Я купил десять талончиков.
На четвертом подъеме меня снова похвалили.
— Прогресс потрясающий. Растешь на глазах. Мне везет с учениками.
Я соскочил с перекладины и подождал, пока Оля со мной поравняется. Прицепился сзади.
Оля огрела меня лыжными палками.
— Не зазнавайся! Со склоном шутки плохи. Можно шею сломать.
На четвертом спуске я отказался от «плуга» и прочих тормозных маневров. Маневры отнимают столько сил! Ноги болели и дрожали, как, наверное, они сейчас дрожат у Жоржика.
Я устремился вниз по прямой.
Не запаниковал от скорости, никого не задел. Умудрился на полном ходу поднырнуть под провисший трос от старого, давно заброшенного бугеля и даже не снес себе полчерепа. Только шапку смахнуло.
Оля ждала у хибары. Я лихо подрулил к ней и развернулся, обдав снежной пылью тетку с выводком горнолыжников лет пяти-восьми.
— Лихо. По-моему, ты увлекся. Едем последний раз.
Острие моей лыжной палки начертило большой неправильный овал рядом с ее «Эланом».
— Да, я увлекся…
Девушка уже петляла по склону, а я задержался на вершине.
Прощаясь с Мончегорском — когда еще сюда выберусь!
Белоснежная горка искрилась в ярких, уже весенних лучах солнца. Ветер трепал флажок. Однако, ветрило!
Я выбрал общее направление движения и заскользил по накатанному склону.
Разноцветные фигурки сливались в пеструю вереницу и размазывались в периферических полях зрения. Когда впереди мелькнул знакомый комбез, падать на бок было уже поздно.
Я налетел на Олю со скоростью курьерского поезда. В последний момент успел развести лыжи, и два молодых тела избежали столкновения с твердыми предметами. Просто покатились кубарем вниз — сработали крепления.
Через несколько секунд и пятнадцать метров я склонился над пострадавшей.
— Ты как?
Девушка застонала.
Я наклонился поближе, готовый к оценке повреждений.
Молниеносным движением Оля схватила меня за руку и легко перекинула через себя.
Не дав опомниться, победно уселась верхом.
— Ты еще спрашиваешь! Второй день на меня покушаешься.
— Я не хотел.
— А чего ты хотел? Я же предупреждала!
Я привлек ее к себе и поцеловал в мягкие, пахнущие мятой губы.
— Вот чего я хотел.
В Мурманске я выдержал еще четыре дня. Псевдоязва снова обострилась и мучила меня нещадно. К этому времени Нелли Алиевна отчитала все свои лекции и свалила, оставив Силанского за старшего. Старший назначил куратором цикла А.С. Сопилова. Лечиться на месте я отказался.
Где-то на уровне Петрозаводска мы разминулись со специалистом по всем болезням профессором Дуровым, который наверняка оставил бы меня до конца цикла — еще на неделю.
* * *
Обращение ГКЧП к согражданам зачитали снова. О моем рейсе даже не намекнули, Я потер виски. Пульсирующая головная боль не отпускала.
Оставалось только выкинуть голову на помойку или обратиться в медпункт.
Я зажал чемодан между коленями и бережно донес страждущий орган до мягкого конца сумки. Сумка все еще пахла ее духами.
Я закрыл глаза.
* * *
С Ленинградского я поехал в общежитие 2-о Меда. По пути заскочил в Боткинскую бросить вещи и еще глубже погрязнуть в долгах.
На «Юго-Западной» купил бутылку шампанского. Чего-то не хватало.
Подумай! Чем мужчины обычно подчеркивают свое отношение к женщине? Особое отношение. Чего ты почти никогда не делал, отправляясь на свидание?
Ну конечно же, цветы!
Круглогодичные гвоздики из солнечной Грузии банальны. А этот непонятный веник у вас вообще никто не возьмет. Сколько? Даже не думайте! И за бесплатно не возьмут.
А вот это уже теплее.
Я выбрал кроваво-красный букет из одиннадцати полураспустившихся роз. День должен запомниться. Одиннадцатое мая.
Заветная дверь на одиннадцатом (тоже одиннадцатом!) этаже педиатрического корпуса была заперта.
Суббота. Три часа дня. Занятия уже закончились. Значит, уехала в Калугу.
Розы бессильно склонили свои головки к земле. Бутылка чуть не выскользнула из рук. Я постучался еще и еще раз. Безрезультатно.
Бывает. Оставим записку. «Оля! Мне необходимо тебя увидеть. Не знаю, где ты, но, ради Бога, приезжай скорее! Буду ждать у этой двери — и завтра, и послезавтра.
Олег».
Я просовывал записку в щель, когда за моей спиной зашумел лифт.
— Ты?
Передо мной стояла Оля. Легкий сарафан едва прикрывал загорелые колени.
Я хотел встать и не мог. Записка застряла и не поддавалась моим попыткам выдернуть ее из щели. Чтобы разорвать или съесть.
Оля присела рядом со мной и неуловимым движением высвободила записку, ослабив мою бдительность мимолетным поцелуем. Зажала в руке свой трофей.
Я подхватил стоящий в углу букет.
— С праздником Победы! Твоей победы.
Оля улыбнулась глазами. Потом повернула ручку на девяносто градусов по часовой стрелке, потянула дверь на себя и чуть приподняла.
— Вот мы и дома.
— Ты не запираешь?
— Замок с секретом.
— Не боишься, что секрет узнают?
— Секрет знают те, кто этого заслуживает.
Комнату, рассчитанную на двух студенток, занимали шкаф, холодильник, письменный стог со стулом и просторное ложе. При ближайшем рассмотрении ложе оказалось двумя пружинными матрасами, сдвинутыми вместе.
Спинки и прочие скрипучие детали были сложены в углу.
Я шагнул на незанятый мебелью пятачок вытертого паркета.
— Твоя подруга тоже принципиально не пользуется ключами?
— Я живу одна.
— Наверное, любишь спать по диагонали?
— Мама тоже задавала вопросы. Нет, я люблю спать на расстоянии.
— От кого?
— От подруг, например. Иногда остаются на ночь.
Над столом висели книжные полки.
Вперемешку с профессиональными томами — Бредбери, Толкиен, Андерсен, Грин и Уайльд. Интересно, какие сказки она предпочитает — с хорошим или плохим концом?
Обернувшись, я увидел, как моя записка медленно, словно осенний лист, опустилась на пол.
— На эти выходные я почему-то решила остаться в Москве.
Все произошло до восторга естественно. Как восход солнца, первый снег и первый крик младенца. Мы забыли о приличиях, времени и соседях за стенкой.
Мы забыли о бутылке шампанского, брошенной за дверью.
Точнее, забыл я, а Оля весело рассмеялась, услышав об этом, и посоветовала не беспокоиться: шампанскому наверняка давно нашли применение.
На следующие тридцать восемь часов маленькая комната с большими окнами превратилась в сладкую тюрьму, дворец Тамары, шатер Шамаханской царицы.
Мы несколько раз спускались в кафе на первом этаже интеркорпуса. В полупустом кооперативном кафе на мою девушку пялились негры и арабы, а я чувствовал себя гордым обладателем самого бесценного сокровища в мире.
В понедельник я бесшумно перелез через Олю и сбрил двухдневную щетину. Мое существо переполняла необъяснимая бодрость.
Для кого-то любовь равнозначна половому акту, а половой акт — по энергетическим затратам — разгрузке энного количества железнодорожных вагонов. Несчастные! Им неведомо, как можно все брать и все отдавать. Все, что есть — без остатка. Без калькуляции дебита и кредита. Даже не брать и отдавать, а слиться, смешаться в коктейль, который не разделить на Ее и Его.
Я отметился на работе. Профессорша слиняла в начале двенадцатого.
В двенадцать я ворвался в Олину комнату с полной продуктовой сумкой на перевес. Лифт сломался, и мы решили, что одиннадцать этажей вниз и одиннадцать этажей вверх (да еще сто метров до интеркорпуса) — непозволительная роскошь.
Оля ждала меня в постели — убежала с лекции.
В пятницу я заехал домой. Забрал самое необходимое. Переезд в Балашиху всерьез не обсуждался, поскольку ежесуточно будет стоить нам трех с половиной часов, украденных у жизни.
Спустя неделю мы стали выходить в свет. У Оли потрясающий гардероб на любые случаи: длинные вечерние туалеты, тугие короткие платьица с немыслимыми молниями — спереди, сзади, до попы, от попы и на всю длину, джинсовые юбочки с разрезами…
Впрочем, для прогулок по окрестностям ей больше всего подходят штаны. Подышим свежим воздухом и так разохотимся, что на одиннадцатый этаж взлетаем, как две ракеты. Пока стаскиваю с нее брючки (Оля никогда сама не разоблачается), дохожу до точки кипения.
Самоистязание хорошо не всегда. Только под определенное настроение. Иногда угадаешь, иногда нет. Поэтому в качестве стандартной формы для вечернего моциона мы остановились на сарафанах для нее и трениках для меня.
Зачем вообще куда-то бегать?
Мы «освящали» не только придорожные кусты зеленой зоны Тропарева. Нас помнят камыши Клязьминского водохранилища, куда по расписанию ходил прогулочный катер с буфетом. Да и сами воды — в пятнадцати метрах от «лягушатника». И, естественно, катер, где мы исследовали все подсобные помещения.
