— Тогда нам надо найти исполнителя.
— Серии убийств?
— Возможно, исполнителей. Или это один ручной душегуб, чем-то прикормленный, или которого заказчик держит на коротком поводке, — Ник Далёв пристально смотрел на него своим неприятным взглядом, как иногда умел, а потом спросил: — Ты думаешь о том же, о чём и я?
Астролягов вздохнул.
— Ну, иди ты первым в сортир, если приспичило.
Ник Далёв тяжело поднялся.
— Я про Черкезишвили, — бросил он, открывая дверь в уборную.
42. ИСТИННОЕ СИЯНИЕ НЕЗАМУТНЁННОГО РАЗУМА
Ринат переехал, и это было грустно, словно в редакции наступило разорение. Матвеев выделил ему большую комнату, которую раньше бестолково использовали то как переговорную, то как лишнюю столовую те сотрудники, кто любил гонять чаи. Основная столовая с чайниками, холодильниками и посудным шкафом располагалась на четвёртом этаже, между верстальной и корректурной. Это была та синагога, в которую детективщики и фантасты не ходили. Они и в запасную столовую не заглядывали, безвылазно обитая в своей комнате как сычи. А теперь, гляди-ка, от них отпочковался и занял прибежище любителей почесать языком целый отдел патриотической литературы.
Ринат забрал своё компьютер и кресло. Опустевший стол задвинули к стене. Игорь навалил излишки рукописей и распечаток с правкой, которые давно надо было сдать в макулатуру, но руки никак не доходили. В кабинете сделалось просторнее и стало заметно, что отдел сократился.
— А у него жизнь кипит, — с плохо скрываемой завистью сообщил Игорь, посетив новый отдел. — Притащил туда всех своих графоманов и сделал из них составителей. Матвеев их в штат зачислил и оклад выделил. Притом, что они тоже будут писать книжки. Кучеряво зажили.
— Наконец-то бросят побираться в интернете и станут печататься, — заметил Григорий тоном, каким говорят о пошедших на поправку страдальцах.
— Сейчас принято говорить «пересел с иглы читательского одобрения на лицо издательского бизнеса».
— Только это была не игла, — скабрезно отвесил Григорий. — Отнюдь не игла!
— Можно только пожелать Ринату побольше злописучих авторов, — деликатно добавил Астролягов. — Они ему пригодятся для выполнения миссии.
Он был рад, что одним соглядатаем в комнате стало меньше. Всё это время он пролистывал архив электронной почты, выбирая оттуда авторов-недоброжелателей. Записывал имена, даты, названия произведений, хамские выпады. И хотя тайная работа велась на благо издательства, анализ почты выглядел подозрительным, как шпионаж, направленный против сотрудников. Занявшись им, Астролягов почувствовал, как меняется. Теперь он смотрел на сотрудников оценивающе, прикидывая, кто бы мог угрожать им, и этот исследовательский подход заставлял отстраняться от коллектива, делая его холодным исследователем. Алексей думал, замечают ли другие редакторы его превращение, и боялся, что это лишь вопрос времени.
Трудность морального выбора усиливалась художественной фантазией. Алексей находил, что человек, перешедший от армии Тьмы в стан армии Света всё равно является перебежчиком, к тому же, по природе своей — тёмным предателем, а не светлым союзником, то есть мразью, сочетающей в себе все самые худшие качества. В то же время, Ник Далёв, собирающий сведения обо всех убитых и раненых сотрудниках «Напалма» и шпионящий напрямую, предателем не был, потому что оставался в издательстве посторонним.
Деятельность его выглядела для него стрёмно и поэтому он вёл её тайно.
«Если я плюну в коллектив, коллектив утрётся, — переживал Астролягов. — Но если коллектив на меня плюнет — я утопну. Без вариантов».
И всё же он вёл её, потому что влекла журналистская натура, не истреблённая ни затяжным фрилансом, ни стабильностью литературного чиновничества.
Неблагонадёжных авторов получалось слишком много, как в любом работающем издательстве. Тогда он составил список подозрительных авторов, который отличался от первого списка.
Он смотрел на них. Сравнивал их. Думал о них, стараясь удерживать в голове всех сразу. Чего он хотел? Озарения? Астролягов на это не рассчитывал. В газетной работе озарения не были его сильной стороной. Но он всё равно смотрел на списки и думал.
Игорь за своим монитором завозился, вздохнул, встал и засобирался.
— Сегодня уйду пораньше. Завтра, наверное, не приду, — он повесил на плечо сумку и двинулся к вешалке.
— Случилось что-нибудь? — проявил заботу Астролягов, внутренне радуясь, что одним соглядатаем ненадолго станет меньше.
— Как сказать… — Игорь улыбнулся так, что его стало жалко. — Жена снова собирается стать матерью.
— Ого! В который раз?
— В четвёртый.
Это было настолько сильно, что Игорь успел одеться, прежде чем Григорий сумел призвать на помощь юмор:
— А ты собираешься стать отцом? — спросил он, чтобы развеять атмосферу морального превосходства Тантлевского.
Игорь расправил плечи, покивал на прощанье и молча вышел.
— Даже не знаю, завидовать ему или сочувствовать, — произнёс Григорий, когда шаги затихли на лестнице.
— Он всегда был таким, — признал Алексей. — В школе герой, сейчас — отец-герой. А завидовать ему, наверное, не надо. Я, вот, не завидую. У меня и детей нет. Не женился, — он вздохнул. — По раздолбайству, лени и слабоволию. А у тебя с этим как?
— Я б ы л женат, — Григорий сказал, как отрезал, и на этом стало ясно, что разговор окончен.
Астролягов вернулся к спискам неблагонадёжных и подозрительных авторов. Они все были по-своему плохи, но самым худшим оказалось то, что было не за что зацепиться. Списки были составлены, но оставалось ощущение пустоты криминального поиска.
«Именно так и тянут пустышку, — вспомнил он роман «В августе 44-го». — И это похуже, чем вытянуть пустышку в домино».
Почему-то он подумал об Алле. Что мог бы на ней жениться, ведь они знакомы давным-давно.
(У его одноклассника скоро будет четверо детей!)
А теперь он чувствует отстранение от неё, словно близость съедала работа в издательстве.
Это Алла привела к нему Ника Далёва, соединив журналистику, от которой он ушёл, с книгоизданием, к которому он пришёл.
Неуёмный Ник Далёв взбаламутил в душе репортёрскую прыть, успешно подзабытую.
Или это весна?
Тут же он подумал, что Ник Далёв и маньяки как-то связаны.
Астролягов замер. Списки неблагонадёжных авторов сделались ненужными, как сами авторы.
Ник Далёв и был автором.
Непризнанным.
Холостым.
Ненужным.
И не он один.
Холостяком был Иван Строев. Обеспеченным. Талантливым. Слишком амбициозным, чтобы мириться с положением, как мало популярности принесла ему литература.
Возможно, порицающим «Напалм» за то, что издательство никак не вкладывается в его продвижение на литературных конкурсах и книжном рынке.
Иван Строев внешне был слишком хорош и безупречен, чтобы оказаться вне подозрений бульварного журналиста.
Астролягов ощутил знакомое жжение — он держал в руках сенсацию.
Подняв взгляд, он увидел недвижно сидящего за монитором коллегу.
Григорий лично знал Ивана Строева.
Алексей понял, что есть только один понимающий человек, кому он может рассказать о своей находке.
* * *
— Честолюбие — больное место Строева. Если честолюбие ранить, Строев может убить.
— Тебе лучше знать, — сказал Ник Далёв.
— Он — богатый коммерсант, который почему-то не выпускает книги за свой счёт в таком виде, в каком ему хочется, — Астролягов прибежал с работы в Девяткино и теперь изливал свои соображения жёлтому журналисту и его заезжему родственнику с медицинским образованием, которые слушали с выражением истового интереса соучастников. — Почему? Да ему нужно признание авторского таланта официальным и независимым от его денег издателем. Строев тщеславен, поэтому соглашается с редакторскими требованиями, хотя сам пишет неплохо. Его вещи не нужно сильно править. Его книги нормально продаются. Величина роялти для Строева не имеет значения, но своевременность выплат он соблюдает железно, опять же, из чувства самоуважения. Вот его больное месте. А «Напалм» никак не участвует в его рекламе.
