до конца
Я спросил у Кати, отдыхала ли она в Крыму.
– О да! – ответила Катя. Там она познакомилась с Валерой из Кременчуга, прямо на пляже. Валера признался, что никого не видел, кроме Кати, умеющей загорать так божественно. Обещал ждать каждый день до конца времён, тут же, возле раздевалки. Не смогла отговорить. И вернуться не получилось. Интересно, сколько времени нужно, чтобы из Валеры получился хамон, – спросила Катя.
– И больше не виделись?
– Нет.
У Кати очень короткие рассказы. И, в основном, о других. Если не считать первой ночи в участке, она так ничего и не выболтала о своей жизни. Вот и сейчас молчит. Только смотрит с выражением «ну говори, говори дальше».
Я сказал, что ничуть не сопереживаю Валере. В Крыму от любви можно страдать годами. Давиться персиками, плавать в шторм, загорать без крема и какие там ещё существуют способы грустить в субтропическом парадизе. Можно ещё смотреть на купальщиц с такой горькой усмешкой, что однажды они сами подойдут и поцелуют.
Попробовал бы он влюбиться, например, в городе Сестрорецке. Это самый северный известный мне пляж. Там всякую минуту возможен снег, даже в июне. Поэтому все отдыхающие – нудисты фиолетового цвета. У меня в Сестрорецке друг, Антон Духовской. Он так и говорит: «Пойдём на пляж смотреть фиолетовое отчаяние». Мы идём, а там сплошные сиськи в пупырышках.
Завтракали в Праге, видели русскую свадьбу. Невеста красивая, пушистая как лебедь, жених тщедушный, окосевший от эндорфинов. Он мечтает порвать это облако в пух. Но вечером напьётся, обслюнявит невестино колено и заснёт. Невредимое платье вернётся в прокат. А прохожим хочется верить, что порвёт всё-таки. Молодые художественно гуляли по набережной. Фотограф сказал целоваться у самой воды. Было страшно, что упадут и утонут. Потом уже хотелось, чтоб утонули наконец.
– Разбейте бокалы на счастье! – крикнула мать.
На её собственной свадьбе традиция топтать тарелку была соблюдена с нарушениями, и теперь вся жизнь насмарку, считает она. Жених бросил свой фужер в гранитный шар. По ту сторону шара гуляли туристы из Японии. Их окатило стеклянными брызгами.
Теперь уже японцам пришлось заметить русскую свадьбу. «Советское Игристое», – подумала пожилая гейша, обнюхав свою шляпу.
Невеста тоже решилась на бросок. Вложила в него всё накопившееся в душе за годы пубертата. Промахнулась, конечно. «Хорошо, что не графином», – опять подумали японцы, ловко уклоняясь. Бокал просвистел мимо и взорвался на мостовой. Свадьба решила не извиняться. Это им за «Варяг», подумали друзья жениха. У них в руках оставались бутылки, колбаса и тяжёлый фотоаппарат. Выступи японцы с недоумением, проиграли бы не только курильский вопрос, но и сдали бы Окинаву. Японцы ушли. Потом и свадьба уехала. На мостовой остались брызги стекла и перегар.
Есть в русских свадьбах, конечно, и милые традиции. Перенос тёщи через мост, например. Наглядевшись на молодёжь, тесть вдруг крякает, хватает тёщу и бежит. Старается добежать, успеть до остановки сердца. Но мама со дня свадьбы прибавила килограммов пятьдесят одной только женственности. А есть ещё и характер в районе бёдер. И неизвестно, сколько весит теперь её мудрость. Тестя увозят в институт свадебной травмы, гости поздравляют друг друга с победой любви над разумом.
Или вот, питие шампанского из невестиной туфли. Во всём мире вставляют стаканчик. А наши наливают прямо в обувь. Девушка ходит потом с мокрыми ногами, у героев нехорошая отрыжка, но сколько радости!
Моя свадьба была скучной. Фотограф оторвал батарею от стены ресторана – и всё. Гости поцеловались и разъехались по домам, вспоминать свои медовые месяцы. Я спросил Катю, какая была у неё свадьба.
– Прекрасная была. Миллион стоила, – сказала она. И отвернулась к окну. И всё. Катя ужасная рассказчица. Ничего с ней не понятно. Кажется, она всё уже обо мне знает. Я же о ней – ничего. Может, так и надо. Скоро расстанемся. И все воспоминания сойдутся для меня в одну точку. В родинку на её локте. Сотру телефон, усядусь работать и через год забуду всё. Голос её, колени, волосы, дорогу, Прованс, Прагу, и свадьбу эту, и японцев. И локоть. Конечно. И, кстати, скоро дети из деревни вернутся.
Катя просит рассказать о детях. Чего рассказывать, обычные. Шумные, прожорливые, ласковые. Иногда ревут. Катя спрашивает, что они любят, из еды. Блины любят. Самое расточительное блюдо, в смысле времени. Время их приготовления – два часа. Время пожирания – три минуты. Бесполезней расходовать себя можно, только впав в кататонический ступор. Но я всё равно готовил. По воскресеньям. Развспоминался.
…В выходные дни дети хотят есть, гулять – всё как можно громче. Ловля кота перекрывает шум аэропорта. Работать невозможно. Чтобы пройти в кухню, надо назвать пароль.
– Я не знаю пароль.
– На букву Ч, это есть у нас в доме.
– Часы (неа). Чай (иже с ним чашки, чайник, всё не то). Чемодан, чубчик, портрет Чайковского. Чих, исполненный Машей, микробы по-прежнему в квартире – не подходят. Двадцать минут Ляля уговаривает не сдаваться, подумать. Потом торжественно:
– Это Чувства!
На выставке бассет-хаундов мне бы дали приз за самый собачий взгляд.
– Ты, отец, чего-то грустный, – говорят дети, прыгая по кровати. С треском вылетает фанерное дно. Батутистки проваливаются. Им страшно весело. Убийство мебели они считают лучшей шуткой дня. Остаток вечера пишут сочинение «Как я собираюсь провести субботу, ничего при этом не разрушив». По надутым щекам видно, насколько разное у нас чувство юмора. У меня, например, вместо него чёрная дыра.
На следующий день мне неловко. Огромное жестокое сочинение за какую-то старую кровать, где было моё сердце! Вот тут и пригождаются блины, источник мира и взаимопонимания.
Я искал, чем бы их заменить. Один сайт посоветовал говядину с кокосовым молоком. Следует добавить чили, имбирь и куркуму. Подавая на стол, посыпать кунжутом. Подозрительный рецепт. Другой сайт начинает вроде бы по-людски: «Очистить помидоры от кожицы…» Но потом срывается в бред: «Залейте жареный плантин соусом из кассавы».
Что хорошо в блинах – их сигнатура понятна без словаря. Если для кого они не праздник, тот пусть не смеет жаловаться ни на что. Ещё я прекрасно варю кашу. Одновременно с блинами, чтобы молоко не пропало. Левой рукой держу кастрюлю, правой мешаю, в остальных руках сковорода, черпак и тесто. Ещё несколько рук свежеобожжены, заживают в сторонке. Вообще, кухня – моя родная стихия. По липким пятнам на домашнем халате любой может догадаться, кто у нас лучший в мире кулинар.
Обидно бывает, когда готовишь, выкладываешься, а они не хотят есть. Я задаю ряд наводящих вопросов. Намекаю, что в блинах четыре желтка, это очень вкусно. Дети отвечают, что рады, желтки мне полезны.
Тогда говорю, что блины похожи на карты морей. Пятна на них неявно овальной формы, с архипелагами и проливами. Можно залить сметаной остров Хонсю и слопать вместе с населением. Или нанести стрелки и цифры, получится символ текущего времени, как на картинах одного сумасшедшего каталонца.
Раньше к нам ходила няня-самобранка, за пятьдесят латов в месяц плюс транспорт. Она из пустоты доставала борщ, салат и котлетки. В моём холодильнике до неё водилось много прохладного воздуха и зелёнка для царапин. Из этих запасов няня научилась готовить три блюда в день. Без всякой куркумы. Потом она вышла за банкира в розовой рубашке, и я сам стал поваром. Мы бы тоже не против жить с банкиром, но он хотел только няню. Коварный деспот.
И ладно. Я чинил кровать, Ляля рисовала оленей. У них вышли застенчивые зады и уши огромные, с возможностью вертикального взлёта. Добрая Ляля обещала каждую весну дарить мне по оленю. Они у нас никогда не кончатся. Наше время кружит по краю блина. Его можно сложить втрое, макнуть в варенье, потом новое испечь. Два часа для вечности не жалко.
Петркув-Трыбунальски. 852
Я загрустил. Катя стала меня развлекать вопросами о Тарту.
– И что вы там делали? – спросила она.
– Ничего почти. Ездил туда после развода. Думать о жизни. А Духовской заботливый такой. Говорит: будешь вены вскрывать – таз под раковиной. Только вымой потом. Если хочешь, в холодильнике суп кокосовый, диетический.
У Духовского в Тарту квартира. И в Сестрорецке. И в Довилле. Но в Довилль он меня не приглашал ещё.
– Ты завидуешь Духовскому?
– Завидую, но не квартирам. Его женщины любят. Прям стонут. У него был концерт. Пришли пятьсот девчонок в возрасте от пятнадцати до восьмидесяти шести. Все готовы замуж прямо здесь. Я сидел в зале, в лужах слёз, в густом тумане феромонов. Видел, как две женщины хотели стреляться. Одна доставала очки и громко шуршала пакетиком. Вторая женщина сделала замечание. Первая сказала «извините» таким голосом, каким желают смерти обычно. Также она объяснила, что плохо видит и просто достала очки. А если у кого нервы не в порядке, то пейте элениум, добавила эта слабовидящая дама. Первая вежливо зашипела, что на протез головы очки надевать не обязательно. А уж если не можете не шуршать, то хотя бы в ритм с песней этим занимайтесь.
