Шиай похлопал Апони по попе, размазывая семя.
— Я вернусь, — сказал он. — Лежи и жди меня здесь.
И ушел в сторону лагеря.
Между ног болезненно сводило. Грудь ныла. Апони потерлась ею об землю. Так и легла — на живот. Темнота и тишина рядом убаюкивали и, наверное, она задремала. Во всяком случае, она не слышала, как вернулся Шиай. Лишь почувствовала, что его руки уверенно поднимают ее бедра. Она попробовала опереться на руки, но твердая ладонь надавила на спину, заставляя прогнуться, и Апони повиновалась, прижавшись плечами к земле.
В этот раз Шиай был тягуче-медлителен, и тихо, еле слышно, стонал всякий раз, когда его копье пронзало Апони до упора. Постепенно темп стал ускоряться. Шиай с силой врывался в нее, будто вбивал в землю столб для нового дома. Горячий комок, что мучил Апони раньше, разросся до самого горла. И вдруг вспыхнул, озаряя светом изнутри, словно она была Чиа, а Шиай был Суа. Апони закричала от нахлынувшего восторга и наслаждения, и сама испугалась этого крика. Но спустя пару мгновений ей было уже всё равно. Апони даже не подозревала, что от удовольствия силы могут иссякнуть. Но тяжелая дремота наползала, захватывая в свои объятия. Сзади то ли выдохнул, то ли прошипел Шиай, еще пару раз слабо толкнулся и затих.
Апони хотела повернуться и сказать, что никогда в жизни не испытывала ничего подобного, и готова приносить жертвы хоть каждую минуту, но жесткая рука прижала ее к земле, стоило ей чуть шевельнуться.
И Апони подчинилась. И в этот раз совершенно точно задремала.
— Вот ты где, — разбудил ее голос Шиайа. — А я уже здесь по три раза обошел, а тебя найти не мог, — жаловался он. — Ты такая сладкая, что я хочу тебя снова, во второй раз, — говорил он, разворачивая податливую девушку на бок, пристраиваясь сзади и сжимая свободной рукой ее грудь.
Апони чуть было не поправила, что это будет третий, но она не против, как до нее дошло, что второй был не с ним. Кто-то, наверное, просто спутал ее со своей женщиной.
Но это неважно.
Земля впитает в себя всё мужское семя и женские соки без остатка. И неважно, кто и с кем их излил.
Сегодня такая ночь, когда можно всё [6].
[1] Фольклор Южной Америки не лишен мечты (непонятно только, женской или мужской) об огромном члене, чтобы вокруг бедер обворачивался и до гланд доставал.)))
[2] XV–XVI века — время триумфального шествия гульфика по Европе.
[3] Не помню, говорила ли я об этом, но лошади приехали в Южную Америку на кораблях Колумба и конкистодоров. До них индейцы никогда коней не видели. Дикие мустанги — одичавшие потомки тех самых лошадей, привезенных из Европы.
[4] Индейцы не стриглись. В волосах хранилась сила. Стриженные волосы были признаком большого позора.
[5] Если кто-то ждал боли и крови, то вынуждена разочаровать. Дело в том, что техническая девственность у индейцев Южной Америки считалась чем-то плохим. В разных племенах с нею боролись по-разному. Где-то — пальцем матери, где-то членом дяди, где-то тяжелую миссию на себя брали жрецы (это точно не наш случай) и т. д. Продолжая тему сексуальности: испанцы отмечали высокий темперамент и сексуальную отзывчивость у женщин-муисков. Среди муисков не были приняты поцелуи (как и вообще в Америке) и оральные ласки. Из сексуальных поз предпочитали сидячие, боковые и позы сзади.
[6] Традиция весенних праздников с оргиями у муисков действительно была. Практически в таком виде, как они описаны в романе. Наиболее подробную информацию об этом можно обнаружить в испаноязычной статье о муисках в Википедии. Впрочем, оргии были приняты не только у муисков.))
51. Келли
Я не сразу поняла, что проснулась. Наверное, потому что сон и явь переплелись между собой, как наши с Брайаном тела. Я спала обнаженной, на боку, свернувшись, как Апони. Спину обдавало жаром от его близости. Дразнящие губы касались моей шеи и спины. Свободная рука по-хозяйски обследовала передние рельефы. А в окрестностях того места, которое еще саднило от вчерашних злоупотреблений, об меня терлось кое-что твердое и гладкое. И явно не с целью почесаться.
— Не пытайся притворяться, я знаю, что ты проснулась, — произнес хриплый со сна голос Уэйта.
И я поняла, что расслабилась.
Теперь точно — без сюрпризов. Умом я понимала, что неожиданностей быть не должно, но сквозь дрему грань между сном и реальностью терялась, и где-то глубоко внутри, совсем не там, куда намеревался сейчас проникнуть Брай, тлел уголек опасения: а вдруг?
Я потерлась о пах Уэйда. Да, я не сплю. И раз уж меня разбудили и возбудили, то давайте к основной фазе переходить. Вчера я напоролась на всё, за что боролась. Зашить подол платья можно, но зашитое — не новое. Не так я бедно живу, чтобы не сохранить на память следы страсти настоящего британского аристократа. На теле, наверное, тоже следы останутся. После вчерашнего шквала эмоций. Первое впечатление бывает обманчиво. Кто бы заподозрил сноба, который лениво озирал спутников в медельинском гейте отлета, в таком нечеловеческом темпераменте? Просто животное какое-то. Жадное до моего тела, страстное, обаятельное, восхитительное животное. Дайте два. Впрочем, нет, двоих я не выдержу. Да и не надо мне такого счастья. Вон, у Апони двое. Разве это сделало ее счастливее?
Я поудачнее изогнулась, но животное в Брайане окончательно победило, и я оказалась в той самой позе, в которой была только что то ли я в Апони, то ли Апони во мне. Вся эта пряная смесь из сна и яви подсвечивала секс яркими оттенками сюрреализма. Секс и без того фантастический. Брай врывался в меня по какой-то очень правильной траектории, и каждый толчок вызывал во мне стон, в нем — рычание. В общем, кто из наших соседей еще не проснулся, — доброе утро! Просыпайтесь и завидуйте.
Безумие охватывало меня, заполняя без остатка, заставляя цепляться за скомканное одеяло как за последний оплот, удерживающий меня на земле. Но и он пал в вспышке наслаждения на самой грани. Я стиснула зубы, чтобы не разлететься на мелкие осколки.
Сверху на меня рухнул Брай, и его подрагивающая рука сжала мою ладонь. Почти до боли. Он надсадно дышал, и в промежутках между судорожными вздохами умудрялся меня целовать.
А потом я уснула.
Когда я проснулась, в окно светило яркое тропическое солнце. Из-за большой высоты над уровнем моря, оно не обжигало, а грело. Но слепило. Этого не отнять.
В дверь стучали. Я осознала сразу несколько вещей. Во-первых, я у Уэйда в номере. Во-вторых, на мне ничего нет. И вряд ли появится что-то, кроме платья с порванным по шву подолом. В-третьих, время, судя по солнцу, идет к одиннадцати, а я еще не рисовала. И не ела. И не пила. И даже зубы не почистила, благо в утреннем сексе это, спасибо творческому подходу Уэйда, проблемы не составило.
В-четвертых, его самого в номере не было.
А в дверь стучали.
Я, покрякивая от натертости в месте, которое в приличном обществе не называют, направилась в душ. Не чтобы помыться, хотя это значилось в планах, а за белым махровым халатом. И поплелась к двери, завернувшись с него вдвое и подвязав пояс на узел, расставляя ноги с ноющими в незнакомых местах мышцами так, будто я была на девятом месяце. А чем мы, кстати, предохранялись? Нужно будет поинтересоваться у сэра виконта при встрече. Во всяком случае, на ковре презервативы не валялись.
За дверью стояла сияющая гостеприимной улыбкой юная, слегка беременная горничная. Хоть кто-то здесь рад гостям. Девушка сказала, что «сеньор предупредил, что в номере гостья», но у нее заканчивается смена, и она надеется, что «сеньорита войдет в ее положение».
Свят-свят-свят! В ее положение входить ближайшие пару лет я не собиралась. Но девушку впустила и оставила убираться. А сама пошла к себе. У меня было совсем не так уютно, как у Брайана. Подушки там не пахли его шампунем, и на стуле не висела его джинсовая куртка. Но был душ, фен и косметичка. То есть почти всё, что нужно, чтобы девушка почувствовала прелесть утра. Кроме чашки натурального кофе.
